Потомки лорда Каллига (джен)

Реут никогда особенно не любил джедаев.

Сейчас он их прямо ненавидел: усталость от мотания до Белсависа, обратно на Тифон и оттуда на Шаддаа, вымотанность после того боя, раздражение от местных преступных войн и непонимания Марром важности его эксперимента, боль от ран и от правильного, нужного, но всё равно тяжелого убийства друга детства — всё это сейчас смешалось в тихую ненависть к джедаям, потому что кто, если не они, был во всём виноват.

И вот перед ним сейчас стоял этот дылда, смотрел честными глазами и умолял исцелить падавана. Повторял, как ороптиц, слова пяти благородных истин, не видя подвоха или не желая его видеть. Заискивающе улыбался — робко, как подросток на первом свидании.

Джедай.

Что он вообще мог знать о том, о чём говорил? О любви, о дружбе, о привязанности? О том, ради чего просил излечить своего ученика (Реут невольно вообразил тощего недокормленного экзота; почему-то иначе падаваны ему не представлялись)? Джедаи не умели любить, считали дружбой какую-то лютую гадость, а привязанность отрицали, как нечто страшное и губительное. Так старик Гаркун говорил про наркоту: ужас, боль, тлен, прах, а главное — без неё отлично можно обойтись и даже лучше получится.

— Мастер Джет, — «Ну ради всего святого, хоть имя могло у него быть менее... условное и джедайское?» — Что ж, посмотрим, посмотрим... Скажите, что вы готовы отдать за своего ученика?

Кивнул. Как будто на вопрос «что?» можно ответить "да" или "нет".

— Например, — Реут задумался, потом не удержал улыбку (всё равно под вуалью не видно): ответ пришёл мгновенно, ясный и безжалостный, аки молния с неба, — у тебя такие красивые зелёные глаза. Отдашь их?

Джедай Джет боялся. Темноты, беспомощности, пустоты, в которую превращается мир, когда его не видишь. Реут тоже боялся: знал, помнил. Для него такими были солнечные дни в ту пору, когда его глаза ещё были глазами ночного создания, для этого... а как знать, может, ранение какое-нибудь.

Это не имело значения: сама Сила посылала джедаю испытание, а Реуту... а Реуту она посылала глаза для мастера Дрэя.

— Да, — глухо ответил тот. — Без них... без них я всё равно смогу учить падавана, и не хуже, чем с ними.

«А без падавана учить будет некого».

Выпрямился, как перед расстрелом. Расправил плечи. «Смешной, смешной...»

— Я принимаю плату, — сказал Реут с улыбкой. — Где больной?

* * *

— И теперь мы объявляем, что от имени Ордена Ревана мы конфискуем этот...

— Мусоровоз, — закончил "Нален Ралок", и внезапно длинная пафосная речь показалась всем куда менее пафосной. — Я смотрю, ваш Орден совсем обнищал, если дошло до подобного. Офицер имперской армии, миралука в ситском платье и зелёный клоун-джедай... хороша компания, впечатляете. И Орден ваш впечатляет, если вы там не одни такие. Кто вы вообще?

Номен Карр знал обоих, и зелёного, и миралуку. Сомминик Тиммнс и Юрис Аран, его ученики. Один — гордость и надежда, солнце его седин, уважаемый мастер-джедай. Вторая — позор и печаль, трагедия его юности, ученица, которую он взял с собой в ту проклятую миссию у ситов и у которой маска приросла к лицу, сделав юную джедайку жестокой и кровожадной ситской леди.

Его ученики вообще подозрительно часто падали на тёмную сторону.

— Это мастер Сомминик М'кей Тиммнс и лорд Юрис Далия Аран, старшие братья Ордена, — сухо сообщил военный. — Я же — скромный капитан первого ранга Малавай Квинн, младший стратег Ордена Ревана.

— Брат из красноволосой как-то не очень, — каркнул "Нален". — Малавай Квинн... герой Балморры и Дракенвелла?! Что вы вообще здесь забыли?

Юрис отвлеклась от рисования узоров на полу кончиком меча и сообщила — своим обычным чуть сонным голосом:

— Он мой муж. Ещё вопросы?

Вопросов было много — например, Номен Карр очень хотел бы знать, когда и как его блудная ученица успела выскочить замуж, но... но что-то (может быть, то, что они все стояли в электронной клетке) подсказывало, что задавать их — не лучшая идея. Впрочем, "Налену", вот, ничто ничего не подсказывало — кроме мягкого захвата на горле от их арканианского друга.

— Вопрос один, — сказал он. — Зачем Ордену Ревана наш мусоровоз?

И да, Номен Карр тоже хотел бы это знать.

* * *

Если секунду назад Реут жалел о своём капризе с глазами и всерьёз собирался извиниться и вернуть их, то сейчас всякие сожаления исчезли. Больной ученик не был ни подростком, ни экзотом, ни тощим и недокормленным. На носилках, бледный до рыжины, лежал предатель Риан — мерзавец, из-за которого в Республике осталось так мало настоящих реванитов, что некого было послать внедряться в фальшивых.

Из-за которого им пришлось пойти на глупый, отчаянный план, стоивший так дорого. Из-за которого Реут сам почти смертельно ранил и сам еле вылечил Леукоса. Из-за которого Марр остановил эксперимент и скоро отзовёт Реута с Шаддаа.

Великий Целитель протянул руку, коснулся взмокшего лба предателя Риана и сказал, строго и спокойно:

— Я отрицаю.

Формула, которой тысячи лет. Я отрицаю твою смерть, твою болезнь, твою судьбу. Я стою между ними и тобою, как щит — и я погибну прежде, чем погибнешь ты. Клятва, сильнее всякой клятвы Морэя: я взял плату, и я не нарушу договор.

Реут проваливался в темноту и слышал голоса — то громкие, то тихие. Голоса говорили ему, что всё потеряно, что надвигается тьма и ничего нельзя поделать. Что Галактика будет проглочена и выплюнута вновь, что Ревана не переиграть на его поле, что ракатанские технологии слишком сильны, а информации слишком мало. Всё то, что Реут и так знал, одним словом.

Впереди в темноте виднелся предатель, падавший в бесконечную бездну всё глубже и глубже под шорох своих голосов — тоже не говоривших ему ничего нового. Чем бы ни была эта болезнь — это проклятье — оно не умело придумывать. Просто напоминало неудобную правду, просто усиливало страхи и сомнения...

Великий Целитель ухватил Риана за руку и потянул на себя.

И почувствовал, что теряет опору, что падает, что голоса — пусть ничего нового они не говорили — берут над ним верх. Что он не сможет помочь здесь, как не сможет помочь нигде. Что остаётся только умереть, стараясь выполнить свой долг.

А потом на плечо ему легла тёплая рука. И ещё одна. И ещё. И зеленоглазый джедай Джет изо всех сил вцепился в своего ученика, тоже тяня его вверх.

А потом тьма отступила и голоса умолкли.

* * *

— Трис. Трис! Три-ис!

Голос был знакомый: Мако. И интонация — тоже. Когда-то они смотрели весёлую комическую оперу о приключениях молодой скучающей дамочки и её пасынка. Комедия начиналась с того, что рано утром муж уходил на работу — и в особо острых моментах именно с этой вот интонацией хор повторял «Муж. Муж! Му-уж!», на что тот, появляясь над сценой на балконе, неизменно отвечал «Мне некогда, я занят!» и снова утыкался в датапад.

— Трис, какого хсисса? Сначала эта чушь с мастерами-джедаями, потом мы спасаем респов из пожара и стреляем рагулей, а теперь ты лежишь тут, как труп, и даже глазами не моргаешь! Трис, не смей умирать, я убью тебя, слышишь, Трис?

Не первая, кто сегодня собирался его убить.

Был и другой — калиш, краснолицый, в костяной маске и робе джедая. Так странно думать, что калиш может быть джедаем. «Наверное, это всё расизм».

Калиш был хорош. Первым делом выбросил вон в убежище свою ученицу и его Элару (хорошо бы они там не подрались), поставил вокруг силовое поле. Знал, что может проиграть, и гарантировал, что даже в таком случае противнику не жить — воздух в поле кончится, и привет? Или надеялся выиграть и сохранить себе и противнику жизнь после взрыва? «Не сейчас. Сейчас надо думать о Мако».

Да, калиш был хорош. Настолько, что Трису пришлось выбросить вон свой меч и достать свой бластер. Недостойное джедая оружие, конечно, но... он мысленно хмыкнул: а бывает ли вообще достойное?

По крайней мере, из бластера можно было стрелять. А ещё им можно бить по голове, чем Трис и занимался, пока не вырубился.

— Ма...ко, — сказал он. — Я живой.

Хотя сам был в этом не уверен.

* * *

Ученик сморгнул раз, другой — и открыл глаза. Ладонь, только что бессильно лежавшая в его ладони, напряглась, сжались пальцы. Ожил. Теперь можно было не бояться... но страшно всё равно было, просто распиравшая Кейна изнутри яростная правда оказалась сильнее всякого страха.

— Я хочу вам сказать, — собственный голос показался ему тонким и ломким, и он как следует прокашлялся. Такие вещи говорить надо чётко. — Мне говорили — вы хороший человек! Меня учили, что к вам обращаются за последней надеждой! И знаете, что?! Вот такими фокусами вы у кого-нибудь можете правда отнять последнюю надежду. Потому что это предательство, понимаете? Я-то ладно... А вы слышали когда-нибудь о Люсьене Дрее? Был такой джедай, и его все вокруг хотели лишить зрения. Мать-пророчица, ее ученики, его друзья, его собственный ученик... Всем хотелось, чтоб он видел не то, что есть, а лучше и не видел вообще! И когда его предал человек, который оставался его последней надеждой — он потерял зрение, он ослеп! Говорят, он тогда стал видеть истину и все такое, но это не важно, главное, что его уже никто не мог исцелить, потому что такие вещи, как предательство, ранят душу. Вот все, что я вам хотел сказать, о, Великий Целитель!