Ушедшая без благословения (гет)

Глупый, глупый эльф! Все знает, только не летает!

Зло ударив мысом сапога по камушку, что полеживал на последней ступеньке крутой лестницы, вымощенной щебнем, я услышала, как гулко тот прошелестел по траве. Полыхнувший во мне огонь колючей обиды дошел аж до кончиков пальцев. Как он посмел?! При всех… вот так вот упрекать в детском поведении, да кем себя считает этот надменный идиот?!

С зажатыми плечами пыжилась я вся. Стоило немалых усилий воздержаться и не обстрелять его еще одной порцией едких замечаний, чтобы не потешать его эльфийскую спесь.

Пока остальные члены нашего отряда набирались сил в чертогах дворца — чем, кстати, следовало заняться и мне тоже, — я довольствовалась широкой тропой, по которой шумно топала ногами, и облачным полотном, примечая сторонящееся все так же испуганно светило, что оставляло столицу Рохана в скорбном полумраке.

Мимо тянулись добротные деревянные дома, двери их легонько покачивались от ветра, жители занимались обычными для себя делами в бодром расположении духа. Лицах их дышали неопределенным спокойствием, во взглядах таилась приятная усталость, почти что рассеявшаяся отведенным на отдых временем, и они едва ли обращали внимание на меня, нервно кусающую губы и погруженную в тяготящие рассуждения о ножницах… и о светлых косичках.

― Ауч…

― Смотрите, куда идете! ― ворчал низенький старец, пока рукой тер ушибленный лоб. ― Совсем отбились от рук. Детеныши. В мое время таких палками били!

― Прошу простить меня великодушно, ― торопливо, ощупывая пальцами плечо, извинилась я в преисполненном уважения поклоне, поймав себя на мысли, что в «его время» — вполне вероятно — уже немалая часть краев Средиземья мною была изведана. Не умалило сие почтение старца. Сетуя и бормоча себе в поредевшую бороду, он поучал меня, подругивал за неуместную, тронувшую глаза улыбку, с которой я смотрела на него. В своем серьезном гневе он взывал умиление. Но пыл его, с коим прививались мне манеры, быстро поугас, достаточно было раздаться голосам:

― Деда! Пойдем! ― крикнул мальчик.

― Мамуля накрыла на стол! ― подхватила девочка, когда обнимала жилистую руку с той же трогательной заботой, какой сверкали ее глазки.

Я улыбалась им вслед. Улыбалась ворчливому старцу, преобразившемуся в одночасье в заботливого дедушку, улыбалась шкодливому пацаненку и ласковой девочке, поддерживающих любимого деда с обеих сторон, улыбалась старости. Старости, что так чинно отражалась недавно в потускневших глазах, старости, с пришествием которой человек нехотя менялся, перенимая излишнее бормотание, противную тяжесть в коленях и… такую детскую беспомощность. Жизнь — причуда: все рождаются детьми, умирают ими тоже, но… Я внезапно явственно осознала, что отдала бы все за те же маленькие плечики, что будут поддерживать когда-то и меня, старую и слабую.

А затем все сникло, ибо мной целиком и полностью завладела всеми забытая кузня. Не доносился звон от работы кузнеца, не было жара из разожженного горна, меня встретили только две наковальни: одна маленького размера, другая побольше, и на обеих тонкой пленкой висела паутина.

Видимо, кузнец забросил свое дело и ушел из Эдораса… Или умер.

На стене рядом с горном, на прибитых полочках, остались клещи — штуки три я точно насчитала — и молоты. Возле противоположной стояли подставки с поржавевшими и выщербленными мечами. В бою они вряд ли бы пригодились — с таким оружием ни одного удара не отобьешь. Тем не менее мне хотелось их рассмотреть вблизи. Потрогать. Подержать. Без промедления я взяла первый попавшийся. Какая шероховатая рукоять… Я помню…

Перед глазами проносится орк. Неразборчиво кричит на противном для моего слуха языке. С резким взмахом топора хочет нанести удар, но не успевает… Черная кровь орошает края моего балахона, а мой взгляд цепляется за отрубленную руку, что падает возле моих ног. Шероховатая рукоять короткого клинка неприятно скользит в ладонях…

― Нравится? ― донеслось за спиной, и обрывочные картинки выпорхнули испуганными перепелками, заменяясь ноющими болями в висках.

― Мм… ― поморщилась, почувствовав на языке горечь, потом, опомнившись, в спешке обернулась с виноватым выражением, будто была застигнута за чем-то крайне неприличным. ― Ах… ― последовал вздох, полный облегчения. ― Это ты, ― устремив заржавевший наконечник меча вниз, к земле, я отвела рукоять немного вбок, чтобы не задеть Арагорна.

― У тебя затуманенный взгляд, ― молвил он, на что получил незамедлительно реакцию в виде понурой головы. ― Память снова пробудилась, верно?

Уже забыла, насколько проницательными бывают следопыты, и лишь кивнула.

— О чем ты спрашивал?

Арагорн мягким голосом ответил:

― Я спросил, нравится ли тебе этот меч?

И застал этим вопросом меня врасплох. Откуда мне было знать, нравится мне оружие или нет? Или он имел ввиду, удобно ли держать его в руке? С потупленным взором я уставилась на клинок, затем на рукоять, отмечая про себя, что ее отделка действительно была очень грубой и в ладони она лежала плохо, но это ли подразумевало под собой безоговорочное «не нравится»?

― Ээ… да, ― неуверенно буркнула я и сжала рукоять сильнее, сверяясь со своими внутренними ощущения. ― Вполне… ничего так… ― с усилием кое-как приподняла меч в воздухе, и его наконечник устремился в потолок. Мышцы руки разом напряглись. Держать холодное оружие одной рукой оказалось не таким-то легким делом, но весьма приятным и до боли знакомым. Рука непроизвольно разжалась, чуть подкидывая меч, и ловить его обратно не спешила. ― Ой!

Наточенное острие резко вычертило дугу. Арагорн ловким и невероятным быстрым движением — уследить за ним было невозможно — перехватил его, не замечая, с каким ускорением щеки мои покрылись пунцовой краской. Вроде бы не произошло ничего существенного, но все равно было неловко. Так опозориться.

― Тяжеловат для тебя, ― он плавно подкинул оружие перед тем, как вернуть его в былое положение на полке. ― Попробуй этот.

В руках Арагорна блеснул тусклым светом клинок меньше и изящней предыдущего, немного укороченный, и его основание чудным образом смогло избежать ржавчины. Изумительный. Без лишних мыслей я приняла оружие.

― Меч есть продолжение твоей руки — держи его крепче и не сомневайся, иначе он подведет тебя в самый неподходящий момент.

С размеренной интонацией наставлял Арагорн, терпеливо выжидая за моим плечом, пока кончиками пальцев я не коснулась рукояти, на удивление приятно легшей в ладонь. Но держала ее, видать, скверно, отчего мозолистые руки сбоку поправили мои.

― Странно. Мне кажется, что когда-то я умела пользоваться мечом, ― несмелая ухмылка на моих губах. ― Вспомнить бы.

― Ты вспомнишь, коли сама того пожелаешь, — молвил он. — Воспоминания былых дней заточены, но тело твое не сковано, и только оно помнит, как необходимо двигаться в бою и защищаться.

Мимо кузницы торопливо шли женщины с мальчишками. Детям не дашь и десяти лет, но их измученные и обреченные выражения лиц превращали их в мужчин, за чьими плечами пролегла не одна война. Они неотрывно глядели на нас. Сердце содрогнулось. Меч замер в воздухе.

― Избавиться от длани Сарумана — мы избавились. Но в городе по-прежнему царит скорбь. И от решения Теодена зависит судьба его народа.

В лезвии меча, не изъеденном беспощадным временем, ясно отразились глаза… Но не мои. Бесцветные, мертвенные, трусливые, преданные.

Шавка!

Глаза Гримы стремительно исчезли, когда чужая ладонь осторожно легла на меч и отвела его в сторону.

― Не учесть Рохана тебя гложет. Твое сердце наполнено иным беспокойством.

Он словно видел меня насквозь и не отводил испытующего взора.

― Я просто… Что если я успела натворить что-то ужасное? Ты ведь видел этого Гриму. Его глаза… такие… верные своему господину. Я смотрела в них и думала, вдруг и я успела, так же слепо повинуясь, причинить другим боль.

От одного лишь представления, что я подчинялась чужой воли, беспрекословно выполняя безумные прихоти и наказы, тело мое натягивалось струной. Дурные мысли колотили изнутри и нарочно подбрасывали страшные образы.

― Что подсказывает сердце? ― спросил вдруг Арагорн, наклонив голову чуть набок.

А что оно может подсказать?

― Ничего, ― получилось немного небрежно. ― Ничего, кроме тишины и пустоты. При…

Жестом руки Арагорн перебил:

― Ты не поняла, ― уголки его губ дрогнули в теплой и понимающей улыбке, точно он сам был таким же несведущим. ― Не рыщи ответа в сознании — так ты никогда не обретешь себя. Спрашивай не здесь, ― пальцы руки коснулись виска и едва задели ниспадающие локоны. ― Спроси вот здесь, ― та же рука опустилась на грудь и легла на тугую жилетку именно в то место, где билось сердце.

А вдруг оно разделит сомнения с разумом? И что тогда? Навсегда отчаяться, мучиться бессонницей и отдаться смирению? Но так или иначе, мое ведь сердце живет моими проблемами и ничем иным, в то время как здравый смысл опирается на другие постулаты… Правда? Пожалуйста, сердце, не молчи…

― Не смогла бы, ― неуверенный шепот вдруг стукнулся в ребра. Слабо и почти неразличимо. Брови мои хмурились, я сосредотачивалась и пыталась внять голосу, что мгновением после притаился, а затем раздался вновь. ― Да… Не смогла бы навредить.

― Видишь? Сердце имеет доводы, о которых не знает разум. Когда вновь станешь терзаться сомнениями, обратись к сердцу, и оно откликнется тебе, ― он воткнул меч в землю между расставленными в плотный ряд собратьями. ― Времени мало. Нельзя медлить.

Я напряглась.

― О чем ты?

* * *

Сошлись крестом мечи. Деревянные. Забавно.

― Соберись, Намиерэль, ― выдохнул Арагорн и одним толчком вынудил меня отступить.

Покачнувшись, но удержавшись на ногах, я недовольно глянула на оружие в руках. Легкий. Удобный. Такой же укороченный, как и тот, с которым я стояла в кузне. Но. ДЕРЕВЯННЫЙ!

― Как с этим, ― я начертила смертоносным орудием в воздухе восьмерку, ― можно собраться?

― Если с ним не научишься, то с настоящим мечом и подавно не сумеешь обращаться, ― отрезал он и оттолкнулся от каменных плит, замахиваясь своим. Мечи опять скрестились, и, видно, по просьбе Гэндальфа, кто, собственно, и затеял внеплановую тренировку, Арагорн не собирался меня жалеть, выматывая до седьмого пота в тесноватой, запорошенной пылью подвальной оружейной. Уже давно сперло дыхание, грудь глубоко и часто вздымалась, а во рту пересохло. С упорным толчком я предприняла попытку отпихнуть Арагорна, чтобы нанести удар под колено, но получила взамен на выпад подсечку мысом сапога.

― Быстрее! ― слышалось над головой. Утирая лоб, покрытый испариной, я вставала чуть ли не со скулежом и сердитей сжимала рукоять, ощущая, как она предательски начинала скользить. ― Ты витаешь в облаках. Сейчас и здесь есть ты и меч. Мне нужно — чтобы была только ты. Твой меч — это твоя рука, вы единое целое.

Я не понимала смысла этих слов. Что значит — единое целое? Если рука разожмется — меч выпрыгнет из нее, и единого целого не станет вовсе. Внезапный и весьма ощутимый удар чужого меча по острию моего испугал меня.

― Ты снова где-то там…

― Да здесь я, здесь! ― буркнула я.

― О чем ты думаешь?

― Вот об этом самом… ― я повела головой, осекшись. ― Меч есть продолжение руки моей…

― Не думай, ― «Эм… ага. Уже. Хотя нет, подожди, еще думаю». ― Чувствуй. Для тебя это деревяшка остается по-прежнему бесполезной деревяшкой, для меня — частью меня. Если я позволю разжать пальцем рукоять, то лишусь не оружия, а…

― Своей конечности, ― не скрылась сардоническая усмешка.

― Доверься ему, доверься телу. Заново, ― требовательно произнес Арагорн.

Я набрала побольше воздуха в легкие и громко выдохнула, понимая, что такими темпами мне никогда не добраться до настоящего оружия.

Предстояло в третий раз схлестнуться мечам, но копчик жалобно изнывал, потому я собрала все оставшиеся силы и поклялась, что более мой зад не ощутит холод вымощенных плит. Череду редких ударов с левой и правой стороны удавалось отразить с натягом, как и последовавший за ними сильный замах с разворотом туловища вокруг своей оси — я резко присела на корточки, остро ощутив деревянное лезвие, задевшее мои подлетевшие в густом воздухе локоны. И резво отскочила назад при виде оружия, направленного рукой Арагорна острием вниз. Сила удара расколола вонзившийся в камень клинок.

Короткий бой казался мне мучительной вечностью, и с широко распахнутыми глазами, похожими на два блюдца, я задыхалась от пережитого.

― Неплохо, ― выдохнул Арагорн, осматривая одну уцелевшую рукоять.

― Ну вот, руку себе сломал, ― прыснула я себе в ладонь и не сразу приметила стоявшего в дверях Леголаса. Вдаваться в подробности, бдел он тут всю баталию или явился только что, я наотрез отказывалась. Мне ведь все равно… Даже если он узрел мои шлепки и отнюдь не грациозные позы в раскоряку… Проклятье! Я сердито встряхнула головой, чтобы влажные волосы скрыли мои горящие щеки.