Избранные судьбой (джен)

И снова продолжался этот тягостный, полный мучительной неизвестности путь. День или больше провела Мулан в беспамятстве, оглушенная безжалостной рукой врага, девушка не знала. А очнувшись наконец, обнаружила себя, как в начале этого кошмара, небрежно брошенной поперек седла, связанной по рукам и ногам. Но на этот раз захватчики были более бдительны и позволяли пленнице лишь краткие мгновения свободы на стоянке, во время нечастых приемов пищи. Да и то, — Мулан невесело усмехнулась, — потому что ни один не желал утруждать себя и кормить ее.

Видимо, главарю гуннов крепко втемяшилось в голову, что именно ее, Мулан, кровь умиротворит и порадует его беспощадного бога. Причем именно в соответствующей обстановке и с ритуалами, в которые верят эти дикари. А значит, неизбежная расправа вновь откладывалась, делая ожидание более мучительным.

* * *

День неспешно проплывал за днем, а навстречу путникам ложилась под копыта коней и подошвы пропыленных поршней*, расстилалась Великая степь. И была она в это время года — поздней весной — особенно прекрасна. Не успевшие выгореть на солнце высокие сочные травы всех оттенков зеленого и золотистого порой достигали брюха низкорослых гуннских лошадей и были щедро усыпаны красными, желтыми, синими и сиреневыми звездочками цветов, а многочисленные ручьи, что пересохнут засушливым летом, щедро поили путников чистой водой, снабжали добычей — на водопой сходилось многочисленное зверье, некоторых Мулан даже не знала.

Но никакая красота и кажущаяся безмятежность не могли пробить охватившего девушку отчаяния и безнадежности. Равнодушным взором скользила она по морю трав и цветов, по серебристым ниткам ручьев и бескрайнему куполу небес, что даже неизбежные дождевые тучи застилали крайне редко; скользила, не останавливаясь ни на чем. Все вокруг было чужим, а значит — враждебным. И, главное, — каждый шаг, каждый вздох приближал ее к смерти, медленной и мучительной. И Мулан нервно вздрагивала всем телом, когда на горизонте появлялось что-нибудь темное, еще пока не различимое: ведь это могло оказаться стойбище гуннов. Последнее, что ей суждено увидеть.

* * *

Однако по-прежнему день за днем ничто не выдавало в этих диких краях человеческого присутствия. То ли селились гунны иначе, чем представляла себе пленница по примеру соотечественников — не большими огороженными, видными издалека поселениями, то ли просто не желали проживать в близости от цивилизованного соседа, опасаясь заслуженного возмездия. Конечно, Мулан хотелось верить в последнее... если бы она не видела своими глазами, сколь мала сила ее народа против несчетных полчищ дикарей. Как же горька бывает иной раз правда!

Так или иначе, но бояться бесконечно невозможно, да и душа человеческая устроена таким образом, что надежда на лучшее живет в ней дольше всего остального. Да и причина для надежды этой на этот раз была. Несмотря на то, что до сих пор окрестности не выдавали ни малейшего признака посещения их людьми, охранники ее заметно оживились, очевидно, находя какие-то лишь им ведомые признаки приближения к дому. А значит, вполне могут допустить очередную неосторожность (не то чтобы в это сильно верилось, но надо же верить хоть во что-то!) Либо боги смилостивятся над девушкой и даруют ей если не спасение, то хотя бы краткую свободу для достойной смерти.

Она украдкой поглядывала на попутчиков, отмечая с досадой, что коней на выпас теперь пускали много дальше от лагеря, чем поначалу. Да и сторожили не в пример тщательнее, хотя погони от китайцев можно было уже не опасаться — те не любили удаляться от защищающих стен вглубь степи. Кого же опасались? Может, таких же дикарей, как и сами?

Лишь вожак гуннов (Мулан упорно не желала звать его даже в мыслях командиром, равняя тем самым с Ли Шангом) держался с обманчивой невозмутимостью. И, казалось, даже не замечал ее — в отличие от Хана, которого, как с негодованием заметила законная хозяйка коня, не оставлял попыток приручить, прикормить норовистого зверя. Правда, пока что, из-за лишь одной действующей руки, осторожно и на почтительном расстоянии. С мстительной радостью Мулан отмечала безуспешность каждой из таких попыток, некоторые из которых (жаль, не все) завершались пинком или укусом. Умница Хан помнил хозяйку и не желал знать никого иного, тем более грязного кочевника, пахнувшего дымом, кровью и зверем.

Не сразу, но Мулан вспомнила, что пока она металась в бреду между жизнью и смертью, еще в самом начале рокового пути, подле нее устраивался кто-то большой и теплый, и, когда она прижималась к его боку, зло и страх уходили. Кто это еще мог быть, кроме верного друга, единственного, кто еще у нее остался? Как жалела сейчас Мулан, что скупилась порой на ласку и доброе слово для умного зверя, как хотела сейчас обнять и ласково погладить, успокаивая и его, и себя. Увы, теперь такой вольности не дали бы ни одному из них — и девушка могла лишь находить верного друга взглядом и пытаться дотянуться хотя бы в мыслях, прошептать слова благодарности. Они вырвутся на свободу, обязательно вырвутся, так или иначе, надо лишь чуть-чуть подождать. Как же долго, оказывается, тянется это "чуть-чуть"!

* * *

— Что шепчешь? Снова колдуешь?

Мулан резко обернулась, насколько позволяли стянувшие тело веревки, едва не потеряв обретенное с таким трудом равновесие. После долгого дня в седле перед глазами все еще немного раскачивалось, вызывая дурноту. Здоровяк-гунн, ростом и сложением не уступающий наверняка Чьен-По, уставился на нее злым настороженным взглядом, рукоять кинжала за поясом была почти не видна в ладони, больше похожей на медвежью лапу. Другая такая лапа больно сжала плечо Мулан (наверняка останутся синяки) и встряхнула.

— Ну?

— Оставь мальчишку, Бергай, — вмешался другой воин, худощавый и низкорослый, однако выглядевший не менее опасным. Маленькие глазки из-под длинных спутанных волос блестели столь же жестко, по-волчьи. — Он и так помрет рано или поздно, что ты к нему прицепился?

Его Мулан тоже помнила, один из тех, кому не "посчастливилось" близко познакомиться с организованной ей ловушкой — и оттого сравнительно ровно относившийся к пленнику. Временами Мулан даже казалось, что, не сдаваясь судьбе, заслужила некоторое уважение кое-кого из врагов. Но резко и зло прогоняла эти мысли, опасные и неуместные. Все это уважение не помешает им посадить ее на кол... или как там гунны поступают с пленниками. Они — варвары, не способные ни на понимание, ни на сострадание.

Все они напоминали пленнице диких зверей, хищных и опасных в своей первозданной силе. Она слышала мельком, что гунны — должно быть, принадлежащие к одному племени,— называли себя сыновьями Волка. Презрительная улыбка тогда тронула губы Мулан — но тут же пропала, стоило вспомнить, что одним из хранителей их семьи был дракон. Бедный Му Шу, не удалось ему исполнить волю предков! Как он там сейчас?

— Из-за этого мелкого ничтожества мы все едва не погибли, бесславной постыдной смертью! — зарычал тем временем здоровяк Бергай, не спеша отпускать девушку. — И один из них — мой брат! Этот молокосос еще жив лишь милостью повелителя Шань Ю, — гунн сгреб Мулан за шиворот, подтащил ближе; темные глаза горели злобой. — Будь моя воля...

* * *

— Но она не твоя.

Вздрогнув, названный Бергаем отпустил пленницу и попятился; почти так же опасливо отошел на шаг и второй воин. Упомянутый повелитель стоял за ними, глядя на обоих немигающим взглядом так похожих на соколиные глаз. И Мулан невольно тоже захотелось скрыться. Съежиться в горошину, закатиться меж камней, под стебли трав, лишь бы скрыться куда-нибудь от этого пронзительного взгляда.

— Я лишь проверял, надежно ли он связан, великий Шань Ю, — пробормотал со страхом Бергай. И поспешно спрятал за спину грязные руки. — Чтобы не сотворил какой ворожбы.

— Не слишком задерживайся с этим, у тебя другие обязанности, — Шань Ю, отвернувшись, зашагал прочь.

— Повелитель наверняка принесет тебя в жертву Тэнгри-хану, чтобы он ниспослал нам победу, — злорадным тоном сообщил Бергай, под внимательным взглядом соратника проверяя названные веревки — и не упуская случая затянуть их потуже. И добавил шипяще. — Если сочтет достойным.

Тоже мне удивил! Мулан презрительно скривилась, старательно пряча страх под гримасой гордого превосходства, что было непросто в ее положении.

— Мне почему-то кажется, что сочтет, — пробормотал себе под нос второй воин, одобрительно кивнул и последовал за здоровяком. Вот только Мулан впервые не хотелось зваться этим гордым словом.

* * *

А на рассвете следующего дня они прибыли на место. Ухватившись рукой за стремя, Мулан извернулась боком и с такого положения пасмурным взглядом созерцала раскинувшийся в низине лагерь — десятка полтора шатров. Вот оно, место ее казни. Девушка закусила дрожащую губу, скользя взглядом по высыпавшим навстречу обитателям стойбища. Женщины, старики, дети, несколько мужчин, оставленных, видимо, для охраны. Рассыпанные по плечам или собранные в неровный узел волосы, смуглые, словно закопченные лица и острые взгляды, даже у самых маленьких детей. Те же волчата, что подрастут однажды и станут лютыми хищниками. Они и сейчас с безжалостным любопытством рассматривали пленника и, не окажись рядом взрослых, забросали бы ее мусором и камнями. Впрочем, это еще не поздно...

Небольшая процессия воинов не спеша двигалась меж шатров, минуя, на взгляд Мулан, не одно удобное для казни место. Однако не останавливаясь. Прочие обитатели стойбища следовали за ними на некотором расстоянии, негромко переговариваясь и белозубо ухмыляясь. Видимо, в ожидании занятного зрелища. Мулан с силой стиснула стремя, так что побелели пальцы, к горлу подкатила тошнота. Вот и... все? Теперь точно все?

— Отцепись! — везший ее в седле худощавый воин, которого, как выяснила Мулан не так давно, звали Беруком и который лично участвовал в ее пленении, выругался и пнул пленницу в запястье: она помешала ему править конем. Затем наклонился и ухмыльнулся. — Что, сопляк, испугался?

Мулан молча отвернулась, не удостоив его взглядом.

— Твое счастье, что повелитель сохранил в тайне твою ворожбу с лавиной, — продолжал воин, мерно покачиваясь в седле. — Не знаешь ты наших женщин! Прознай они, что ты повинен в гибели их отцов, братьев и мужей — и даже великий Шань Ю не смог бы тебя защитить, разорвали бы на месте.

"Можно подумать, вы поступите милосерднее", — могла бы сказать Мулан, но не уверена была, что совладает с голосом. Вереница всадников выехала на очередную утоптанную площадку перед шатром, на первый взгляд выше и богаче остальных. Дворец Шань Ю? Мулан удивленно вскинула бровь. Нет, скорее временное пристанище. Вождь не может жить в такой хижине.

Тем временем процессия остановилась, выстроившись ровным полукругом. Шань Ю первым соскочил с коня, легко, даже не касаясь луки седла здоровой рукой. Воины последовали его примеру, Мулан же стащили последней, поставив на колени в пыль возле копыт коня. Жеребец беспокойно фыркал, втягивая воздух и раздувая ноздри, но брыкнуть не пытался.

Из шатра показалась невысокая смуглая женщина, при виде которой Мулан тут же вспомнила бабушку. Хотя незнакомка выглядела гораздо более крепкой и жилистой на вид, будучи того же возраста. Заплетенные во множество кос седые волосы кутало расшитое покрывало, лицо и руки были покрыты сетью морщинок, подобно высохшей и потрескавшейся земле. Она так же, как и все собравшиеся, почтительным поклоном, прижав руку к груди, приветствовала повелителя, но все же менее глубоким, почти как равная. Да и во взгляде чуть прищуренных черных глаз не было раболепного страха.

Но гораздо большим было удивление пленницы, когда Шань Ю, спешившись, коротко поклонился незнакомке в ответ.

— Почтенная Ирни, мать повелителя, — словно угадав замешательство девушки, шепотом пояснил Берук.

— Мать? — ошарашено переспросила Мулан. У этого чудовища есть мать?! Нет, конечно, вряд ли ее злейший враг был порождением своего кровожадного бога, как порой болтали у костра воины. Но все же… она подсознательно ожидала, что этого кровопийцу воспитала и выкормила по крайней мере волчица, не земная женщина.

— Да, мать. А еще сестра, Файзулла, — усмехнулся в усы воин. — И у нас принято почитать давших нам жизнь, не то что у вас, беззаконных горожан.

Мулан промолчала, лишь тяжело вздохнула. На секунду прикрыла глаза. Отец... Как давно она его не видела? Простил ли он ее дерзкую выходку? Отец очень любил ее, Мулан знала это наверняка, но он так ревностно относился к традициям и законам. Она же нарушила один из основных. Хотя... вот даже этого изверга мать все же любит.

Вздрогнув, девушка вспомнила о главной угрозе и вскинула глаза, но "изверга" в непосредственной близости не было. Как и женщины, лишь колыхнувшийся полог подсказывал, куда они исчезли.

— На твое счастье, повелитель долго не видел госпожи, — Берук рывком поставил пленницу на ноги и толкнул в сторону узкого прохода меж стоящими шатрами. Силой усадил и привязал за щиколотку к одному из опорных столбов. — Моли своих богов, чтобы она поведала ему радостные вести, и может, твоя гибель не будет столь страшной.

Мулан проводила его взглядом, пока воин не скрылся из виду. Затем огляделась. Прочие воины тоже разошлись кто куда, отпущенные временно господином. Падавшая на плечи тень шатра защищала от солнца, даря приятную прохладу. Девушка привалилась плечом к столбу и устало, обессиленно выдохнула. Похоже, главное испытание и правда пока откладывается.

____________________

* поршни — простейшая обувь, изготавливаемая из прямоугольного лоскута кожи