Возвращение к истокам (джен)

Вечер. Темный, от застилающих небо тяжелых хмурых туч. Полосы дождя шуршат по мокрому асфальту. Парнишка медленно идет по неровно освещенной улице. В его душе муторно и так же темно, как и в окружающем его пространстве.

Он одет не по погоде, и легкая курточка не защищает его от пронизывающих ледяных капель непрекращающегося дождя. Но, кажется, что он и не замечает ничего вокруг. Мысли его находятся далеко, а порой вообще исчезают. Остается только зияющая пустота, в которой яркими вспышками в сознание врезается боль.

От непонимания, от бессилия, от предательства. Хотя... Было ли оно?

Нет.

Брат попросту потребовал своего Бойца обратно.

А Соби... Соби...

Больно.

Все воспоминания о нем, о них, что хранятся глубоко в его сердце, причиняют невыносимую боль, что иглами впивается в тело. Не замечает, как по щекам текут дорожки слез, смешиваясь с каплями промозглого дождя.

Он не догадывается о том, что Идеальному Бойцу тоже тяжело от решения, которое ему поневоле пришлось принять и тем самым причинить боль им обоим.

Он часто моргает, чтобы лучше видеть дорогу.

«Холодные, — неверный шаг и брызги от лужи летят в разные стороны. — Ледяные... Это не слезы, — намокшие ушки жмутся к голове в поисках тепла. — Потому что они холодные».

Он останавливается посреди дороги.

«Слезы... Они ведь теплые, — рука тянется к лицу, и тонкие озябшие пальцы касаются щеки. — Так что это не слезы».

Он прикрывает мокрые ресницы и запрокидывает голову, подставляя лицо колким струям ледяного дождя.

«Я... — решает он сам для себя. — Больше не плачу».

Он будет бороться. Бороться за Бойца. Бороться за того, кто в нем нуждается. Ведь нуждается же, правда?

Бороться за право быть счастливым. Несмотря ни на что.

Веки медленно приподымаются и, слегка повернув голову в бок, он краем глаза замечает ослепляющий свет.

Последнее, что он чувствует — как острая боль в миг разливается по всему телу, а с губ рваным выдохом срывается единственное:

— Соби...

И где-то на другом конце огромного города молодой парень с глазами крыла индиговой бабочки, резко вздыхает и, качнувшись, опускается на пол Системы, теряя сознание.

* * *

Сеймей был вне себя от бешенства, которое клокотало в глубинах его естества. Его Идеальный Боец... Нет, его Цепная Собачонка позволил себе непростительную роскошь. Отключиться во время Боя.

Это же надо. Докатились. Хорошо, что хоть он подумал взять с собой Нисея, а то пришлось бы худо. Сеймей широкими шагами меряет комнату, ходя из одного угла в другой.

— Соби, — властные и жесткие ноты в голосе, не предвещающие ничего хорошего.

Агацума, выкинув недокуренную сигарету и смотря на затухающий в темноте маленький огонек, вздыхает и, помедлив, заходит с балкона в теплоту комнаты. Останавливается около стены каменным изваянием и молчаливо смотрит на человека, которого когда-то считал богом.

Но не теперь. Теперь...

Только воспоминания о другом, о милом сердцу, человеке. И глухая, разъедающая на атомы натянутые до предела струны его едва живой души, тоска.

— Ты ослушался моего приказа, — утверждение, не вопрос. — И ты знаешь, что из этого следует.

Знает. Конечно же знает. Даже если захочет — не сможет забыть.

Соби склоняет голову, занавешивая лицо прядями волос, и молчит. Ведь Хозяин не позволял ему произнести ни слова.

Но будь на месте Сеймея Рицка...

Горькая улыбка исказила правильные черты лица.

Рицка...

Больно. Но не телу. Болит где-то, что и самому не разобрать, где именно. Где-то там, где должно быть...

Сердце.

Обрести вновь то, что когда-то отобрали. Запрещали. Заставляли.

А Рицка вернул. Позволил. Направил.

Но это столь болезненно — чувствовать себя живым, а не пустой оболочкой, бесчувственным роботом, хладнокровной машиной. Это намного больнее плети и слов сенсея, истязаний Возлюбленного. И росток так ничтожно мал, что пока не в состоянии пробиться сквозь толщу закаменевшей корки, в которой похоронено сердце не Идеального Бойца, но Человека. Оно едва трепыхается, но жаждет и ищет чего-то.

И так страшно осознать его желание. Идеальный Боец не должен испытывать страх. Иначе проиграет. Но... Его Идеальность дала трещину, а он даже и не заметил этого.

Затянувшуюся тишину, что оглушающе давит на уши, прерывает мелодия звонка.

Сеймей, остановившись, вытаскивает из кармана телефон и щелчком откидывает крышку.

-Да? Это ты, — Возлюбленный сощурился. — Что? Повтори! Что ты сейчас сказал?! — повышенный тон, и рука, до бела сжавшая телефон.

Несколько секунд напряженного молчания и сотовый падает на пол, распадаясь на части.

Соби, слегка вскинув голову, наблюдает за Сеймеем. Тот стоит, немного бледный, напряженно сжав губы в тонкую полоску. Затем, резко развернувшись, идет в сторону двери.

— Приготовь машину. Отвезешь меня в город.

* * *

Остановившись возле высотного здания больницы, Соби видит на крыльце Нисея. Возлюбленный ничего не говорит и молча покидает салон машины.

Соби тенью следует за ним.

— Где он? — спрашивает Возлюбленный своего природного Бойца, поднимаясь по лестнице.

— На шестом этаже. Но к нему не пускают, — Нисей затравленно смотрит на Жертву.

— Значит пустят.

Сеймей идет впереди по бескрайнему больничному коридору. Бойцы бесшумно следуют за ним по пятам. Сеймей, оставив их одних, скрывается в кабинете завотделением.

Нисей мельком бросает взгляд на Соби.

— Ты ведь не знаешь, да? — Акаме изгибает губы в мерзкой улыбке, прекрасно зная ответ, но все равно задавая этот вопрос, чтобы посмотреть на реакцию столь ненавистного им Идеального Бойца.

Соби молча бросает ничего не выражающий взгляд в его сторону.

— Что? Сеймей тебе ничего не сказал? — в своей манерной издевке говорит Нисей. — Рицка лежит здесь.

И словно в подтверждение его слов, дверь распахивается, являя им Сеймея и человека в ослепительно белоснежном халате и очках.

— ...слишком тяжелые. Плюс кома. Поэтому сказать пока ничего не могу.

— Понятно, — кивает Сеймей. — Можно будет его увидеть?

— Да. Вторая палата с левой стороны. Пойдемте.

Соби замирает на месте. Что-то мешает вздохнуть, протолкнуть столь необходимый сейчас воздух в легкие. Он сперва не поверил словам Акаме, да и теперь ему кажется все до комичности абсурдным.

Ведь этого не может быть.

Этого просто...

Рицка.

Нисей, пихнув его локтем, молчаливо идет за Сеймеем. Соби смотрит в след на удаляющиеся спины Возлюбленных и врача, и не может пошевелиться. В голове звенящая пустота.

Он, преодолевая себя, делает крохотный шаг в сторону палаты. Затем еще, еще и еще. Тенью проскальзывает в приоткрытую дверь, чтобы застыть в немой неподвижности.

Тишина обрушивается на него со всех сторон. Он только видит как двигаются губы Возлюбленного, говоря о чем-то или спрашивая, но не слыша ни единого звука.

Взгляд, скользнув в сторону, натыкается на больничную кровать, на которой, опутанный проводами от аппаратуры жизнеобеспечения и прозрачными змейками капельниц, лежит Рицка. Беспомощный. Бледный. С темными кругами под черными стрелочками ресниц.

Воздуха резко стало не хватать. Хочется заорать в голос, но вместо крика — тихое, едва слышное, но столь необходимое, словно спасение:

— Рицка...

Подается вперед, хоть и невыносимо трудно, страшно до безумия, и остановиться около кровати. Протягивает руку и ощущает кончиками пальцев прохладную кожу, похожую на шелк.

И вновь больно где-то внутри, где-то глубоко, где-то, где разворачивает свои темные крылья бесконечность. Удушливой волной накатывает понимание абсолютной вины. Живой, смотрящей на него своими изголодавшимися глазами, готовой разорвать его на мелкие кусочки, вспарывая застарелые раны.

Тело в миг наполняется усталостью, и, не устояв на ногах, парень опускается на колени, укладывая потяжелевшую голову рядом с хрупкой ладонью, лежащей поверх тонкого одеяла.

Скрыв лицо за пшеничными прядями длинных волос, прикрывает темными ресницами остановившийся, смотрящий в никуда, потемневший синий взгляд.

Предатель. Бросил, оставил, хоть и обещал, что ни за что не уйдет.

Покорился, безвольный.

Осознание собственного предательства и безграничной вины жжет не хуже раскаленного железа. Не воспротивился, не стал бороться, даже не попытался.

Недостойный. Он недостоин Рицки. Он ничего недостоин, кроме ледяного пламени болезненной агонии, в пучины которой погрузилась его израненная, исполосованная в кровавые нити, душа.

Пусто, звонко, нестерпимо болезненно и хочется выть от не проходящего отчаяния, что закралось в сознание, разливаясь горьким ядом обреченности.

— ...ма, оглох что ли? — раздражение и безразличие, сквозящее в голосе. — Пошли, мы уходим.

Покорно встать, желая остаться и, пошатываясь, последовать за тем, кого, кажется, начинает ненавидеть. И как никогда чувствовать свое сердце, что столь неистово бьется сейчас в груди, с болезненным остервенением ударяя о ребра.

Будто хочет выскочить, разорвать обременительные оковы, оказаться рядом с мальчиком с лилово-фиалковым взглядом, что спит беспробудным сном, и тормошить, звать, достучаться.

Нет сил, чтобы унять его. Заставить прекратить рваться на волю. И впервые осознать желание не подчиниться приказу. Страшно, до невозможности вздохнуть. Потому что не знает, что будет после. Никто не знает.

* * *

День, или ночь, но время тянется бесконечно долго, изредка застывая в мареве боли. Безграничной, затягивающей в свою темноту. И нет от нее избавления.

Сколько прошло времени с тех пор, как он видел Рицку? Сутки, или неделя, или час, а может год?

Закрывать глаза, предаваясь воспоминаниям. Открывать для того, чтобы воссоздать иллюзорные образы в реальности, что вывернута наизнанку.

Мучительно, невыносимо, безысходно. Внешне безразличный ко всему, внутри — раздавленный, похороненный под тяжестью собственных обвинений и приговоров.

Ему кажется, что время застыло и только серый цвет меняет свой оттенок от светлого к темному, практически черному. Ему кажется, что он спит.

Ему кажется, что он бодрствует. И он не может сказать точно, где именно кончается сон и начинается явь, и наоборот. Отрешенный от всего.

Надломленный. Но находящийся все еще здесь. Существующий.

— Агацума, нас вызвали. Будь готов через десять минут.

Очередной Бой. Который за это время? Не помнит. Да и не хочет знать. Ему хочется забыться, хочется, как маленькому зарыться в подушку, показывая, что он никуда не пойдет. Но приказ никто еще не отменял, поэтому он, собрав остатки сил, поднимается с кресла и идет одеваться.

На улице темно и снежно. Соби вдруг замечает, что морозная свежесть, внезапным порывам ветра вдохнула в него волну силы. Словно уговаривая не сдаваться.

Он бросает измученный взгляд, потерявших свою выразительность, когда-то синих, а теперь приобретших пепельный оттенок, глаз, на хмурое темное небо. Возлюбленные идут впереди, о чем-то тихо переговариваясь.

Вызов накрыл неожиданно. Рьяно. Раскованно. Раскрыв Систему, Соби оказывается один на один с Парой. Возлюбленные появляются следом, но остаются в стороне.

— Победи. А потом убей. Это приказ, — голос холодный, расчетливый, равнодушный. Но властный.

Соби кидает взгляд на противников. И задыхается от желания закричать. Высокий светловолосый молодой человек с карими глазами — Боец. И Жертва — парнишка на несколько лет старше Рицки, но так похожий на него, только глаза изумрудно-зеленые.

Стоят рядом, держась за руки. Ждут.

Рваный выдох срывается с бескровных губ. Он не сможет. Это — если бы как пойти против Рицки. А он не может идти против него. Никогда не сможет. Сам умрет. Но не допустит, чтобы с Рицкой что-нибудь произошло. И тут же горько усмехается своему слепому желанию защищать.

Уже не уберег. Ушел, заставив страдать, подверг опасности, подвел к тонкой черте жизни и смерти. А ведь клялся. Клялся в том, что не покинет, что будет всегда рядом.

Предатель. Боль, спиралью раскручиваясь, застилает разум. Но Соби неотрывно смотрит на Пару и ничего не делает, ни слова не произносит, а только смотрит.

— Агацума, ты оглох? Выполняй, — вновь режет слух ненавистный голос.

Желание вдруг обретает форму, цвет, объем. Но страха нет. Есть только порыв издерганной, измученной души. Сердце неистово бьется в предвкушении, резонируя с душой, подталкивая к необходимому решению. Ненависть жгучей лавой разливается по венам, толкает на несвойственные Бойцу поступки. Бледные губы размыкаются и начинают шептать заклинания, которые синими всполохами окутывают его.

Но Соби словно не замечает, не осознает, что делает, а только бросает холодный взгляд в сторону Возлюбленных. Система искажается, подчиняясь его воле, его желанию. Сейчас он здесь хозяин. И последнее слово будет за ним. Резкий порыв ветра, дрогнувшая Система, и вот в ее пределах осталась только одна Пара.

— Что ты делаешь? — Сеймей шипит, выплевывая наружу ядовитую злость, с презрительным уничижением смотря на Бойца.

Несколько размашистых шагов и Соби уже стоит рядом с Жертвой, молчаливо занося руку. Не без удивления замечая удовлетворенное мурлыканье внутри себя.

Удар выходит резким, хлестким, точным. Сеймей рефлекторно делает шаг назад, чтобы устоять на ногах, чувствуя во рту солоноватый привкус, и с удивлением смотрит на Соби. Не ожидал, уверенный в его полном подчинении, в абсолютной покорности.

— Тебе напомнить твое место, шавка? — с превосходством в голосе и приумножающейся властностью, не замечая сорвавшейся с губы капельки крови.

— Попробуй, — тихо, но так же властно, бросая вызов собственной Жертве. Ненавистный ошейник стягивается, причиняя боль, но Соби стоит спокойно, с интересом наблюдая, что же будет дальше. Словно не его сейчас пытаются подчинить своей воле. Что ему боль от искусственного Имени? Она ничто, по сравнению с болью, клокочущей внутри его естества.

Сеймей негодует, не понимает, что происходит, сердится на неподвижно стоящего Соби, на самого себя, за то, что не досмотрел, не уследил. Видит, как в ледяной ухмылке искривляются губы Идеального Бойца. Откуда-то из глубин пробивается росточек страха, разрастаясь, затмевая все вокруг.

«Нисей!» — рефлекс, условность, но кажется, такая нужная, необходимая именно в эту минуту.

— Бесполезно, Возлюбленный, — Боец подходит вплотную к Сеймею и четким захватом берет за грудки. Внимательно вглядывается в темные глаза, видя в их глубине страх. Резко, отрывисто произносит: — Разорви Связь.

— С чего бы мне это делать? — все еще хорохорится, зная то, что преимущество уже не на его стороне. Слишком привык быть властелином.

— Что ж. Прекрасно, — молниеносное движение, и Сеймей сгибается пополам от боли, ужаса, что затмевает сознание.

— Я убью тебя, — хрипит, не сдается. И вновь новая волна боли по телу.

— Попробуй, — ненависть выплескивается наружу жестокостью.

С каждым выверенным движением он выбивает затопляющую его боль, и чувствует, как она уходит, растворяется, давая удовлетворению растекаться карамельной патокой.

Соби вдруг останавливает руку, разжимая тонкие изящные пальцы, что собраны в кулак, с равнодушием смотря, как Сеймей опускается на колени, обхватывая себя руками за плечи в слабой попытке защититься.

— Разорви Связь. Сам разорви, — в холодном тоне слышен приказ. Они будто поменялись местами. — Или же это сделаю я.

— Я… — Возлюбленного трясет, но он все еще противится. Не хочет выпускать из своих рук власть над Бойцом. Не смотря на то, что он воспротивился, вступил в открытую борьбу. — Не разорву… Ты забыл, Агацума… Ты принадлежишь только мне… Ты моя вещь…

— Отлично, — выдыхает Соби, глядя сверху вниз на Сеймея. — Тогда не жди, что будет легко.

Боец вскидывает руку, проговаривая про себя заклиненные слова, другой рукой касаясь забинтованной шеи, срывает пропитанные кровью бинты. Осторожно проводит кончиками пальцев по оголенным рваным ранам, прикрывая пушистыми ресницами глаза.

Нащупывает ментальную Нить, обхватывает в крепком захвате и резко дергает. В глазах темнеет. Больно, так больно, как-будто режут на живую. Но разве кто-нибудь говорил, что боли не будет?

Он с усилием преодолевает сопротивление Связи, ледяные пальцы впиваются в ошейник, шипами опоясывающий нежную шею. Система содрогается , как в предсмертной агонии и синие всполохи пляшут вокруг Пары.

Сеймей кричит, задыхаясь от неимоверной боли в руке. Имя набухло густой вязкой кровью. Возлюбленный с ужасом смотрит на то, как Боец с остервенением и ненавистью разрывает, своими руками, своими заклинаниями, ошейник, наложенный зачарованными словами нежеланной Жертвой.

Для Идеального Бойца ведь нет ничего невозможного. И сейчас Соби до безумия прекрасен в своем желании, в своем неистовстве, в своей ярости, ослепительной и яркой.

Сеймей еще на доли секунды задерживает на нем взгляд, понимая, что эту битву он проиграл. Проиграл так позорно, так неправильно. Потяжелевшие веки застилают взор, и Сеймей, завалившись на бок, проваливается в бескрайнюю пустоту.

А Соби, содрав последние ментальные блоки и ошметки Связи, медленным движением опускает вдоль тела напряженные руки. С безразличием бросает немного потерянный взгляд на, бывшую теперь, Жертву.

Внутри пустота. Ни мыслей, ни желаний, ни чувств.

Ощущает обнаженной кожей легкое трепыхание, только сейчас замечая вокруг себя индиговую красоту прекраснейших крылатых созданий.

Свободных в своем выборе.

Они тянутся к нему, едва заметно касаясь, дарят успокоение, излечивают раны Идеального Бойца. Система наполняется чарующей мелодией, разноцветьем красок.

Соби чувствует всем телом дрожь Системы, похожей на долгий вздох, в котором сосредоточена вся благодарность вселенной. Постояв еще немного в этом расслабляющем спокойствии, Соби на одном вздохе сворачивает Систему.

Оказавшись вновь в реальности, видит, как Акаме подлетает к лежащему у его ног Возлюбленному.

— Ты! Какого черта ты сделал Сеймею? Что ты сделал с Моей Жертвой?! — Нисея трясет, как при лихорадке, потемневшие глаза метают молнии. Еще секунда и он набросится на Агацуму.

— Он жив, — равнодушная усталость сквозит в голосе. И больше не обращая внимания на причитания и злобные окрики природного Бойца Возлюбленного, Соби отворачивается и натыкается взглядом на Пару, с которой должен был состояться Бой.

Две пары внимательных и слегка удивленных глаз смотрят на него в упор. Соби, едва заметно кивнув, посылает им благодарную улыбку.

И шагнув в хоровод из снежинок, медленно переступая, идет по, устланной белоснежным искристым одеялом, дорожке. Ощущая, что в пустоте, что обволакивала его с момента выхода из Системы, зарождается волна непонятного, будоражащего, давно забытого и вновь обретенного чувства.

Эйфория. От того, что свободен. От того что живет. От того, что чувствует, знает — зачем, почему и как, в одно мгновенье постигнув сакральный смысл своего бытия.

Постепенно набирая силу, волна непознанной радости и счастья, продолжает свой путь, подталкивая Бойца к безрассудству, коим обладают только дети.

Ему хочется смеяться и плакать одновременно. Хочется кружиться в незатейливом танце, падающих с хмурого неба, снежинок.

И он отпускает себя, позволяя телу повести себя в сторону, закружиться, раскинув руки в свободном полете. А остановившись, запрокидывает голову, хватая сухими губами морозный воздух и ледяную влагу тающих хлопьев снега. И в блаженном забытьи шепчет:

— Рицка... Рицка... Рицка...

* * *

Ночь. Он вновь, как вор пробирается в палату, наполненную тихим гулом медицинских приборов. Который раз? Соби уже давно сбился со счета.

Полы зимнего пальто разлетаются в стороны, и он присаживается на стул, что стоит возле кровати. Чуть подавшись вперед, он склоняется и невесомо касается поцелуем прохладной руки в молчаливом приветствии. Сердце сжимается в спазме от, щемящей его, горестной нежности.

Вина разъедает изнутри не хуже кислоты. Он знает, что никогда не простит себе того, что случилось с Рицкой. И простит ли сам Рицка? Аккуратно берет хрупкую ладошку в свои руки, делясь теплом, лаской. Любовью. С губ, шепотом, слетают слова молитвы.

Раньше Соби и не подумал бы, что станет молить богов о чем-то сокровенном. Он вообще не понимал, что можно делать так долго, стоя у алтаря и сложив руки лодочкой.

А сейчас…

Желание, чтобы Рицка очнулся, открыл свои невероятные глаза, вновь робко улыбнулся ему, столь велико, что не помещается в его сердце. Оно рвется наружу, требуя свободы, стремясь к исполнению, выливаясь в тихие звуки надежды. Вот так каждую ночь в течение нескольких месяцев Соби ревностно сторожит покой и беспробудный сон Рицки.

* * *

Сознание неохотно раскрывается на встречу, неторопливыми мелкими шажками пробираясь в зыбкую реальность. Ресницы, дрогнув, приподымаются, являя миру глубокие аметистовые озера. В глаза ударил сноп света от окружающих его мониторов, принося с собой немалую, и от того невыносимую, боль.

Ему казалось, что она живая, мягкая, обволакивающая, но не менее острая и тяжелая.

Зрение постепенно обретает ясность, хоть и из уголков тонкими струйками стекают капельки слез. С трудом, превозмогая новую порцию боли, слегка поворачивает голову в сторону, соображая затуманенным разумом, где же он находится.

«Больница» — догадался, взглянув на перемигивающиеся дисплеи. Но нет ни одного воспоминания о том, как попал сюда.

Натыкается взглядом на расплывчатый силуэт человека, что сидит рядом с его кроватью, положив на самый ее краешек, как раз около его руки, голову. Чуть шевелится, ощутив, как легкие наполнились горячим жжением. Тянет руку, стараясь коснуться русоволосой макушки.

— Соби, — рваный хриплый шепот одними губами, чувствуя под пальцами шелковистую теплоту.

И тут же встречается с синим взглядом уставших, измученных бессонницей глаз.

— Рицка... — Боец смотрит на него неверяще-обрадованно, не скрывая радостного облегчения. — Рицка...

Рицка силится улыбнуться ему, но выходит натянуто из-за волны боли, исказившей судорогой лицо.

— Соби... Ты... мне снишься? — вглядывается в его глаза так, словно пытается запомнить каждую морщинку, каждое движение черного зрачка, что сейчас занимает чуть ли не всю радужку.

— Нет, Рицка, — Соби качает головой, аккуратно беря его хрупкую тонкую руку в свои ладони. — Я здесь. Я рядом с тобой. Я не снюсь тебе.

— Это хорошо, — вздох облегчения срывается с сухих губ, и Рицка умиротворенно прикрывает глаза. Внезапно вспомнив, задает интересующий его вопрос: — А что... произошло?

— Авария, — в глазах беспокойным морем плещется сожаление напополам с острой горечью вины. — Прости... Прости меня, Рицка... Прости...

— За что? — он чуть хмурится от, разрозненных элементов мозаики, собравшихся в одно целое и нахлынувших воспоминаний, и пытается сообразить, что за очередной странный приступ нашел на Соби. Но начинает догадываться, почему. Осторожно высвобождает руку из теплого плена и кладет потеплевшую ладонь на его голову. — Ты не виноват, Соби. Не виноват, — легкие, невесомые поглаживания по светлым волосам. — Это все я, — твердо говорит он, и с удивление отмечает, что боль, сковывающая его тело, ушла, прояснив сознание, растворившись в трепетной ласке прикосновений.

— Не надо, Рицка, не говори так... — судорожный вздох, похожий на всхлип. — Ведь это из-за меня ты... Я предал... Я не достоин... А ты... Рицка... — в голове полнейший кавардак, а душа торопит выплеснуть все чувства, что скопились за долгое время ожидания. — Я счастлив, счастлив, что ты пришел в себя. Что ты жив, — вновь берет в нежный захват своих рук согретую ладонь. — Я думал, что с ума сойду... Не бросай меня, Рицка... Я не могу без тебя... — перемежая слова с хаотичными поцелуями, что обрушили его губы на тонкие пальцы, не осознает стекающих с уголков своих глаз горячих слез. — Не бросай... Пожалуйста... Я боюсь потерять тебя, Рицка...

— Соби... — тихим зовом прерывает бессвязный монолог. Рицка уже знает, что должен сказать такому неуверенному, но столь необходимому, ставшему родным ему, человеку. — Пойми, ты ни при чем. И твоей вины здесь нет. Поэтому — прости себя. Прости себя ради меня, Соби. А я буду рядом.

Оглушающая тишина, в которой слышен тихий писк, стоящей аппаратуры слежения за состоянием больных, да чуть надрывное дыхание. Но в следующую секунду она прерывается протяжным вздохом и ровным, четким голосом Соби.

— Я сделаю все, чего бы ты не пожелал, Рицка, — легкая улыбка и едва склоненная голова, а по телу разливается сахарная патока тепла. От, просящего, с нотками приказа, голоса дорого сердцу мальчишки. От осознания, что он нужен, что его не оставят. Сердце трепетно сжимается в сладостной истоме.

— Вот давай без этого... — наиграно-раздражено, но не скрывая удовлетворения от слов Бойца. И немного растерявшись, вдруг торопливо начинает шептать, подгоняемый порывом необузданных, временами непонятных, но таких важных в данную секунду, чувств недоверчивой души:

— Соби, знаешь, я рад от того, что именно ты сейчас был рядом, когда я пришел в себя. Очень рад. Я так хотел тебя увидеть. Хотел, чтобы мы были вместе... — розовые пятна смущения проступили на бледных щеках. — Спасибо, что ты рядом, Соби, — благодарно улыбаясь, смотрит на молодого человека своими невозможными, похожими на ночной бархат, глазами, в обрамлении пушистых ресниц.

— Рицка... Я люблю тебя, — счастливо выдыхает Соби заветные слова, зная, что в них заключено так много, еще не до конца высказанного.

Рицка, чуть улыбаясь, смыкает веки, ничего не отвечая, а затем обеспокоенно распахивает их.

— Соби, ты ведь не спал нормально, я прав?

— Со мной все в порядке, — и Рицке так хочется верить бесстыдному вранью Взрослого, но он не слепой, он же видит безмерную усталость в синем взоре.

— Соби, тебе нужно выспаться, — неприкрытая забота явственно слышна в родном голосе любимого им человека, но он, качнув головой, тихо шепчет в ответ:

— Я уйду, когда ты уснешь. Тебе нужен отдых, Рицка, — упрямство, тающее под фиалковым взором.

— Хорошо. Тогда я уже... Все... Сплю, — Рицка находит рукой ладонь Соби и несильно сжимает ее в своей. Закрывает глаза, показывая свою готовность заснуть. — Надеюсь, что ты, как выспишься, навестишь меня. Днем.

— Конечно, Рицка. Спи, мой родной. Спи, — Соби привстает, и склонившись, с нежностью целует темные вихры волос.

Он обязательно придет к нему завтра. Столкнется со злобной завистью Возлюбленных. А потом заберет Рицку, по его же просьбе, с собой, к себе. А еще спустя полгода Рицка подарит ему свое Имя. А затем, через несколько лет — свои ушки. Но он пока об этом не знает.

Даже Идеальному Бойцу не дано знать будущее.

Но настоящее...

В настоящем он чувствует себя слишком счастливым, чтобы задумываться о неопределенности завтрашнего дня. И уж в одном он уверен точно — пока рядом Рицка, то его, пробудившейся, вернувшейся к истоку душе абсолютно не страшно, что обретенные вновь крылья кто-нибудь посмеет оборвать.