Избранные судьбой (джен)

Нетрудно догадаться, что после этих слов сон — как и аппетит — у девушки пропал напрочь. Все встало на свои места: и неожиданная забота свирепого вожака варваров, и их поспешное возвращение к своим.

Нет, конечно, была и иная, более весомая — малое число воинов, чисто физически не способное противостоять целой китайской армии. Так рассудили бы многие и, возможно, были бы правы. Но Мулан видела гуннов в бою и хорошо представляла себе, на что способен каждый, да даже самый худощавый и слабосильный из них. Стоит как минимум двоих китайцев, за счет одной питающей их ярости (знать бы еще, чем заслужил их народ такое отношение. Впрочем, что с дикарей возьмешь).

А что представляет собой китайская армия, большая часть которой такие же едва обученные новобранцы, как и ее недавние сотоварищи? Ли Шангу удалось выковать из них более-менее крепкий отряд, но всем ли так повезло с командиром? И подчиняются ли они ему или все так же разбросаны вдоль границы? Навряд ли она теперь это узнает.

Да и не это важно. Девушка сердито отбросила спутанные волосы с лица, отчаявшись разобрать их пятерней, и так же решительно задвинула в дальний уголок памяти болезненные воспоминания — о командире, почти ставшем для нее кем-то большим, чем просто боевой товарищ; о болтуне Линге и добродушном Чьен-По, о родном доме, оставшемся далеко за горизонтом. Глаза защипало, и Мулан поспешно протерла их кулаком. Слезами делу не поможешь, да и давать врагам повод для насмешки совсем не хочется. Пока она жива, шанс на спасение остается. Хотя бы самый мизерный.

Однажды она... они все уже были на волоске от поражения и гибели. Тогда, на заснеженном перевале их спасла милость богов да ее собственная хитроумная выдумка. Впрочем, Мулан не могла поручиться бы наверняка, что ее не подсказали духи предков. Может, они таки приняли ее жертву и сменили гнев на милость? Как хочется верить...

Воля богов... А ведь суеверные варвары наверняка более склонны верить в духов и знамения, чем даже ее собственный, более просвещенный и рациональный народ.

Девушка мельком оглянулась на двух гуннов, чуть в стороне разводивших костер. Обученная отцом, она по достоинству могла оценить его скрытность для возможного противника и практичность: почти не грея, тлеющие сучья давали немало дыма, отгоняя вечернюю мошкару. Что было очень кстати, — подумала Мулан, прихлопнув на бедре москита и почесав укус. И зло дернула веревку. Затем, нахмурив брови и перед тем осторожно оглядевшись, еще раз.

Единственный шанс... Она не может его упустить, ведь скоро из видимости пропадет и еле заметная серая полоска Великой стены, лишая пленницу единственного ориентира. Сколько дней еще осталось? Два, может, три. Маловато при ее скверном самочувствии, когда удержаться на ногах своими силами почти невозможно, но другой возможности просто не будет.

Со стороны спины на нее упала тень. Обернувшись, Мулан ловко подхватила полуобглоданные косточки, брошенные ей охранником и коротко кивнула в знак благодарности. Не время привередничать, да и вызывать подозрения. Очень скоро, через день, может, даже завтра вечером понадобятся все силы. И Мулан сделает все возможное, чтобы хоть мало приумножить их — и избежать страшной судьбы, уготованной ей в конце пути.

Пока же Мулан старалась даже не думать о ней. Она имела лишь смутное представление о верованиях и обычаях гуннов, однако о почитаемом ими боге войны — Тэнгри-хане — были наслышаны едва ли не все жители Поднебесной, особенно пограничных районов. Его имя стало символом владычества ночи и тьмы, и представлялся он девушке почему-то весьма похожим на предводителя гуннов. Впрочем, почему нет? Именем последнего тоже часто пугали детей.

И почти наверняка варвары приносили в жертву своему кровожадному идолу взятых в бою пленников. Как часто, неизвестно, но перед очередным походом — обязательно. А кто знает, как скоро взбредет в голову Шань Ю повторить неудачную попытку? То неведомо, пожалуй, даже богам.

При одной мысли о подобном исходе внутренности в животе словно смерзались в твердый ком, а тело охватывала невольная дрожь. Конечно, отправляясь на войну, Мулан примерно представляла себе, что там могут и ранить, и даже убить — собственный отец, вернувшийся из очередного похода едва не обезножевшим калекой, был тому примером. Но отнюдь не самым ярким и отвратным. Лишь потом, по прошествии времени, девушка поняла это.

Реальность оказалась страшнее и гаже самых страшных кошмаров.

Пробитое стрелой горло повара отряда Сенгха. Он стал первой жертвой гуннов — и первым впечатлением Мулан о войне, что долго потом снилось ей в кошмарах. Девушка... точнее, Пинг, которым она тогда представлялась, не был дружен с Сенгхом, однако же при виде хрипящего и захлебывающегося кровью парня, неловко осевшего на снег, невольно замутило.

Отрубленная рука другого (уж не изогнутым мечом ли этого изверга?) оставшегося безымянным воина. Мулан не знала этого новобранца, однако же с некоторым облегчением видела, как погребла его под собой лавина. Оказать помощь и остановить кровь было некому, а медленно умирать от ее потери не пожелаешь и врагу.

И еще много, очень много подобных мелочей, невольно вспомнив которые, пленница едва не рассталась с и без того неаппетитным ужином. Большинство из них — как, например, разрывы ракет — остались скрыты расстоянием, отвлечены ожесточенной схваткой. Но и оставшихся было слишком много, чтобы возненавидеть войны и тех, кто их ведет. В кровопролитии нет ни величия, ни красоты; есть лишь увечья, мухи, кровь и смерть. Просто иной раз без этого не обойтись.

Про себя Мулан поклялась: если повезет выбраться живой, никогда больше не завидовать мужчинам, коих тяжкий долг обязывает вступать в этот ад и добиваться победы любой ценой. Сколь бы велика и страшна она ни оказалась. Не брать в руки топора или ножа, кроме как желая нарубить дров для очага или нарезать рыбу. Но до "выбраться" было еще куда как далеко, и может быть, еще придется...

* * *

Ожидание затянулось на два дня, на большее время Мулан не хватило. И без того всякий день она провожала нервным взглядом проплывавшие мимо нее невысокие кустарники, изредка перемежавшие степное разнотравье. И, напрягая шею, высматривала то скрывающуюся за ними, то вновь появляющуюся темную полоску. Великая стена. Дом. Единственное спасенье.

О том, что ждет ее там, за Стеной, Мулан предпочитала пока не думать, чтобы не оставило мужество. Командир Ли отпустил ее (при мысли о нем снова больно сжалось сердце — ведь правильнее было сказать "прогнал"), и ей некого больше опасаться. Да если бы и было... лучше умереть от рук соотечественников, чем быть замученной звероподобными дикарями.

Которые, к немалой досаде пленницы, оказались весьма бдительны и сообразительны для тупых варваров, коими принято было считать гуннов в Китае. Увы, такой выучкой могли похвалиться не все воины даже под началом Шанга. Отлучаясь из лагеря на охоту или разведку, гунны всегда оставляли несколько человек для его охраны, располагая их таким образом, чтобы ни с одной стороны света враг не мог бы подкрасться незаметно. При этом рослые и грузные (вроде) мужчины ухитрялись находить укрытия в, точно так же — лишь с виду, открытой всем ветрам и взору степи.

Эта вечная настороженность угнетала девушку. Как, ну как можно сбежать от этих сторожевых псов? С каждым днем, часом, минутой надежда скрыться таяла, как снег под солнцем, и медлить больше было нельзя. Еще чуть-чуть — и она, охваченная паникой, выдаст себя и безнадежно все испортит. Бежать надо сегодня, как только стемнеет.

Повернувшись спиной к стоянке, девушка нашарила за поясом камешек с острым краем. Лишь сегодня утром, когда гунны остановились возле разлившегося по весне ручья напоить лошадей и пополнить запасы воды, ей посчастливилось найти его. Вот только спрятать в присутствии множества чужих глаз было негде. И в отчаянном порыве Мулан опустила голову в воду и подхватила камешек со дна ртом.

Мгновением позже она весьма удачно изобразила, что поперхнулась в спешке (притворяться сильно не пришлось). И, выплюнув камешек в подставленные ладони, спрятала в загашник. Острая грань больно впивалась в тело, холодила его — но и придавала уверенности, как рукоять кинжала в ладони.

Подняв голову, пленница окинула взглядом лагерь, припоминая местоположение часовых. У каждого был свой участок, отведенный для охраны, и проскользнуть к месту выпаса коней можно было лишь на их границе. Конечно, оставался риск, что она шумом выдаст себя либо ее почует один из гуннских коней прежде, чем Мулан доберется до Хана. Но другой возможности просто не будет.

* * *

И вот наконец наступила ночь. Прохладная звездная и по-своему прекрасная ночь в степи. Звонко пели среди травы кузнечики и цикады, предвещая завтра теплый солнечный день, уютно и тепло потрескивало пламя костерка. Почти полная луна величественно плыла по небу, заливая море по-весеннему высоких сочных трав призрачным зеленоватым светом.

Именно оно, это прекрасное ночное светило, которым Мулан так любовалась дома, здесь было ее злейшим врагом. Ведь в ее ярком свете не то что девушка — даже шакал, один из перекликающихся вдали, не подберется к лагерю незамеченным. Природные же укрытия, найденные гуннами-сторожами, напротив, прятали их от взгляда потенциальной беглянки.

Оставалось лишь ждать, сжав пальцы в кулаки и стараясь дышать медленно и ровно. Ждать, пока проклятая луна если не скроется за горизонтом, то хотя бы опустится к нему, и по земле поползут длинные обманчивые змеи-тени, скрадывая очертания предметов и людей.

Мулан ждала. И потихоньку, стараясь не делать резких движений, пользуясь краткими моментами, пока луна скрывалась за облаком, перепиливала острым краем камня веревку, которой были стянуты ее ноги. Возможно, проще было бы выдернуть или подкопать колышек, к которому она была привязана... но и заметнее вместе с тем. Слишком уж он велик. А темные извивы веревки терялись в траве и долгое время будут не заметны.

И вот, еще одно последнее усилие — и путы ослабли. Осторожно, время от времени оглядываясь на тени у костра, Мулан смотала веревку обернув вокруг кисти и ладони. Та еще ей пригодится, ведь не известно, есть ли на ее коне седло и сбруя.

* * *

И вот, дождавшись, пока гунны наконец отойдут ко сну, Мулан поднялась на локти и колени и, превозмогая слабость, поползла. Медленно, стараясь держаться в тени, отбрасываемой кустарниками, которых на этой лужайке было немало. Но все же маловато для полноценного укрытия.

Трава чуть слышно шелестела справа и слева от беглянки, больно резала голые ладони, но девушка не чувствовала этого. Одна-единственная мысль, словно пульс, билась в сознании, наполняя тело новыми силами: успеть. Только бы успеть, пока ее не хватились стражи, пока темная полоса Стены еще видна (днем, конечно же) на горизонте. Лишь бы добраться до Хана и вскарабкаться в седло, а там — ищи ветра в поле: ни одна из местных лошадей не сравнится с ним в скорости, если... сердце девушки замерло и мучительно сжалось. Если только с ним обращались не так же, как с ней самой.

Опасения не оправдались. Пасшийся чуть поодаль от остальных лошадей Хан выглядел вполне сытым и ухоженным. И даже стреноженные передние ноги были ловко оплетены кожаным поводом, не пережимавшим их. С лошадьми эти изверги обращаются не в пример лучше, чем с людьми, даже своими.

Мулан шепотом позвала коня, голос дрогнул и сорвался. Но тот узнал ее и, фыркнув, облизнул макушку.

— Помоги мне, Хан, — прошептала девушка, протягивая руку с камнем к поводу. Умный жеребец прижал его копытом, отчего работа пошла быстрее, да и со стороны вражеского лагеря под его ногами Мулан было почти не заметно. Веревка лопнула, и девушка завозилась у самых копыт, проклиная про себя мастерски заплетенные узлы.

Но вот, наконец, и все. Поднявшись, Мулан зацепилась за луку седла, которое гунны по каким-то причинам решили не снимать, лишь ослабили ременную подпругу, и... не смогла перекинуть ногу, бессильно повиснув. Она совершенно ослабела.

— Проклятье, только не это! — напрягая силы, Мулан подтянулась, почти касаясь животом бока коня. Руки противно дрожали, вот-вот готовые подвести ее. Хан повернулся и носом подтолкнул хозяйку, но вдруг грозно заржал и ударил передними копытами. Звук удара и гортанный возглас долетели до Мулан словно издалека. Девушка вцепилась в седло, пытаясь удержаться, но это уже было выше ее сил.

— А ну стой!

Грубая рука сгребла ее за шиворот и дернула. Мулан упала навзничь, инстинктивно прикрывая руками голову. Удар пришелся в предплечье, заставив руку отняться. Гунн замахнулся было ударить ее еще раз, но тут взвившийся на дыбы Хан ударил копытами и его, целясь в голову. Воин увернулся и отпрянул, зажимая ладонью зашибленное плечо.

Мулан поднялась на колени и, ухватившись за узду, встала на ноги. Но больше поделать уже ничего не успела: подозрительный шум встревожил остальных обитателей лагеря. Они подоспели быстро и, перехватив повод, оттащили — хоть и не без труда — коня от пленницы.

Самой же Мулан, как отчаянно она ни отбивалась, скрутили за спиной руки и грубо бросили на колени. Как нарочно, прямо на тот камень, что еще утром сулил пленнице свободу, сейчас же — только лишние мучения.

Помятый жеребцом воин опустился на землю, прижимая руку к голове. Второй, которому досталось поменьше, оторвал от своей рубахи лоскут, на перевязку, отцепил с пояса флягу смочить ее. Вокруг них суетились их разбуженные соратники. В свете принесенных факелов, бросавших резкие оранжевые отблески на грубые заросшие лица, они казались еще страшнее и кровожаднее. Мулан невольно сжалась, втянув голову в плечи. Вот и все. Сейчас они убьют ее и, дай боги, чтобы быстро.

— Мальчишка пытался сбежать, повелитель, — доложил один из воинов Шань Ю, неслышно подошедшему со стороны костра. Верный сокол сидел на его плече, и пламя факела рождало в глазах птицы красноватые искры. Сейчас, как никогда, пернатое создание казалось Мулан демоном. Но не более страшным, чем его хозяин.

— Вижу, — коротко ответил Шань Ю, затем перевел взгляд на захрапевшего жеребца. Тот все еще пытался вырвать поводья у державших его воинов, лягнуть или куснуть одного из них, и кое-что из последнего ему удалось. Шань Ю снова посмотрел на растрепанного пленника и усмехнулся в усы. И как сопляку удалось приручить этого зверя?

Гунн грубо сжал щеки и подбородок девушки ладонью, вынуждая ее поднять голову.

— Ты умеешь колдовать, мальчишка?..

— Это мой конь! — глухо ответила та. Темные глаза гневно сузились. Если предстоит сейчас умереть, она сделает это достойно.

— Был. Когда-то, — ухмыльнулся Шань Ю. Сокол резко вскрикнул и ударил крыльями, но, повинуясь жесту хозяина, снова сложил их, лишь изредка подозрительно косясь на пленницу. Шань Ю же сделал небрежное движение в сторону Хана. — Увести.

Упиравшегося жеребца увели и снова привязали, на этот раз на более короткий повод. Повелитель гуннов же склонился над Мулан. Огромная тень легла на нее, окончательно подавив остатки сопротивления и гнева; девушка попыталась податься назад, но безуспешно. Тяжелая рука легко удержала бы ее на месте даже без помощи охранников-гуннов.

— А ты сильнее, чем кажешься, — Мулан удивленно вскинула глаза. Показалось? — или в голосе врага прозвучало что-то, похожее на уважение. Тот же опустил руку и выпрямился. — Что ж, тем лучше. Тем большую пользу принесет нашим братьям твоя смерть.

И это последнее, что услышала пленница, прежде чем удар по затылку смешал все звуки и очертания в непроглядную черноту.