Исключение из правил (гет)

Кира услышала попискивание из айфона — наверное, это от Кирилла.

У них была договоренность: не связываться накануне боев. «Мне так спокойнее», — говорил он. Она злилась, противилась, пробовала что-то изменить — все попытки оказались бесполезными. В конце концов, рассудив, что ему так действительно «спокойнее», а ей переломить дурацкое упрямство не удастся, Кира забросила все старания. Она только просила: «После каждого боя скидывай мне видео-привет, что ты еще живой».

Сейчас ей тоже пришло сообщение по imo. Быстро он сегодня. А как же «очень важный бой»?

«Открыть…»

«Привет, — в камере показалось его лицо. Грустная улыбка, внимательные темно-серые глаза. Красавец. И неизменная прядь темных волос, короткой волной падающая на лоб. — Я шлю тебе это видео… На самом деле, боя еще не было. Но он будет, обязательно! — Кирилл помолчал, что-то обдумывая. — Ты знаешь, как я ждал этого дня. Но ты еще не знаешь всей правды. И я хотел бы тебе сегодня кое-что рассказать…»

Снова повисла недолгая пауза. Кира увидела, что он сидит в своей комнате, за окном темно и горит ночник. Значит, съемка была вечером. Либо поздно ночью…

«Помнишь, я тебе рассказывал про Тольку? — тем временем продолжал он. — Что он погиб, защищаясь. Я думал, что на него напал тот парень, которому он руку сломал. Но я проверял его: парня в городе вообще не было на тот момент. Толька… он шел вечером домой, провожал девушку после свидания. К ним пристали еще с кафешки. Компания молодых людей — «золотая молодежь», — ей показалось, что в голосе Кирилла зазвучал некоторый упрек в ее сторону, и она невольно поежилась. — Им нужна была девушка, а Толька за нее вступился. Тогда компания отпустила их. Тольку подкараулили позже, когда он возвращался один домой. Эта девушка… она уезжала рано утром, и он долго не хотел ее отпускать. Она собиралась в другую страну; надолго — учеба по обмену или что-то вроде того… Она ничего не знала тогда про Тольку. А я ничего не знал про нее. Оказывается, она ему нравилась, и он предлагал ей встречаться. Она отказалась, потому что впереди ей светили четыре года за границей. Уезжая, она не оставила координат и потерялась на все это время. Вернувшись, встретила его родителей, от них и узнала…»

Он снова замолчал.

«Марина вспомнила про тот вечер. И даже вспомнила ту компанию. Детки из «золотой элиты». Фамилию того, кто приставал к ней, она знала. Сыроев».

Кира с ужасом почувствовала холод в пальцах. Руки дрожали, а мозг отказывался осознавать поступающую информацию.

«Я сразу догадался, что Тольку убили парни-мажоры. Рядом с ним я нашел смятую пачку из-под сигарет — дорогих, незнакомых, а он не курил. Сначала не знал, в каком направлении искать. Потом в вашем универе на показательной лекции Геннадия Петровича вдруг увидел Леху — с точно такой же пачкой. А тут еще Анфиса появилась. И я подумал, что это мой шанс. Но, общаясь с вами, я понял, что Леха к убийству никакого отношения не имеет. Я снова был в тупике, пока… Пока не увидел этого Сыроева на одной с тобой фотографии. Мне снова пришлось раскапывать, вынюхивать, узнавать — тот ли человек, которого я ищу? Ведь у него я тоже увидел такие же сигареты — на том фото из журнала, помнишь? Мне пришлось поломать комедию, чтобы прийти к конечному выводу: это он. Он и его компания — эти ребята не знают, что такое настоящая жизнь. Они любили жестокие игры, любили наблюдать за тем, как в невыносимой боли корчится человек. Их жестокость — она была продиктована вседозволенностью. А моя — их беспощадностью… Знаешь, я ведь раньше таким не был, смерть Тольки — вот это стало толчком к озлоблению. Прости меня, если сможешь. Я признаюсь, что использовал тебя в своих не совсем честных целях. Ты думала, что у нас с тобой любовь. Но я не могу, не хочу больше тебя обманывать… Наверное, я слишком далеко зашел в мести…»

Кире казалось, что голову сдавил железный обруч — так подействовала на нее эта информация. Как сквозь вату, доходили до ее сознания слова Кирилла. Пожалуй, последнее внятное, что она услышала, было: «Сегодня у меня действительно важный бой. Сегодня я убью Сыроева-младшего. Прости меня, если сможешь…»

Первой мыслью было открыть глаза и облегченно выдохнуть — это был всего лишь сон…

Второй — что видео всего лишь глупый розыгрыш.

И только краешек сознания уловил главное: она не должна допустить братоубийства. Даже если этот брат — полный отморозок. Даже если Кириллу она не нужна. Даже если больше всего на свете хочется забить на все эти проблемы, недолюбовь, недолюдей… Ей надо срочно спасать его — и это будет последний «жест доброй воли» с ее стороны.

* * *

Бой был в самом разгаре. Кто-то из команды Лысого расстарался, и слухи о «самом зрелищном поединке за все существование Арены» расползлись почти мгновенно. Лысому даже пришлось заказывать билеты — бесплатный вход на сегодня был закрыт. Билеты стоили недешево, но помещение все равно было забито до отказа. Лысый довольно улыбался, подсчитывая, сколько он получит за сегодняшний вечер.

Противники друг друга стоили: Самсон, его звезда, бессменный лидер ринга, и новенький, но уже успевший засветиться в нескольких боях. И даже Лысый, повидавший много жестокости на своем веку, порой поражался: с виду довольно симпатичный парень на Арене превращался в злобного зверя.

К счастью, одним из правил запрещенных боев был запрет на распространение информации о себе. Лысый сам придумал этот слоган и гордился им:

«На Арене и перед Богом все равны!»

И действительно, противниками могли оказаться адвокат и слесарь, разнорабочий и частный предприниматель, менеджер средней руки и уборщик снега. Неважно, к какому социальному слою ты принадлежал; оценивался в данной ситуации не размер кошелька, а крепость кулака. И конечно, неотъемлемой частью боя был тотализатор.

Публика делала самые разные ставки, и Лысый был всегда в выигрыше: с каждой ставки снимался процент — «на содержание Арены». В обычные дни ставки имели пятизначные суммы, а уж сегодня зрители просто сошли с ума. Назывались такие цифры, слушая которые Лысый повторял каждый раз про себя и прописывал на бумаге — до того не верилось в сегодняшний куш.

Не так давно прошедший бой Макара и Самсона взбудоражил воображение участников тотализатора.

«Значит, Самсона все-таки можно победить!» — шептали в толпе.

И Лысый все подогревал их интерес, благо на Арене появился новичок, который уже спустя пару боев прославился жестокостью. Всего каких-то два боя — и у него завелись почитатели, жаждущие его боя с Самсоном. Если Самсон был известен стремительностью, верткостью и скоростью ведения боя, то новенький почти сразу поразил особой беспощадностью и жестокостью. Еще ни один его противник не ушел с Арены непокалеченным. Новичок представился Ником.

* * *

 Из воспоминаний Кирилла перед боем

— Знаешь, я против тебя ничего не имел. Раньше. Ты для меня даже не соперник — по крайней мере, по статусу. Но мне случайно «посчастливилось» увидеть, как ты лапал мою мать. А, к тому же я привык получать все, что захочу. Я хочу Киру. Наши родители, кажется, не против. А ты — ты мне нисколько не мешаешь. Я тебя на Арене удавлю.

Он прошел мимо, ударив плечом «несоперника».

В висках бешено стучала кровь, когда руки сами сжались в кулаки.

На Арене

— А вы уже жалеете о сделанных ставках? Или гордитесь своей прозорливостью, а? Оба противника — супермегакрутые парни! Чувствуете, как накалился воздух на Арене? Видите, как плавится пол площадки?

Его стали раздражать глупые вставки-комментарии, и он почти полностью отключил слух. Перед глазами постоянно мелькали картинки из прошлого, генерируя которые, мозг вырабатывал мощные сигналы-импульсы, подаваемые рефлексам.

...Захват сзади — и в легких не хватает воздуха, из горла вырывается хрип, когда в ухо раздается шепот:

— Да, я такой. Ты думал, ты непобедим? Не-ет, это я круче… Я!..

...Руки непроизвольно дергаются, пытаясь ослабить хватку — железную хватку убийцы. Помимо бешеного рева толпы в уши вползает вкрадчивое:

— Я уже говорил, что привык получать все, что захочу? Я хочу Киру. Это ты тоже знаешь?..

...Непонятным образом удается совершить резкий перехват ногами — противник падает, потеряв равновесие, и в легкие поступает неимоверное количество воздуха, так что даже немного саднит горло. Тут же приходится изворачиваться, чтобы не быть раздавленным, растоптанным в безумной схватке. Перед лицом на несколько секунд мелькает голый торс с волосатой «дорожкой», темнеющей от пупка вниз, и взгляд выхватывает пояс черных штанов, а на нем…

На нем миниатюрный резиновый брелок с изображением забавной обезьянки-ниндзя.

— Сука!

Паззл складывается в голове молниеносно, и это служит катализатором возрастающей ярости. Злость, отчаяние, боль — все это придает ровно столько сил, чтобы кулак впечатал голову противника в бетонный пол.

Ник скалится, пытаясь закрыть голову руками, оградить ее от молотящих ударов, а толпа бешено ревет; те, кто поставил на Самсона, радостно потирают руки, предвкушая шелест выигранных купюр. В сплошной гул вливается грохот выбитой двери, над залом гремит выстрел, второй, третий и разносится голос через усилитель связи:

— Спокойно, работает ОМОН!

* * *

Люди в камуфляже, кинологи с собаками, визжащие девчонки, парни — кто с растерянным лицом, кто еще пытается сопротивляться…

Его ярость неизмерима — ему оставался последний шаг…

— Руки за голову, выходим по одному! Не делайте лишних движений, дамы и господа!

Он проходит мимо живого коридора из людей в военной форме, и почти у самого выхода выдергивает взгляд испуганных карих глаз.

* * *

Тремя месяцами позднее

У нее началась настоящая депрессия — вялотекущая, апатичная. Прогрессирующая. Никого не хотелось видеть, и она спасалась только работой. Оставила свою анкету на сайтах в рубрике «Переводы с английского. Недорого. Быстро. Качественно».

Инна, видя состояние дочери, очень переживала за нее. Но ничего не говорила.

Кира перебралась в их городскую квартиру, в деньгах не нуждалась, в общении — тоже. Она могла сутками сидеть за компьютером, работать над каким-нибудь трудным текстом, делать перевод и за свои труды запрашивать совсем небольшие деньги. Работа нужна была ей только для того, чтобы не сорваться и не умереть.

Никого и ничего не видеть. Ни о чем не думать. Не вспоминать о нем.

Анфису с Лехой она попросту к себе не пускала, отговариваясь «кучей работы». А когда уже совершенно не было сил работать — валилась на диван и ревела, ревела. Ненавидела себя. Ненавидела его. Ненавидела весь мир. И даже пожаловаться было некому — родителей она расстраивать не хотела, с друзьями откровенничать — тем более.

«Говорят, что время лечит, — думала она, глядя в окно, по которому стекали капли дождя, — или работа спасает. Тогда почему мне так больно? Ни фига это все не лечит и не спасает. Какая же я дура. Надо было слушать мать. Меня даже любить не за что…»

Депрессия затягивалась.

* * *

— Это невозможно! — не выдержала она однажды. — Так больше продолжаться не может!

Друзья сидели в комнате Лехи, пытались устроить очередной «мозговой штурм» на тему «Спасение друга». Нервотрепка последних месяцев, бесконечные допросы, какое-то неправдоподобное алиби на время проведения боев на Арене — все это создавало и без того неспокойную атмосферу. А еще — переживания за Киру. За ее состояние.

— Ты куда?

— К ней. К нему. К ним. Я больше не могу на это смотреть! Эти двое меня вконец достали!

Леха помолчал, затягиваясь. Переживания за подругу довели их до того, что они начали курить прямо в комнате, не обращая внимания на густой дым.

— Ты думаешь, у тебя получится? Он ее обидел все-таки…

— Он ее любит все-таки, Леш! А это главное.

— А… она его?

— Конечно да, Киреев! Если б не любила, не впадала бы в депрессию. Все, я поехала к ним.

— Я с тобой.

— Нет, Леш. Не нужно. Я сама.

* * *

В дверь позвонили. Он нехотя открыл ее.

— И снова ты, — мрачно сказал он, — что тебе на этот раз надо?

— Поговорить.

Щетина на впалых щеках, глаза больного алкоголика, желтизна в лице, хриплый голос — вот так видок… Он что, совсем стал к себе безразличен?

— Нам вроде бы не о чем говорить.

Безразличие в голосе. Ну и ладно.

— Ошибаешься, — возразила она, пытаясь протиснуться сквозь дверь.

— Я не буду говорить о ней. Тем более, с тобой.

— Тебе это, может быть, и неприятно слышать, но я все равно должна сказать. Дай войти!

Тогда он равнодушно отодвинулся, пропуская вперед посетительницу.

— Кошмар! — резюмировала она, оглядывая бардак в квартире. — Как в свинарник попала!

— Если ты воспитывать меня пришла, то ошиблась адресом.

— Я пришла только сказать, как вы оба — и ты, и она! — оба меня достали! Своими идиотскими характерами, детско-садским поведением, упрямством и гордыней! Гордыня — тяжелейший из грехов, ты не знал этого?

— Все-таки воспитывать…

— Дурак ты, Кир, — в отчаянии выкрикнула Анфиса, — она же тебя любит! Как и ты ее. Любишь ведь, я вижу! Так почему вы оба такие… такие…

— Принципиальные? — подсказал он, отворачиваясь к окну.

— Хуже. Два идиота! — она в сердцах выдернула из сумочки сложенный листок бумаги, швырнула его ему в спину со словами: — Как дети малые, честное слово!

— Что это?

— Ты это!

Он непонимающе поднял лист, развернул его и стал молча изучать.

— Такой талант пропадает. Нет бы в художницы идти — ты на тренировках свои костяшки убиваешь.

— Это не мое творчество. Я, слава богу, этим не страдаю.

Он взглянул на девушку еще раз, недоуменно пожал плечами и вернул лист ей обратно.

— Неужели ты не понимаешь, Кирилл, что нужен ей?

Так вот что она рисовала в своих альбомах. Его.

— И что мне делать? — как-то беспомощно спросил он.

— Думай сам. Только не соверши еще одну ошибку.

Анфиса повернулась и вышла из квартиры. Кирилл не пошел за ней; щелкнув зажигалкой, он поджег рисунок, бросив догорать его в унитаз. Остатки смыл водой.

* * *

Три года спустя

Беготня по квартире началась, кажется, еще вчера.

Она в сотый раз сверялась со списком:

— Так. Нижнее белье, носки, свитер. Зубные щетки, паста, гель для душа, пена для бритья… Твои документы… Где папка с документами?!

— Успокойся, — он подошел к ней, чмокнул в макушку, — вообще не понимаю, зачем ты это все набираешь? Неужели в городе не найдется магазинов, где все можно тупо купить?

— У тебя аллергия на мятные составы, забыл? А вдруг там мы не найдем нужное? Тебе еще с партнерами встречаться, ты что, хочешь на них произвести плохое впечатление? Западники всех встречают по одежке.

— Это ты в своих умных книжках вычитала?

— Не смейся. А то не поеду с тобой.

— Может, мне имеет смысл поискать другого переводчика? А то нынешний что-то больно уж строптивый. Командует много.

— Иди ищи. Только помни: возвращение назад автоматически увеличивает ставку вдвое.

— Побойся, Кира Андреевна! Ты у детей отнимаешь их будущее! Все спонсорские пойдут на оплату твоей двойной ставки!

— Это ты отнимаешь. Не выкобенивайся!

Он не выдержал и рассмеялся, приобняв жену:

— Ты не думаешь, что я на тебя плохо влияю?

— С чего бы это?

— С того, что ты начала злоупотреблять некультурными словечками. Что скажут твои родители?

— Я надеюсь, они родной язык потихоньку забывают.

Он ничего не ответил, молча улыбнувшись. Сейчас ему было очень, очень спокойно. И даже постоянное «Тебе уже самому пора учить язык! Скоро английский станет вторым по значимости языком в мире, а ты до сих пор меня за собой таскаешь!» нисколько не раздражало. Вот уже три года. И он искренне не понимал, как до нее не дойдет, что ему просто жизненно необходимо ее присутствие на сборах. Постоянная потребность видеть ее глаза, слушать ее голос, улыбаться ее улыбке — не через бездушный экран монитора в скайпе, а рядом — такой живой, теплой. Рассудительной. Его.

Уже вылетая в Данию после многочисленных перекличек и пересчетов детей («Как баранов, по головам считаешь!»), таможенной проверки, — так вот, уже сидя в самолете и небрежно положив руку поверх ее узкой ладошки, Кирилл вдруг пообещал себе, что обязательно выучит иностранный язык. Например, китайский. Просто так — для того, чтобы сделать ей приятно.

Но это будет потом. Когда у них появятся внуки, наверное.