Посмотри в глаза чудовищ (джен)

Для кормления Патронусом Гарри подготовил два воспоминания — на выбор: одно — про Джеймса и их вчерашнюю игру с метлой, и вторую — про один из товарищеских матчей по квиддичу между авроратом и ДМП. Выбрать он так и не смог, и решил посоветоваться с Лестрейнджем, который без малейших колебаний заявил:

— Конечно, матч. Но можно у Мальсибера спросить.

— А он не скажет… ну, наоборот? — спросил Гарри с сомнением, но Лестрейндж сказал весьма уверенно:

— Не думаю. Не должен. Ну, или не спрашивать, — он улыбнулся ободряюще, и Гарри улыбнулся в ответ тоже. В самом деле, он был склонен согласиться с Лестрейнджем.

На сей раз кормление выпало на два часа дня, и Гарри повезло: сегодня было солнце, да и день выдался совершенно летним, тёплым и тихим. Мальсибер вышел к ним навстречу в общий зал, и явившуюся вместе с Гарри небольшую делегацию из Робардса, Сэвиджа и Лестрейнджа встретил вопросом:

— Вы все желаете пойти?

— Решать не нам, — ответил за всех Робардс, кивнув на Гарри. — Но у нас в любом случае потом будут к вам вопросы.

— Разумеется, — Мальсибер кротко склонил голову. — Так кто идёт? — осведомился он. — Осталось минут десять.

— Мы пойдём втроём, — ответил ему Гарри, старательно не обращая внимания на недовольный выразительный взгляд Сэвиджа. Он бы вовсе не хотел там видеть никого, но понимал, что, во-первых, это нарушение правил, а во-вторых, ему действительно понадобится помощь. И потом, позволить Лестрейнджу увидеть его таким же, как он сам видел его, будет просто честно. — Я, мистер Лестрейндж и вы.

— Как скажете, — кивнул Мальсибер. — Я бы порекомендовал взять с собой плед и горячий сладкий чай, — он посмотрел на Лестрейнджа. Тот молча подошёл к столу и занялся завариванием чая, Сэвидж же зашёл в одну из свободных комнат и принёс оттуда плед. Мальсибер ждал с привычным уже Гарри отсутствующе-вежливым выражением лица, и когда тот заметил: — Вам, мистер Поттер, повезло с погодой. При солнце это легче, — пожал плечами:

— Просто повезло.

Странно, но никто почему-то не пошутил про его вечное везение: видимо, все слишком нервничали. Лестрейндж, между тем, закончил, и подошёл к Гарри с накрытой крышкой кружкой. Забрал у Сэвиджа плед, сунул его подмышку, и сказал Мальсиберу, переглянувшись с Гарри:

— Мы готовы.

— Я тебя предупреждаю, — мрачно сказал Сэвидж, глядя на Мальсибера сузившимся глазами.

— Разумеется, — Мальсибер склонил голову, но в его голосе не слышалось ничего, кроме вежливого равнодушия.

Они втроём вышли из палатки и пошли к дементорам, и когда они почти дошли, Гарри, хотя всё уже для себя решил, неожиданно даже для самого себя спросил Мальсибера:

— Что вы посоветуете выбрать: матч по квиддичу или игру с ребёнком?

— Зависит от игроков, — неожиданно сказал Мальсибер. — Кто вам дороже — они или ребёнок? Выбирайте тех, кто значит меньше. В целом, лучше матч.

— А если одинаково? — зачем-то спросил Гарри, хотя, конечно, он не ставил знака равенства между коллегами и сыном.

— Тогда ребёнок, — неожиданно сказал Мальсибер. И пояснил: — Один лучше нескольких. Однако, если ребёнок ваш, я бы не советовал, даже если в матче участвует ваша супруга. Настойчиво, — он посмотрел на Гарри, но тот отвернулся, и Мальсибер сменил тему: — Я надеюсь, оба воспоминания можно повторить? — спросил он, но Гарри не захотелось отвечать ему, и он промолчал. — Итак, — они остановились возле жёлтой черты. — Как только вы выпускаете Патронуса, — сказал Мальсибер Гарри, — вы немедленно отдаёте вашу палочку коллеге. Прошлый опыт показал, что я буду занят, и ему придётся сдерживать вас самостоятельно — с палочкой это опасно. И потом, с ней вы сможете развеять своего Патронуса, а это допустить нельзя. Они должны поесть, и отнимать еду нельзя. Я, конечно, постараюсь заменить его своим, если это случится, но, признаюсь, не уверен, что у меня выйдет сделать это прямо среди них.

— Вам не придётся, — резковато сказал Гарри. — Я отдам палочку и никуда не побегу.

— Вы постараетесь, — спокойно констатировал Мальсибер. — Но я верю в вашего коллегу. Готовы? — спросил он, и когда Гарри и Лестрейндж кивнули, первым перешёл черту.

Гарри шагнул вслед за ним. Он твёрдо был намерен никуда не бегать и стоять на месте — в конце концов, Мальсибер же так делал, значит, и он сможет! Лестрейндж просто не был к этому готов и не сдержался — а он знает, чего ждать.

И сможет.

Дементоры почувствовали их и начали слетаться — пока медленно — и Гарри ощутил холодок внутри. Он сосредоточился, вспоминая, как стоял здесь, а они кружили и трогали его, и как он велел им отойти.

— Готовы? — спросил Мальсибер.

Гарри поднял зажатую в руке палочку — и… и понял, что не может ощутить то, что предшествует Патронусу. Матч он помнил, помнил, как тренировался, и как легко выходил с воспоминания на Патронус — но сейчас, ощущая близость этих тварей, не мог сделать ничего.

— Хотите, я это сделаю за вас? — услышал он тихий шёпот Мальсибера — и это подействовало на него словно пощёчина. Нет, он не желал, чтобы этот человек делал что-то за него!

Вспыхнувшая в Гарри злость помогла ему сосредоточиться и отстраниться от того иррационального ужаса, что вызывали в нём дементоры — и через секунду из его палочки вылетел серебряный олень и широкими прыжками полетел к дементорам. Гарри ещё следил за ним, когда почувствовал, как кто-то забирает у него палочку — он инстинктивно дёрнулся и услышал тихий голос Лестрейнджа:

— Это Дольф. Я подержу её пока.

Гарри разжал пальцы — и в этот момент олень достиг дементоров, и Гарри ощутил их прикосновение: жадное, довольное, голодное. А потом почувствовал, как нечто неживое, но живущее и очень реальное впивается в него — и отрывает часть. Он словно бы увидел это со стороны: вот он, вот Сэвидж, Праудфут и Причард, вот солнце, мётлы и зелёная трава внизу — и вот Смерть. Небытие, впивающее в себя часть их всех. И вот ещё одно… нет, так нельзя. Так просто невозможно!

Гарри ринулся было вперёд, но что-то задержало его, потянуло назад — вполне живое нечто, и он задёргался, пытаясь вырваться. Он не хотел вредить ему — оно было живым, а если он хочет справиться с небытием, нельзя вредить живому. Ничему! Но оно его удерживало и мешало — а Гарри нужно было быть там, впереди, где его и его близких превращали в серое ничто, и они тихонько исчезали.

И это было больно.

Гарри бы не смог сравнить эту боль ни с чем другим — хотя боли в своей недолгой пока жизни он узнал достаточно. Больше всего это напоминало то, что он почувствовал, когда осознал, что Сириус из-за завесы никогда не выйдет, и что его больше в этом мире нет — или когда он лежал под Петрификусом там, на башне, с которой падал Дамблдор, и ничего не делал. Ни-че-го. Из него вынимали что-то основное, главное, саму суть Гарри, и медленно и с удовольствием её… что? Ели?

И переваривали.

Гарри чувствовал, всем существом своим ощущал, как растворяется в этих рваных сухих тварях, как заполняет своим естеством их дыры, и как сам в них превращается, он ощущал их голод и их удовлетворение от сытости, и как в них превращаются его коллеги и друзья — просто потому что он их отдал. Да, это он, Гарри, отдал их дементорам — и теперь те тоже превратятся в них… как он.

И в этот момент всё вдруг кончилось.

Связь прервалась, и Гарри разглядел сквозь пелену слёз, как отяжелевшие дементоры медленно разлетаются, открывая стоящего с поднятыми руками Мальсибера, от которых исходил неяркий золотистый свет. Который, впрочем, почти сразу начал меркнуть, и стоило последнему дементору отлететь от него, как свет погас, и Мальсибер руки опустил. Обернулся — и Гарри увидел, как его глаза буквально сияют глубоким чёрным светом. Гарри как-то отстранённо удивился: разве свет бывает чёрным — когда тот померк, и на Гарри обрушилось ощущение своего пустого тела — оболочки без опоры и без содержания. Просто тело… и оно было очень тяжёлым и чрезвычайно неустойчивым.

Гарри, кажется, упал, но его поймали — и поймавший оказался оглушающе живым. Гарри словно бы поймала сама Жизнь, и он вцепился в неё, обхватил и вжался, дыша ей, впитывая её — и тут его жестоко оторвали и отбросили назад, на что-то жёсткое… но тоже живое. Не такое, как та Жизнь, но живое — и Гарри приник к нему, впивая кожей это ощущение.

Он не знал, сколько пролежал так — кажется, недолго, но этого хватило, чтобы он начал понимать, кто он и где находится. Он, правда, до конца не осознал, когда почувствовал, как его поднимают и, открыв глаза, увидел Лестрейнджа и с недоумением понял, что тот просто поднял его на руки и несёт. Пока Гарри пытался собрать какие-нибудь нужные слова, всё кончилось: тот снова опустил его, дав ощутить траву и землю, такие тёплые и настоящие.

И только сейчас Гарри понял, что заледенел. Буквально. Ему было настолько холодно, что даже дрожать не выходило: тела он почти не чувствовал. Он хотел сказать об этом, но слова не находились — или ему так казалось, потому что кто-то вдруг словно окунул его в восхитительно горячий воздух, и Гарри ощутил, как его замёрзшая в жилах кровь проснулась и задвигалась тихонько, унося вглубь тела это дивное тепло.

Кто-то приподнял его и помог сесть, и он был тёплым, этот кто-то, и волшебно правильным, своим, большим и сильным. Его губ коснулось что-то твёрдое, и оно было горячим, а потом этот жар очень медленно втёк к нему в рот и, сглотнув его, Гарри ощутил, как бежит по горлу и по пищеводу согревающая мягкая волна. Он сделал ещё один глоток, потом ещё, и каждый из них размораживал его и возвращал в нормальный мир.

Вместе с которым вернулась пережитая им боль, переплетённая с виной. Он отдал этим тварям лучшее, что было у него — так просто отдал! Кажется, Гарри заплакал, но что это меняло? Что вообще он мог переменить теперь?

Кто-то его обнял, и Гарри ткнулся головой в чьё-то тёплое спокойное плечо и прошептал:

— Я так не должен… так нельзя…

— Это не живые люди и не ты, — услышал он. — Просто воспоминание. На самом деле, ни с кем не случилось ничего.

Этот спокойный уверенный голос словно разорвал ту паутину, которой Гарри даже и не замечал, но в которой накрепко запутался. Он открыл глаза — и обнаружил, что сидит на траве, уткнувшись лицом в плечо Лестрейнджа, и плачет. И сжимает его плечи с такой силой, что для разжимания пальцев Гарри пришлось приложить усилие.

— Живой? — спросил Лестрейндж, вкладывая ему в руку белый носовой платок.

— Да, — ответил Гарри — в горле засаднило, а сам голос звучал хрипло.

— Хорошо, — Лестрейндж опустился, наконец, с колен и просто сел на траву рядом с Гарри. — Придёшь в себя — и двинемся тихонько. Нас там ждут.

— Да я… нормально, — Гарри потянулся снова вытереть лицо. Обтерев его платком, он обессиленно уронил руку. Он ощущал себя разбитым… даже, может быть, избитым — впрочем, нет, невозможно избить человека так, чтобы ныло вообще всё, от ногтей на ногах и до макушки. Гарри ужасно хотелось просто лечь и вытянуться — но не здесь же? Его же… их ждут в палатке и волнуются, вспомнил он. Те люди, которых Гарри только что скормил дементорам…