Потомки лорда Каллига (джен)

— Ну здравствуй, Зейн, — повторила она, но старик за столом даже не дёрнулся.

Чего и следовало ожидать, в общем-то. Непонятно, на что она вообще надеялась. На чудо? На то, что старые связи сохранятся в том мире, где связывать было не с кем?

Глупо.

Этот Зейн Керрик знать не знал никакую Нил — просто потому, что не было её никогда.

Был другой — Золотой — маршал у мандалорцев, были другие — самые разные — девицы у Керрика, и у Люсьена Дрэя, наверное, тоже были какие-нибудь друзья. А Нил — не было. Так уж сложилась эта реальность: где-то всплеснула крыльями бабочка, где-то случился ураган, а в итоге девочка по имени Нил так и не родилась.

Она не одна была такая. Не раз и не два она встречала товарищей по несчастью — тех, кто застрял между несколькими версиями реальности, не живых и не мёртвых, потерянных и растерянных. Незримые для всех, кроме немногих особо одарённых, они могли видеть друг друга, могли друг с другом говорить — но почему-то не хотели, предпочитая печальными тенями скитаться по следам своей неслучившейся жизни.

Но однажды надоедают даже скитания. Первый, второй, третий раз ещё ничего, но к пятому разу всё уж совсем приедается. Тогда, методом проб и ошибок, она узнала: можно вернуться в реальность. Нужна только новая форма — новая сущность — новое имя, которое не противоречит очередной версии мироздания. Реван расщедрил...ась аж на два: Маршал, назвала она её. Ларс Бэддог.

Но ни Маршал, ни Ларс — никто — не мог просто взять и зайти в гости к канцлеру. А того, кого нет, и останавливать некому, не так ли?

К счастью, у таких, как она, оставалась возможность взаимодействовать с предметами. Не всегда, не со всеми, но написать коротенькое сообщение на псевдоэкране лично она, например, могла.

«Дай мне имя, Зейн», — написала она.

И добавила на всякий случай: «Новое имя. Не "Нил"».

* * *

Постепенно толпа стражей порядка у входа в заведение начала редеть. Первыми ушли бодрые ребятки из "Чёрного Солнца" — бить кого-нибудь, не иначе. За ними не очень уверенно потянулись доблестные сотрудники полиции, а там и охрана наконец освободила вход, позволив распорядителю подскочить к Золотой Саколе и, рассыпавшись в извинениях, пригласить на сцену.

Кейна он словно и не заметил: обошёл, как тумбочку, и только что локтём не подвинул поудобнее.

Оно и правильно, впрочем: поводырь — это не человек, не личность. Это аксессуар — как тапки на репульсорах или повязка на глазах.

Впрочем, иногда быть аксессуаром даже полезно. Например, тогда, когда тебя вроде как сдают в гардероб — сажают за сценой — и забывают. Можно тихонько выскользнуть, побродить немного по коридорам и даже сообразить, где там квартируют эти выпотрошенные курьеры.

Благо, это было несложно: оттуда прямо тянуло тёмной стороной, болью, отчаянием, раздражением и могущественными артефактами.

* * *

Старик — называть его Зейном было немного странно — недоумённо нахмурился. Ну да, конечно: он тут пытается разруливать какой-то инцидент с захватом заложников (если она правильно прочла по губам), и вдруг его просят дать имя непонятно кому. Но если у него есть хоть что-то общее с тем, кого она знала раньше...

— Нил, — громко сказал старик, глядя в пустоту прямо перед собой. — Твоё новое имя: Нил с буквой "херф" после "иск"[1].

«Что-то общее? Да он вообще с тех пор не изменился!»

— Ну здравствуй, Зейн, — сказала она, уже в третий раз.

Старик хмыкнул, окинул её с головы до ног быстрым взглядом, довольно — самодовольно даже — ухмыльнулся.

— И тебе здравствуй, Нил.

— Ты постарел. Это пугает.

— А ты нет. Это тоже пугает, — старик пожал плечами. — Знаешь, я часто думал: когда ты придёшь? Даже целое кино устроил, чтобы тебя выманить. Смотрела, небось? Про доблестную Изгнанницу и злобного Нихилуса?

Нил тяжко вздохнула, но на душе стало немного теплее: её кто-то помнил, о ней кто-то думал... кто-то, кто не Реван.

— А, вижу, что смотрела. Не понравилось, значит? А зря, хорошее ведь кино вышло. Духоподъёмное, доверие масс к джедаям повышающее. Опять же, Крея — не персонаж, а мечта. Такая философия, такая небанальность!

Глаза у него смеялись.

— С тем же успехом она могла бороться за отмену гравитации. И я готова поклясться, себя ты воображал тем унылым пошляком с двумя бластерами, как его...

— А вот и нет! — в хриплом стариковском голосе аж прорезалась привычная зейнова звонкость. — Я — это Изгнанница, и меня все любят. Кто как может, тот так и любит, — он рассмеялся. — Но ведь неплохо же вышло? Драматично и динамично, так сказать.

«Страшно на себя похож, да. Как будто вчера встретились. Как будто этот старик взял — и обернулся Зейном. Или притворился им? Страшно...»

— Ты сейчас... как будто совсем не изменился с нашей последней встречи. Помнишь её?

Старик коротко зажмурился, потом кивнул:

— Это когда я, в три ручья рыдая, воткнул в тебя светак? Странно, вроде сейчас я даже спокоен, и слёз вроде нету... — и добавил, как-то очень... просто: — Мне оно иногда снится. То как я тебя убиваю, а Реван в наушнике орёт про безопасность и что с твоей смертью корабль развалится, то как мы опять на Малакоре, и я тебя от пульта оттащил, а оно всё равно сработало, и ты у меня прямо в руках превращаешься... в это.

В Нихилуса — чёрную пустоту, которая жаждет одного: тишины. Пустоту, которая пожирает всё, чего коснётся, пустоту, идущую по огню навстречу миру из пепла. «Даже если пойду из пепла в огонь...» — вспомнилось услышанное когда-то. «Даже если пойду из пепла в огонь, я не буду бояться». И она не боялась, нет. Просто шла вперёд, пока не остановилась и не решила попробовать перестать быть пустотой.

— Ты был прав, Зейн. Оба раза: и на Малакоре, и над Зелтросом. Мне не надо было активировать генератор — и меня следовало убить. Я в общем-то даже хотела смерти. Хотела свободы от пустоты внутри. А ведь тебе, наверное, было больно...

— А, да пустяки, о чём речь, — ответил он невыносимо своим голосом. — У всех бывает. Ну, то есть, у нас было немного через край, но в общем и целом... кстати, нельзя попросить тебя об ответной услуге?

Она недоумённо нахмурилась:

— О какой?

— А, пустяк, — он криво улыбнулся, демонстрируя белоснежные, нескрываемо искусственные, зубы. — Просто понимаешь, я тут застрял, как в болоте. Вроде и живу, а вроде и нет, вроде и канцлер, а всё решают вместо меня, вроде и вырос уже, а не поумнел... В общем, надоело мне всё, хуже горькой тины, так что — можешь меня убить?

И прибавил, попытавшись состроить жалобную моську (особенно жутко смотрелись старческие глаза с покрасневшими веками под заломленными остатками седых бровей):

— Пожалуйста!

* * *

Золотая Сакола, куртизанка с Инусаги, замерла в центре сцены.

Лёгкая белая ткань едва прикрывала её тело, позволяя видеть чёрно-рыжие узоры на её блестящей шкурке, лицо золотилось от пудры, глаза сияли жутковатым отражённым светом, когтистые лапки, оплетённые ремешками сандалий, едва касались сцены — самыми кончиками когтей.

Не женщина — произведение искусства. Живая картина, живая статуя.

Товар для настоящих ценителей, для тех, кому уже приелись лениво вертящиеся вокруг столбов тви'лекки, нереальная акробатика мириаланок и пёстрые тела тогрут.

Ну, или для тех, кто ищет оправдания своим порокам: оправдания искусством, оправдания традициями, оправдания интересом к чужим культурам... чем угодно респектабельным и желательно — немного элитарным.

Тремейн оглядел зал, мысленно усмехнулся. Он знал их — он их отлично знал, видел насквозь.

А знать — это контролировать. Знать — это обладать.

Он ничего не мог поделать с захватом заложников или с исчезновением канцлера, а значит, об этом и думать не стоило. Стоило делать свою работу и не замахиваться на чужую, предоставить Вектору полную свободу действий и отправить Икса анализировать поступившую информацию и превращать хаос новостей в план действий.

С первыми тактами музыки, живая статуя стала воистину живой.

Золотая Сакола начала свой танец.

* * *

Нил нервно дёрнула уголком рта:

— Зачем?

— Ну я же сказал! — капризно повторил старик. — Мне всё надоело, меня всё достало, я сам себя вконец достал, если на то пошло. Живу, как кусок дерьма, даже тирана из меня толком не вышло — так, мелкая гадина. Тебе что, сложно?!

«Забавный вопрос».

— В общем-то, наверное, нет. Реван меня за этим и послала. Убить тебя.

«Вечно она посылает меня делать за неё грязную и неблагодарную работу. То генераторы активировать, то вот Керриков убивать...»

— Ну и чего ты ждёшь? Давай уже, а то скоро охрана явится меня спасать. Может, даже спасёт, ты никогда не умела в рукопашную.

«А если я не хочу?»

— А если я не хочу? — повторила она уже вслух. — Если я не хочу тебя убивать, Зейн?

Он демонстративно вздохнул, заломил руки:

— Ну, я знал, что ты жестока и безжалостна. Но всё-таки, может быть, ради нашей небывшей дружбы? А?

И в этот момент она наконец его разглядела. Его настоящего — не канцлера-политикана, который и устал уже от своей власти-не власти, и цепляется за неё просто по привычке, не юношу, которым он пытается прикинуться, чтобы сыграть на её чувствах, не юношу, которым он когда-то был-не был в совсем другом мире и в другом времени.

Старика, которому уже не под силу тащить груз прожитых лет, лжеца, забывшего своё настоящее лицо за множеством масок, мальчишку, который так и не вырос с тех пор, как его детство оборвалось предательством учителей. Мальчишку, который отчаянно хочет сбежать — из старости, из власти, из ответственности, куда-то непонятно куда, где можно будет что-нибудь, чего сейчас нельзя и не получается.

Чужого, незнакомого человека, который по странной случайности носит имя того, кого она когда-то давно...

Нил решительно подошла к канцлеру Керрику и сунула ему в один карман сэндвич с бантятиной, а в другой — бутылку вина. Поставила на стол перед ним фальшивый голокрон.

— Вот. Открой это.

— И я умру? Спасибо!

— Не за что. Давай, не медли, охрана придёт — и всё сорвётся.

Он не заслужил смерти, в конце концов. А вот хорошую трёпку и несколько важных вопросов — вполне.

[1] Соответственно, Nil и Nihl. Произносятся одинаково.