Ох, страшно. Слова - ритмы не то борея, не то самума - разбивают сердце на осколки падающих звёзд, стирают реальность в порох-песок. И хочется забраться под одеяло, которое не поможет, не скроет и не укроет.
Это первые эмоции, за ними - тёплая дорожка из жёлтого кирпича - топлёное золота под ногами. Я выбираю такую сказку (и она, надеюсь, выбирает меня), потому что Элиза, исколовшая пальцы холодом, серостью и прелыми молитвами должна найти свой Изумрудный город, Гензель и Гретель пойдут вместе с ней, чтобы солнце путалось в улыбках, браслетами звенело на запястьях - только прикоснись.

Сколько чудесных аллюзий и параллелей: Гензель-Гретхен-Золушка, Валентин, Фауст, Питер Пен в неверленде... всё сверкает тьмой церковных оконниц, звучит органом, скрипом расстроенных скрипок и свирелью тягучей, леденцово-ледяной.
Образ Мэри Лу вызывает то ли жуть, то ли... отвращение? Подвеска из рубина на виске горит-тлеет, крапива и воск жгут-обжигают душу, будто вместо вен - тугие нити да раскалённые руны.

"...верят отныне: нет кесарева, все здесь богово".
Пронзает, заставляет вмёрзнуть в колокольный окрикк, замереть на пыльных страницах Библии.

Спасибо вам. Это работа - эстамп в памяти, совершенно особенный, притягивающий, зовущий магией темнолесья. Ухожу вслед за Эллли, наполняться переливами смеха, бежать, жить.
И стих... стих завораживает, уводит за собой шёпотом гром-травы.