За стенами Малфой-мэнора (гет)

Люциус навещает меня на третий день после рождения дочери. Он склоняется над детской кроваткой и внимательно разглядывает спящего ребенка. К моему полному удовлетворению, в ней нет ни одной черты, которой она походила бы на двух известных мне Малфоев. Ее крошечные каштановые кудряшки уже сейчас словно заявляют миру о том, что в этом доме она родилась по случайному недоразумению.

— Как вы ее назвали? — спрашивает Люциус, не отрывая глаз от малышки.

— Нимфадора.

В выборе имени я не сомневалась ни минуты. Впрочем, мне тоже нужно кое-что выяснить.

— Ваш сын уже знает, что она родилась?

Люциус поднимает на меня взгляд, в котором я читаю некую растерянность.

— Полагаю, что да, знает, — отвечает он после небольшой заминки, а затем почти сразу переключается на бытовые вопросы, как то: все ли необходимое приготовили для нас эльфы, нужно ли что-то еще и можно ли ему, Люциусу, заходить к нам время от времени проведать девочку.

Я заверяю его, что все в порядке и он может приходить впредь, но после его ухода остается странное чувство недосказанности.

* * *

В следующий раз Люциус заходит к нам спустя неделю. Он интересуется нашим здоровьем, снова подходит к детской кроватке и как бы между делом продолжает говорить о бытовых мелочах, но по каким-то едва уловимым признакам я замечаю, что он встревожен. Когда я понимаю, что он избегает моего взгляда, я напрямую спрашиваю, что происходит.

У меня подкашиваются ноги, когда я вижу отчаяние на его всегда спокойном лице. Он снова смотрит на ребенка, а затем отвечает:

— Через час после ее рождения вам пришло письмо. Боюсь, что его авторство не вызывает сомнений.

Письмо. Через полтора года заточения. И через час после рождения моей дочери.

— Вы открывали его? Что там? — я стараюсь сохранить самообладание.

— Ни я, ни Драко не смогли взять его в руки. Очевидно, оно предназначено лично вам.

Притупившееся от времени чувство страха начинает выползать из своего укрытия. Едкое и всепроникающее, оно снова начинает подтачивать опоры моего только-только устоявшегося мира.

* * *

— А если не открывать?

Письмо лежит передо мной на белоснежной скатерти стола в обеденном зале. Чистый пергаментный конверт без каких-либо отметок. Люциус сосредоточенно молчит, и я делаю еще одну попытку.

— Может быть, просто сжечь его?

— Если бы все было так просто, — наконец произносит он. — В лучшем случае вслед за ним придет еще одно.

А в худшем отправитель прибудет лично передать содержимое, продолжаю я про себя. Нужно решаться.

Я делаю глубокий вдох, беру письмо в руки и вскрываю конверт. У меня в ладонях оказывается пожелтевшая газетная вырезка с единственной фотографией. На фотографии Рон и Невилл, и я чувствую, как нечеловеческий крик зарождается в самых глубинах моего существа.

Они были повешены на обычной маггловской виселице 3 мая 1998 года.

Я слышу свой крик будто со стороны, а в сознание врывается отрезвляющая правда о том, что все это время моя жизнь не имела совершенно никакого смысла. Я знаю, что нужно делать, — я помню дорогу, восточное крыло, три пролета, а потом я выломаю эту дверь и все закончится. И мне вдруг становится так легко на душе, что я смеюсь от счастья, смеюсь до слез, смеюсь над опешившим Люциусом, над самой собой, а потом я разворачиваюсь и бегу, бегу, и за моей спиной вырастают крылья.

Я уже почти достигаю нужного коридора, когда на моем пути появляется Драко Малфой.

— И куда это направилась моя жена?

Он бьет меня наотмашь, и не успеваю я прийти в себя, как он больно хватает меня за запястье и тащит куда-то за собой.

— Пусти! — Я пытаюсь вырваться, но он только ускоряет шаг, поэтому мне приходится почти бежать, чтобы не упасть.

Потом мы сворачиваем в какой-то просторный зал, и, пока он тянет меня на противоположную сторону, я понимаю, что вокруг оживают портреты семьи Малфоев. Я не успеваю ничего сказать, как он хватает меня за волосы и, вплотную подведя к стене, тычет пальцем в какое-то имя.

— Как же ты объяснишь мне это, дорогая? — яростно шепчет он мне в ухо, пока я вчитываюсь в витиеватые буквы.

Когда я понимаю, в чем дело, он швыряет меня на пол, и я надеюсь лишь на то, что все закончится быстро.

Если верить родовому дереву Малфоев, отцом моего ребенка является Люциус.

* * *

Когда он отступает, я уже ничего не чувствую. Только его удаляющиеся шаги мерно отдаются в моем теле, а может, мне просто кажется. Я не могу шевелиться, да и не хочу. Наверное, я плачу, потому что все вокруг кажется чересчур объемным. Я лежу бесконечно долго, и только громкий шепот портретов удерживает меня в сознании и не дает уйти.

Потом я снова чувствую шаги, они приближаются, и сразу острая мысль — он вернулся... Но вслед за этим надо мной склоняется встревоженное лицо Люциуса, и я успокаиваюсь и только пытаюсь просить его — помоги, помоги уйти, но губы едва шевелятся, все напрасно... А потом он прикладывает ладони к моему лбу, и в голове начинает разворачиваться огненный шар. Боль нарастает, и мне кажется, что лоб вот-вот расколется; и за секунду до того, как я окончательно погружаюсь в темноту, я слышу спасительные слова заклинания:

— Обливиэйт!...