Юноша бледный со взором смущённым (гет)

Больше всего бесил Благородный.

С Циником Храбрец как-нибудь бы договорился, Наивного успешно заткнул, но что делать с тем, кто строит из себя героя? И молчать, видите ли, не в его правилах, и на уговоры не поддаётся... Святоша твердолобый, чтоб его! Сколько ж можно сотрясать воздух своими бреднями?

— Ты в зеркале-то себя давно видел, высоконравственный наш? — прошипел Храбрец, даже не пытаясь сдержать сквозящее в голосе раздражение. — Тебе неделю назад сколько стукнуло? Правильно: восемнадцать! Взрослый ты уже... юноша, так что про поцелуи и прочие наивности лучше забудь: не подействует на нас эта магия.

— А вдруг? — не уступал тот, почему-то считая себя Поттером номер один, но Храбрец его осадил.

— Вдруг — не бывает! Вот здесь, — он потряс свернутым в трубочку пергаментом, — чёрным по белому написано, что помочь нашему горю может только секс, только с девственницей, и только в полнолуние. Секс, а не поцелуи с любовью! Хватит уже ныть! А то решу, что ты просто-напросто трусишь! И покусаю больно — чтоб дурь прошла.

Он и зубами постучал для пущей острастки, но «непокобелимого» это не проняло.

— Ну при чем здесь Гермиона? Если бы под девственницей она имела в виду себя, то так бы прямо и сказала.

— Размечтался! — Храбрец закатил глаза. — Чтоб, значит, и предложила сама, и до постели довела...

— ...и трусики сама сняла, — быстро ввернул Циник, но Благородный зыркнул на него из-под очков — люто и негодующе, — и тот умолк.

— И много тебе встречалось таких... прямолинейных? — с ехидцей поинтересовался Храбрец, обращаясь к этому, на его взгляд, законченному идиоту.

У Благородного хватило мозгов промолчать, но Храбрецу этого было недостаточно, и чтобы тот наконец осознал свою долю вины во всей этой катавасии, решил напомнить кое о чём.

— Подскажи-ка, дорогуша, которому из нас пришло в голову втянуть Гермиону в наше безнадежное дело? Не припоминаешь? Кто здесь, едва протрезвев, громче всех орал «Нам нужна Гермиона!», а?

— Её бы здорово огорчило, если... — но кто его слушал, это блеянье?

Храбрец с силой ткнул свое «отражение в кривом зеркале» пальцем в грудь и пожалел, что не в силах продырявить это «чудо природы» и выпустить из него хотя бы часть его треклятой совести. В глубине души он искренне недоумевал, как Поттеру, несмотря на этого высокоморального, удалось дожить до совершеннолетия. Кому-кому, а этому давно следовало бы трансфигурироваться в памятник. Самому себе.

— А что, он неплохо бы смотрелся в бронзе, — отвесил Циник, не то угадав его, Храбреца, мысли, не то хуже — подслушав. — И в красных труселях... — добавил он преувеличенно мечтательным тоном, укладываясь на диван и демонстративно закидывая ноги на спинку.

— Не дождёшься, — буркнул Благородный, мазнув взглядом (в котором ясно читалось презрение) по Цинику, по его торчащим из штанов щиколоткам и босым пяткам.

— Спокойно, джентльмены, — начал Храбрец, делая ударение на втором слове, но обращаясь главным образом к тому, кто упорно не понимал по-хорошему. — Помните, что велела Гермиона, оставляя нас одних? Она сказала: «Мальчики, не ссорьтесь!»

— И ключевое слово тут — мальчики... — с явным подстёбом промурлыкал Циник и тут же принялся интенсивно двигать задом вверх-вниз, так, что диван под ним заскрипел, наполняя комнату ритмичными, весьма характерными звуками.

«Вжик... вжик...» — мягко поскрипывали пружины...

Эта нехитрая музыкальная импровизация ласкала слух и в целом действовала умиротворяюще. Даже у злосчастного доставшего всех праведника сошло с лица напряженное выражение, а во взоре появилось хоть что-то обнадеживающее.

Наступившую идиллию нарушил застенчивый голосок Наивного:

— А кто мы, по-твоему? Девочки, что ли?

Скрип пружин, подрезанный тяжким вздохом Циника, оборвался на полуноте.

— Оставь его, он безнадёжен, — пробормотал Благородный, обращаясь, скорее, к своему отражению в стёклах очков, нежели к кому-то из собратьев по несчастью.

Полюбовавшись на свою физиономию, он выудил из кармана носовой платок, протер очки и, водрузив их обратно на нос, уставился в окно.

Там, за стеклом, в ночном иссиня-черном небе жирела луна.

В удушливой тишине, сковавшей комнату, было слышно, как пальцы Наивного теребят выданный ему «талмуд» — с подборкой «самых эротичных сцен интимной близости».

— Полнолуние-то уже за-автра, — напомнил тот будто ненароком, разрезая чёртову тишину своим дурацким фальцетом.

— И до этого за-автра осталось меньше ча-аса, — протянул Храбрец ему в тон, в бессильной злобе на всех и вся.

Отпущенное на раздумья время неумолимо истекало.

— Всё, пацаны, пора на подвиги! — Храбрец стукнул кулаком по стене. — Кто со мной?

— Только через мой труп! — отрезал Благородный, отступая к двери.

— Так ты ещё не труп? — поинтересовался Циник с деланным участием. — Ну так ничего страшного: утром здесь объявится Рон и всё поправит...

Храбрец выругался в сердцах.

Циник, судя по голосу, тоже был настроен весьма решительно.

— Матчасть изучил? — спросил он, поднимаясь с дивана и обращаясь к Наивному.

— П-почти, — ответил тот, слегка заикнувшись.

— Ну так... просвети, что ли? На дорожку, — на удивление миролюбиво предложил Циник.

— Я лучше зачитаю, ладно? — Наивный обвёл взглядом всех троих.

— Валяй! — махнул рукой Храбрец, устало косясь на часы и мечтая лишь о том, чтобы сцена, выбранная для приобщения к «заветному», оказалась короткой.

Меж тем Наивный прочистил горло и начал с чувством:

— «Одеяло сползло на пол, оставив её полностью обнажённой. Он не должен был всматриваться в неё там, но он смотрел... впивался в неё взглядом, в странном для парня волнении скользя кончиком языка по контуру своих губ.

Возможно, она сходила с ума: от его запаха — вроде такого знакомого и как будто чужого, от его учащенного дыхания, от растущего с каждой секундой напряжения. Чресла мучительно свело, и, верно, потому казалось, что все ощущения сосредоточились меж её ног, в той точке, где соприкасались и боязливо жались друг к другу лепестки вульвы, никем ещё нераскрытые...

Его внезапный ступор был ей непонятен, а этот вопрошающий, донельзя растерянный взгляд вызывал беспокойство. Почему он медлит? Чего ждёт? Ведь это же так просто: взять её, и... всё будет хорошо.

Когда он появился на пороге её дома, она ни на что уже не надеялась. А он стоял в дверях — бледный, смущённый, такой смешной в своих круглых очках... — и что-то бормотал, но по-настоящему не мог связать и двух слов.

Ей удалось разобрать только: „Я тут... пришёл... к тебе...“

„Я ждала“, — соврала она почти мгновенно и бросилась в его объятия, задохнувшись при мысли о том, что невозможное стало вдруг возможным.

Он и сам выглядел как зверёк — потерявшийся и побитый, отчаянно ищущий ласки. Его голодные руки с жадностью накинулись на её тело, а она, не задумываясь, отдалась, вылила себя в его сложенные в пригоршню ладони, дабы утолить наконец терзавшую их души жажду.

И что теперь? Опять сомнения?

— Что случилось? — спросила она, набравшись кое-как мужества и отринув полагающиеся случаю приличия.

Прозвучавший вслух вопрос заставил её горе-любовника очнуться от затянувшегося наваждения.

— Ничего, — ответил он, вскидывая голову. — Просто не знал, что она... оно... то есть они... Словом, я не знал, что это место так прекрасно! Это похоже на...

— ...на сомкнутые лепестки, — подсказала она, почувствовав его замешательство.

— Верно! — обрадовался он. — Можно мне?..

Слов опять не нашлось, но его взгляд вдруг сделался насмешливым, а её щёки запылали. Спустя миг она ощутила там, внизу, жар его губ — обжигающе-горячий и едва терпимый.

Ей хотелось вскрикнуть, но звук застрял в горле, и оставалось лишь хватать ртом воздух, захлебываясь от предательской, неведомой ранее истомы, ласковой волной разливающейся по низу её живота...»

Храбрецу не суждено было дослушать до конца: Циник утянул его за дверь.

— Ступай, — велел он, переходя на доверительный шёпот. — Пора. Надо! Пока эти двое, — он мотнул головой в сторону покинутой ими спальни, — не хватились.

— Но почему опять я? — возмутился Храбрец, скорее, правда, для порядка, нежели от нежелания.

— Потому что ты среди нас главный. Зря, что ли, Шляпа отправила нас в Гриффиндор?

— Но Гермиона, наверное, ждёт красивых слов, а у меня с этим... — тот поскрёб пальцем в затылке, — напряг.

Губы Циника расползлись в понимающей улыбке.

— Так ты сразу предупреди, что у нас всего-навсего две с половиной извилины на четверых, да и те не тебе достались.

— Какой же ты...

— ...честный малый, — закончил за него Циник, и что характерно — всё тем же, якобы участливым, тоном.

Намереваясь высказать ему всё, что думал, Храбрец набрал в грудь воздуха и... выдохнул, так и не обнаружив на языке приличных слов.

— Ладно-ладно, хватит дуться, — Циник похлопал его по плечу. — Как говорится, каждому своё. А за Гермиону не беспокойся: она и поймёт, и простит. Она ведь умница... у нас, — уточнил он с грустью. — Так что давай!

И, подмигнув, добавил:

— Ради общего блага...