Неживая, Немертвый (гет)

— Таков, значит, твой выбор? — заглянувший в комнату Герберт смерил Нази разочарованным взглядом и сокрушенно покачал головой. — Это же чудовищно! Поверить не могу… Неужели в нашей гардеробной не нашлось ничего лучше?

Облаченная в «новое» платье Дарэм в ответ скептически хмыкнула. Младший фон Кролок, успевший переодеться в шелковый нежно-лавандового оттенка камзол и серебристый плащ, смотрелся настолько торжественно, словно собирался, по меньшей мере, отправиться на прием к императору. Глядя на него, сложно было представить, что еще полчаса назад именно он в компании самой Нази, забрав волосы в хвост и подвернув рукава рубашки, возился с массивной, украшенной каскадами хрустальных подвесок бальной люстрой, проявляя при этом сноровку, в воображении Дарэм упорно не желающую вязаться с его изнеженным и капризным видом.

Впрочем, даже вынужденный заниматься «плебейским» трудом, Герберт оставался верен себе, всячески стремясь спихнуть большую часть работы на Дарэм, которая, надо сказать, против такого поворота дела ничуть не возражала. Возможность занять руки была прекрасным способом отвлечься, не зацикливаться на мыслях и переживаниях, которые — как по собственному опыту знала Нази — неизбежно накрыли бы ее с головой в тишине и уединении принадлежащих графу комнат. Герберт же, с его вечной беззаботностью, ехидными шуточками и страстной любовью к легкой и пустой болтовне, был идеальным компаньоном, не позволявшим ей толком сосредоточиться на ожидании.

— Парадной сервировки в обязательных условиях договора не значилось, — она знобко передернулась. Некромантов сложно было назвать людьми светскими, и на приемы, а тем более на балы, Нази выбиралась лишь пару раз в жизни, так что в платье с открытыми плечами она ощущала себя странно и неуютно. Легкий сквозняк неприятно холодил обнаженную шею, вызывая чувство, будто кто-то пристально смотрит ей в затылок. — И потом, какая разница? Не на смотрины иду.

— Тебе, может быть, разницы никакой и нет, а вот мое чувство прекрасного твой унылый наряд оскорбляет. В доме, между прочим, праздник! — молодой человек еще раз с неодобрением покосился на лишенное каких-либо украшений темно-зеленое платье и добавил: — Вечно вы с отцом разоденетесь, как на похороны. Лишь бы настроение испоганить.

— В доме, разумеется, праздник, — раздраженно бросила Дарэм, — но у меня-то никакого праздника нет, так что придется твоему тонкому чувству прекрасного смириться. Тем более, насколько я поняла, страдать ему предстоит недолго. Надеюсь, ужин у вас тут принято подавать сразу, и мне не надо беспокоиться по поводу танцев и светской болтовни о погоде?

— Об этом не волнуйся: размахивать угощением перед носом оголодавших гостей никто не будет, так что на ходу разучивать менуэты и каскарды не придется, — «успокоил» свою собеседницу Герберт и невинно поинтересовался: — Что, не терпится?

— Можно и так сказать, — Нази кивнула. — Ожидание неизбежного всегда гораздо хуже, чем оно само, и я рада, что дошла до этого решения сегодня, а не, скажем, вчера или неделю назад. А так... еще немного, и у меня появятся совсем другие дела.

В комнате на несколько минут повисло молчание. Дарэм отрешенным взглядом смотрела в окно на низко висящую в небе убывающую луну, а сам Герберт, чуть нахмурив ровные светлые брови, явно пытался собраться с мыслями.

— И что будет дальше? — наконец, уже абсолютно серьезно спросил он. — Ты же некромант, ты должна знать, что там — после того, как умираешь по-настоящему.

— Я уже говорила твоему отцу, и тебе могу повторить — понятия не имею, — с трудом вынырнув из собственных невеселых размышлений, Нази пожала плечами. — Мы видим только тропы, с которых все начинается, а что там, на другой их стороне, узнать можно лишь после того, как окончательно умрешь.

— То есть, совсем ничего? — разочарованно уточнил молодой человек. — Никаких откровений? Никакого «приподнять завесу над главной загадкой бытия»?

— Абсолютно ничего, — безжалостно разрушила последние надежды младшего фон Кролока Дарэм. — Сказала бы я, что со временем сам все узнаешь… но увы. Придется тебе, как видно, терзаться неизвестностью вечно.

— Пф-ф, ну и какой после этого от тебя прок, скажи? — Герберт скривился. — Явилась сюда, разогнала такой перспективный ужин, разбила отцу сердце... Так теперь выясняется, что ты еще и о загробной жизни ничего не знаешь! Ладно, не расстраивайся, справедливости ради, какая-никакая польза от тебя все же была: теперь хотя бы ясно, чей именно я сын. Можешь меня поздравить — я сам себе проспорил! Я ставил на то, что он — Райнхард Эдсэль, а он, оказывается, ни много ни мало, Винцент Родерик! С одной стороны, все же основная, а не побочная линия Кролоков, а с другой, теперь придется отдать себе пятьдесят талеров... Ну что за невезение!

— Подслушивал? — прервав бурный поток Гербертовых рассуждений, поинтересовалась Нази, заставив юношу звонко рассмеяться, словно она отпустила некую уморительно забавную шутку.

— И ты туда же, — отсмеявшись, посетовал он. — Знаешь, а я, пожалуй, рад, что ты отказалась стать членом нашего маленького семейства. Ваше с отцом общество уже через год стало бы для меня воистину невыносимо, что уж говорить о вечности... Даже вопросы у вас одни на двоих! Ну, разумеется, я подслушивал! Не думала же ты, что я смогу пройти мимо столь занятной беседы?

— И правда… — Дарэм покачала головой, как бы сама удивляясь собственной наивности, и бросила взгляд на мерно тикающие часы, время на которых неумолимо подбиралось к полуночи. Разговаривать не хотелось, но Нази знала, что молчание будет еще неприятней. Мысли отчаянно метались в поисках какой-нибудь малозначительной темы для беседы, пока, наконец, женщина не вспомнила, о чем именно так и не спросила у Герберта за время пребывания в бальном зале.

— Послушай, а как вы собираетесь танцевать без музыки?

Воображение мгновенно нарисовало перед Дарэм сцену, в которой десятки вампиров в полной тишине степенно выписывали фигуры величественного полонеза, и Нази рассмеялась, стараясь не обращать внимания на то, что смех этот вышел нервным и хриплым.

— С чего это ты взяла, что музыки не будет? Среди постояльцев нашего кладбища есть не только гости, но и музыканты. Ровно семеро — не так много, но для зала с хорошей акустикой вполне достаточно. Мы, специально для них, держим музыкальные инструменты, но, если хочешь знать мое мнение… — оборвав себя на полуслове, Герберт на мгновение замер, точно прислушиваясь, а затем переменившимся почти до неузноваемости тоном сказал: — Отец с гостями уже в зале, Нази.

— Пора? — шепотом спросила Дарэм и, когда молодой человек коротко кивнул, с силой сцепила руки в замок, так, что тихонько щелкнули костяшки пальцев. Мгновенный и острый приступ паники ударил совершенно неожиданно, разом выбив из легких весь воздух, и женщина медленно, с трудом вдохнула, стараясь взять ее под контроль. Приблизившись к Герберту, она оперлась на его локоть враз похолодевшей ладонью и сказала: — Тогда пойдем.

— Уверена, что готова? — в обычно ехидном голосе юноши на этот раз не было ни следа насмешки. Зато в нем было что-то, что Нази, знай она младшего фон Кролока чуть хуже, могла бы счесть за беспокойство или сочувствие.

В свете горящего камина Герберт увидел, как Нази Дарэм на секунду крепко стиснула зубы, а затем на лице ее появилось уже знакомое по разговору в библиотеке выражение холодной, граничащей с безразличием сосредоточенности.

— Да, — делая шаг к двери, отрывисто и сухо сказала она. — Абсолютно.

«Не боятся только дураки», — так Нази говорила Герберту, и так учил ее когда-то Винсент Дарэм. Все, что имеет значение — будешь ли ты сам управлять страхом или позволишь страху управлять тобой. И, в последний раз переступая порог приютивших ее на десять дней графских покоев, Нази точно знала, что не даст своему ужасу ни единого шанса.

* * *

— Дамы и господа, — голос графа отражался от каменных стен, порождая под сводами бального зала гулкое эхо. — Я вновь рад приветствовать вас на нашем торжестве.

Фон Кролок обвел тяжелым, равнодушным взглядом взирающую на него толпу гостей, по которой, словно по водной глади, в ответ пробежала шелестящая волна почтительных поклонов. Землисто-серые лица, измятые платья, пятна ржавчины на доспехах, тусклый блеск старинных украшений, дерганые, неуверенные движения, более подходящие попавшим в руки неопытного кукловода марионеткам, нежели тем, кто когда-то был живыми людьми — его подданные, с извращенной и болезненной гордостью предпочитающие называть себя его семьей.

— Как и каждый раз в самую долгую ночь года, я собрал вас здесь, дабы вы восполнили свои силы кровью, скрасив века, проведенные в ожидании часа, когда смело сможете выйти в ночь, свободные от обязательств, данных вами и принятых мной более двух сотен лет тому назад. Я и мой сын глубоко чтим ту жертву, что вы приносите во имя будущего, и продолжаем стоять на страже вашего покоя. По праву хозяина, в знак нашего уважения, а также во имя исполнения своей части заключенного между нами договора, сегодня мы пригласили на наш праздник смертного, — все тем же ровным тоном продолжал граф. Слова приветственной речи с привычной легкостью слетали с губ, в то время, как сам фон Кролок напряженно прислушивался к отчетливому, дробному перестуку шагов Нази Дарэм, решительно идущей по коридору навстречу той судьбе, которую она выбрала для себя сама. И звук этих шагов казался графу невыносимо громким, болезненным, отдающимся в висках, как удары его давно остановившегося сердца. — На этот раз к нам присоединится особенная гостья. Фрау Анастази Дарэм посвятила большую часть своей жизни охоте и истреблению вампиров, однако сегодня она по собственной воле согласилась стать свидетелем, участником и жертвой нашего торжества. Ни разу за минувшие века человек не ступал под своды этого замка, добровольно готовый отдать свою кровь и свою жизнь в качестве платы за нашу сделку.

«Могу я, по крайней мере, наложить иллюзию?» — мысли графа мягко потянулись к разуму Нази.

«Не оскорбляй остатки моей профессиональной гордости. Предпочитаю смотреть реальности в лицо».

— Я призываю вас склонить головы в знак почтения перед ее самоотверженностью, — не столько попросил, сколько приказал своим гостям фон Кролок ровно в тот момент, как двери распахнулись, впуская в бальный зал изысканно одетого Герберта, ведущего под руку напряженную до предела Дарэм. Ослепительно сияя застывшей, точно приклеенной к губам улыбкой, виконт, не останавливаясь, провел свою спутницу сквозь расступившихся немертвых и лишь в шаге от фон Кролока отступил в сторону, оставляя Нази в одиночестве.

— Фрау Дарэм, — граф протянул женщине бледную, увенчанную длинными «когтями» ладонь, и Нази вложила в нее свою, на мгновение крепко стиснув пальцы и получив почти столь же судорожное пожатие в ответ.

— Ваше Сиятельство, — голос прозвучал хрипловато, но уверенно, и Дарэм даже успела мельком порадоваться этому.

«Твои просьбы обходятся мне слишком дорого, Нази», — взгляд серых глаз отпустил Дарэм лишь на мгновение, когда фон Кролок склонился, чтобы в учтивом поцелуе коснуться губами ее запястья.

«Знаю. Надеюсь, когда-нибудь простишь», — не отпуская руки графа, Дарэм вслед за ним медленно повернулась к толпе, взглянув, наконец, на тех, чьей добычей ей предстояло стать.

Женщины и мужчины — лишенные возраста, иссушенные смертью и изломанные ею до гротескного неправдоподобия. В них ничтожно мало сохранилось от людей, и это остаточное сходство делало их еще более чуждыми действительности. Их домом была лежащая за гранью пустота, и именно она, зияющая, холодная и мертвая, сейчас жадно смотрела на Дарэм десятками глаз, в которых не было ничего, кроме всепоглощающего, животного стремления забрать себе хоть каплю ее жизни. Зацепиться за этот мир, удержаться в нем, продлить срок существования собственного, разлагающегося в могиле тела.

Сбившиеся в группу под празднично яркими лучами света, жалкие и жуткие одновременно, они походили на язву. Словно сама реальность разлагалась, истончаясь до зыбкой паутины, прикрывающей дорогу на тропы, и от них по залу волнами расходился сладковатый, душный запах тлена.

Повинуясь приказу своего предводителя, по праву сильного когда-то отобравшего у них даже то немногое, что можно было бы назвать «жизнью», или хотя бы «неумиранием», вампиры опускали головы, бормоча слова приветствия. Испачканные землей, покрытые трупными пятнами руки простирались к Дарэм, словно в молитве, и она снова крепко стиснула зубы, судорожно выпрямив спину.

Некромант внутри Нази метался, заставляя ее мелко подрагивать от напряжения, призывая вступить в бой, прихватив с собой на тот свет как можно больше противников, а еще лучше — разумно отступить перед многократно превосходящими силами врага, спасаясь бегством. Вот только сегодня от Дарэм требовалось ровно обратное, и вместо того, чтобы бороться с немертвыми, как она делала всю свою сознательную жизнь, Нази прикладывала немалые усилия для борьбы с собой.

Она непроизвольно вздрогнула, когда руки фон Кролока легли на ее обнаженные плечи, заставляя отвернуться от гостей, в толпе которых особенно отчетливо выделялся сверкающий серебром плаща и золотом локонов хмурый, отчего-то нервно кусающий губу Герберт. Прямо перед носом Нази оказался дорогой, украшенный богатой расшивкой атлас графского парадного камзола.

«Нази», — всего лишь имя, даже не произнесенное вслух.

Дарэм сосредоточилась, так же, как делала это во время подготовки к походу на тропы. Три года. Если повезет, возможно, четыре... Все, что осталось.

Еще недавно мучимое приступами нервного озноба тело словно опалило идущим изнутри жаром — единственный способ по-настоящему прогнать холод Изнанки. Способ, которым никогда не позволил бы себе воспользоваться ни один некромант — эта бесценная энергия предназначалась для куда более важных вещей.

Фон Кролок чуть крепче стиснул пальцы, ощутив, как всегда исходящая от Нази тихая, прохладная горечь превращается в пьянящий, дурманящий запах меда.

«Теперь пора», — подумала Дарэм и запрокинула голову, близко вглядываясь в ставшие за эти дни знакомыми и привычными черты лица, словно пыталась поточнее запомнить излом бровей, чеканную линию подбородка, тонкую, почти незаметную сетку морщин, разбегающихся от уголков глаз к вискам.

Граф понимал, что со стороны его преодолевшее все мыслимые пределы промедление выглядит все более странно, нервируя и без того с трудом держащих себя в руках гостей. Однако, гости вполне могли потерпеть секунду ожидания. Или две.

Все, что угодно — за еще одну минуту жизни, за час под солнцем — и этого все равно никогда не будет достаточно.

«Закрой глаза».

Он не был уверен, поймет ли Дарэм, зачем он просит об этом, с унизительным эгоизмом не желая, чтобы она видела, как искажается, втягиваясь в процесс трансформации, его лицо. Как глаза из серых, человеческих, превращаются в черные, звериные, полные жажды, которую он так и не смог победить до конца, как вытягиваются, заостряясь, клыки. Как в нем не остается почти ничего от графа Фон Кролока, которого он так упорно пытался сохранить, прекрасно зная, что это невозможно.

Ресницы Нази дрогнули, и она, чуть заметно кивнув, послушно смежила веки.

Стоящий среди гостей Герберт, не удержавшись, нервно вцепился пальцами в собственное запястье, когда застывший на несколько минут граф сделал резкий выпад, с коротким, едва слышным не то вздохом, не то стоном впиваясь зубами в обнаженную шею своей жертвы. С того места, где стоял молодой человек, были видны только его хищно сгорбившиеся плечи, на которых, резко контрастируя с траурно-черной тканью, белели худощавые руки Дарэм.

Несколько секунд — и фон Кролок медленно выпрямился, оборачиваясь к терпеливо дожидающимся своей очереди гостям. Тонкая ярко алая капля медленно стекала из уголка плотно сомкнутых губ, ноздри чутко раздувались в такт бурному, поверхностному дыханию, и в черных его глазах застыло странное и, пожалуй, действительно пугающее выражение.

На мгновение молодому человеку показалось, что обеими руками крепко прижимающий к себе Нази Кролок сейчас, в нарушение всех договоренностей, обезглавит каждого, находящегося в зале. Верхняя губа графа дернулась, приподнимаясь, так, что стали отчетливо видны кончики острых клыков, и этот, едва ли осознанный, жест, кажется, подействовал не только на Герберта — дружно качнувшиеся в сторону обещанной им жертвы вампиры отпрянули назад, смущенные и испуганные этой мрачной, абсолютно не человеческой яростью.

Нази, из двух аккуратных ранок на шее которой продолжала струиться кровь, шевельнулась, запрокидывая голову так, чтобы взглянуть графу в лицо, и, совершенно не обращая внимания на толпу голодных немертвых перед собой, с отчетливой нежностью коснулась кончиками пальцев его щеки.

«Спасибо, — с легкостью прочитал по губам женщины виконт. — А теперь отпусти".

Постепенно всякое выражение исчезло с лица графа, и, когда он заговорил, голос его прозвучал глухо и низко.

— Дамы и господа. Да начнется бал.

* * *

Боли почти не было. Вернее, эта боль, — когда острые клыки раз за разом, без труда пробивая кожу, впивались в ее шею, сгибы локтей и запястья — всюду, где переносящие кровь вены ближе всего подходили к коже — не шла ни в какое сравнение с той, которую ей приходилось испытывать за время работы на Орден. На ритуальном круге, где мастер несколько часов кряду вырезал на ее спине заветную цепочку рун, было больнее. И в заселенном стрыгами жальнике, когда шиловидные зубы и когти обезумевших от ярости тварей оставляли рваные борозды на ее боках, грозясь выпотрошить заживо, было больнее тоже.

Куда хуже вполне терпимой физической боли была тошнота, подкатывающая к горлу душными волнами и становящаяся все сильнее от резкого, бьющего в нос запаха разложения.

Сердце частило, липкая испарина выступала на лбу, и Нази коротко и часто дышала пересохшим ртом, чувствуя, как немеют руки, как кровь — горячая, еще живая — стекает по коже, и тут же чьи-то холодные губы собирают эти потеки, не давая им пролиться на пол.

В какой-то момент Дарэм страшно захотелось воды, и эта жажда была так мучительна, что женщина, словно со стороны, услышала свой тихий, сдавленный всхлип — жалкий, позорный, совершенно недостойный некроманта. Перед глазами замелькали хаотичные, черные вспышки, похожие на стайки мелких насекомых... А потом все закончилось — темная пелена упала на Нази, накрывая ее с головой, отрезав и от боли, и от жажды, и от подбирающегося к легким удушья. Даже сейчас Дарэм безошибочно «узнала» ее — мягкую, умиротворяюще прохладную, похожую на плащ, который так любил носить ее хозяин, и Нази с благодарностью погрузилась в эту темноту, ощущая ее так же, как ощутила тогда, в трактире — словно уверенное прикосновение холодной ладони к пылающему от нестерпимого жара лбу.

Мысль о том, что на этот раз она действительно умирает, мелькнула в голове и рассеялась бесследно, больше не вызывая ни страха, ни волнения, ни отчаяния. Хватка жадных, безжалостно цепляющихся за нее рук будто отдалилась, сделавшись неважной, словно все, происходящее в бальном зале, происходило не с ней — с кем-то другим.

Сердце, еще недавно колотившееся лихорадочно и часто, постепенно замедлялось, и по мере того, как все прочие звуки замирали, увязая в топкой тишине, Нази все отчетливее слышала паузы между его ударами.

Жизнь утекала с каждым новым конвульсивным толчком крови в жилах, и Нази, отдавая последние ее минуты, была твердо уверена в том, что они не пропадут даром. Эти минуты для кого-то значили годы жизни. Если повезет — счастливой.

Три удара — тишина — еще удар, а за ним, спустя несколько мгновений, еще один.

Дарэм тонула, опускалась все глубже, словно медная монетка, брошенная в глубокий колодец. Где-то она слышала однажды, будто днем из колодца можно увидеть звездное небо.

Нази открыла глаза, запрокидывая голову вверх, однако звезд не было. Не было даже сияния люстры под потолком бального зала. Все, что она увидела — та же самая плотная, бархатная темнота… должно быть, свечи, которые она зажигала вместе с Гербертом, погасли.

«Они погасли, потому что мне больше не на что стало здесь смотреть», — отстраненно подумала Дарэм, и эта мысль показалось ей до странности очевидной и логичной.

Говорят, будто за секунды до смерти перед глазами человека проходит вся его прошлая жизнь, а еще, что именно в этот момент ему являются близкие. Но к Нази не пришел никто — должно быть, после всего, что она сделала и чего не сделала там, где это было необходимо, она не заслужила их визита.

Два удара — тишина — снова удар.

Насколько глубок должен быть колодец, чтобы падение монетки длилось бесконечно?

Дарэм судорожно зевнула, не думая больше ни о чем и желая лишь одного — заснуть и проспать очень и очень долго. Если получится — пару ближайших столетий, потому что, Бог свидетель, ни разу за всю свою жизнь она не чувствовала себя настолько усталой.

На мгновение ее носа легко коснулся смутно знакомый запах, так похожий на запах индийского тмина.

Один удар — и тишина стала абсолютной.

* * *

— Знаешь, я подумал и решил, что у меня сегодня совсем нет аппетита, — негромко сказал Герберт, останавливаясь рядом с отцом, который неподвижно стоял чуть в стороне от гостей, наблюдая за тем, как высшие вампиры с поспешной жадностью утоляют собственный голод. — Я позавчера Шагала съел, и мне, пожалуй, хватит.

Граф не ответил, и молодой человек не был уверен, что отец вообще обратил на его слова хоть какое-то внимание. И так весьма скупое на выражение эмоций бледное лицо фон Кролока сейчас окончательно застыло — равнодушное и неподвижное. Со стороны могло показаться, будто он едва ли интересуется происходящим. Однако Герберт, проживший с ним бок о бок не одно десятилетие, прекрасно знал, как и куда именно нужно смотреть, чтобы увидеть истинное положение дел — гордо выпрямленная спина, намертво стиснутые зубы, пальцы, беспокойно сжимающие край плаща — граф был похож на туго взведенный арбалет, тетива которого готова в любую секунду сорваться от малейшего колебания воздуха.

— Ты не обязан смотреть, — мягко проговорил Герберт, осторожно касаясь его локтя.

Пожалуй, впервые за очень долгое время он не знал, что сказать своему приемному отцу, чтобы не сделать еще хуже, остро ощущая собственную беспомощность. Граф, в отличие от своего наследника, в большинстве случаев справлялся со своими проблемами в одиночку, решительно отвергая попытки юноши вмешаться или просто поддержать его морально, однако сейчас случай был настолько нетипичным и сложным, что Герберт попросту не мог оставаться в стороне, делая вид, что ничего особенного не происходит. А уж от мысли о том, чтобы присоединиться к гостям, молодого человека и вовсе передергивало.

— Не обязан, — спустя несколько мучительно долгих минут холодно согласился фон Кролок и вновь замер, через зал неотрывно глядя Дарэм в лицо.

Виконт тоже взглянул и почти тут же отвел глаза в сторону — Нази Дарэм переносила свою "казнь" молча, сосредоточенно глядя прямо перед собой так, словно видела нечто, доступное только ей. Кровь стекала по ее коже, пачкая платье, наряды гостей, их руки и лица, и чем бледнее становилась сама Дарэм, тем разительней было происходящее с вампирами преображение — жизнь, переходящая к ним от Нази, делала их движения более плавными, более похожими на человеческие. Землисто-серые изможденные лица светлели, взгляд прояснялся, тут и там под сводами зала уже звучали оживленные голоса — эта ночь, единственная в году, принадлежала им по праву, и «возрожденные» высшие вампиры готовились взять от нее все возможное.

Нази тихо всхлипнула, и граф беспокойно дернулся, словно они, как каторжники, были сцеплены вместе общими кандалами, так, что малейшее движение одного мгновенно отражалось и на другом.

Впрочем, как отчетливо понимал Герберт, в какой-то степени так оно и было. Разве что кандалы эти были ментальными и, судя по поведению его отца, куда более прочными, чем могло показаться со стороны.

Юноша попытался убедить себя, что этот бал мало чем отличается от тех, в которых он за годы своего посмертия успел поучаствовать, однако чувство, что сейчас все они заняты чем-то тошнотворно омерзительным и постыдным, никак не желало исчезать. Это острое ощущение извращенности происходящего вызывало желание оказаться подальше и от сияния хрустальной люстры, и от трелей настраиваемых в преддверии танцев скрипок, и от самих гостей, поправляющих наряды и ведущих светскую болтовню.

И все эти чувства были Герберту знакомы куда лучше, чем ему бы того хотелось. Они тянули его назад, в то время, когда ему по-настоящему было девятнадцать и он сам делал первые шаги по дороге вечной жизни. В то время, когда жгучее желание крови и панический ужас перед происходящим сплетались внутри него в тугой узел, заставляя руки дрожать не то от жажды, не то от отвращения.

Одни и те же лица, одни и те же бессмысленные разговоры, одни и те же мелодии — у музыкантов просто не было времени, чтобы разучить новые. Праздник, на котором в веках изменялось лишь одно — жертва.

Вампиров, еще не утоливших собственный голод, оставалось все меньше, и Герберт с облегчением подумал, что через несколько минут все закончится, безжизненное тело Нази Дарэм вынесут из зала, и можно будет хотя бы попытаться сделать вид, что все идет своим чередом. Отвернуться малодушно от пролившихся на каменный пол алых капель, спрятаться за фальшивой улыбкой и сосредоточиться на веселье в обществе какого-нибудь вампира посимпатичней. Лучше всего — облаченного в бледно-голубую ливрею Ренье, некогда бывшего пажом при дворе Наполеона.

Занятый своими мыслями и так некстати всплывшими на поверхность, давно, казалось бы, улегшимися переживаниями, молодой человек даже не понял, в какой именно момент его отец сорвался с места, не пройдя по полу бальной залы, а просто шагнув сквозь пространство. В одну секунду он, напряженно застывший, стоял в шаге от Герберта, а в следующую уже оказался рядом с Дарэм, к плечу которой приник губами последний из не успевших насытиться вампиров.

— Довольно, — повелительно бросил граф и, едва ли не оттолкнув облаченного в тусклый мундир корнета австрийской кавалерии юношу, торопливо склонился над уже не подающим никаких признаков жизни телом, впиваясь зубами в и без того истерзанную шею. Герберт недоуменно нахмурился, пытаясь понять, что, собственно, происходит, однако Кролок, кажется, пояснять свои действия вовсе не собирался. С легкостью подхватив Нази на руки, он обвел своих «подданных» непроницаемым взглядом и спокойно сказал: — Трапеза окончена, господа и дамы: наша гостья мертва. Надеюсь, сегодняшнее угощение пришлось вам по вкусу. Я рад видеть, что кровь восполнила ваши угасающие силы, и вы готовы веселиться до рассвета, который сегодня наступит не скоро. Я же, в свою очередь, по сложившейся традиции, вынужден ненадолго вас покинуть.

Чуть склонив голову в вежливом, исполненном достоинства полупоклоне, фон Кролок размеренным шагом покинул зал, и Герберт, обязанностью которого было развлекать гостей в отсутствие отца, махнув рукой на всякие правила приличия, поспешил следом, на сей раз категорически не желая оставлять графа наедине с его ежегодными «заботами». Молодой человек всерьез опасался, что обезглавливание фрау Дарэм не пройдет для Кролока бесследно.

— Отец! — окликнул он, нагоняя графа уже в холле. — Может быть, на этот раз будет лучше, если я все сделаю сам?

— Камзол новый выпачкать не боишься? — не оборачиваясь и не сбавляя шага, глухо поинтересовался граф. — На столь любимом тобой лавандовом шелке кровь будет смотреться весьма скверно.

— Да и черт с ним, с шелком! — испуганный и взволнованный безжизненным тоном старшего фон Кролока, воскликнул юноша. — Знаю, ты всегда и со всем справляешься сам, но сейчас не тот случай. Прошу тебя, отец, позволь мне помочь. Это уже слишком даже для тебя!

— Слишком? — медленно переспросил граф и, немного помолчав, заметил: — Для меня, Герберт, давно уже нет ничего, что было бы «слишком». Куколь!

Чуть запыхавшийся горбун появился из-за поворота почти сразу же, заставив юношу непритворно вздрогнуть от неожиданности.

— Ты когда это вернуться успел?! — ахнул он.

— Ты сделал все, что я велел? — одновременно с ним осведомился фон Кролок.

— А, аер, — проигнорировав вопрос Герберта, Куколь старательно покивал головой, а затем с явной тревогой покосился на безжизненное тело на руках графа. — Аер?..

— Все в порядке, не стоит беспокойства, — голосом, который, по мнению Герберта, свидетельствовал о чем угодно, только не о «порядке», царящем в его бессмертной душе, отозвался фон Кролок и, остановившись возле входа в собственные покои, попросил: — Не мог бы ты придержать дверь?

Камин все еще горел, так же, как в ту минуту, когда холодная ладонь Нази Дарэм уверенно легла на руку Герберта. На столе лежала раскрытая книга и молескин, испещренный заметками и выписками из древних трактатов по демонологии. Часы мерно тикали на каминной полке, и молодой человек, взглянув на них, с удивлением понял, что с начала праздника прошло всего сорок минут.

— Зачем мы здесь? — сообразив, наконец, что все происходящее совершенно не похоже на обычную процедуру обезглавливания очередной жертвы бала, спросил он у графа, который опустил тело Дарэм на постель. Тонкая мраморно-белая рука женщины неловко свесилась с края кровати, и фон Кролок аккуратно перехватил ее, положив поверх покрывала. Длинные его пальцы бережно прошлись по волосам Нази, убирая со лба растрепавшиеся пряди, разгладили складки сбившегося платья. Вытащив из-за отворота рукава белоснежный носовой платок, граф смочил его в стоящем на столе кувшине и, вновь склонившись над Дарэм, принялся методично стирать следы крови с ее кожи.

— Отец! — так и не дождавшись ответа, повысил голос юноша.

Фон Кролок коротко оглянулся через плечо, и Герберт, впервые с момента окончания общей трапезы, поймал на себе его спокойный, уверенный взгляд.

— Ну, вы, папА, простите за выражение, и тварь! — не глядя, упав в кресло, потрясенно выдохнул юноша.

— Если ты рассчитывал поразить меня своим смелым заявлением, то вынужден тебя разочаровать, — не отрываясь от своего занятия, заметил фон Кролок. — Как раз этого я никогда и не отрицал.