Зигзаг (гет)

За восемь месяцев до описанных ранее событий восьмого марта одна тысяча восемьсот восьмидесятого года была скверная погода. Мутный, тоскливый, пасмурный день перешёл в промозглый и безрадостный вечер, а тот, в свою очередь в мокрую, холодную и беспросветную ночь. Порывы ветра сбивали с ног. Небо совсем почернело. Тучи сгрудились где-то у парка Бют-Шомон, зацепившись рыхлыми боками за небольшую каменную ротонду — Бельведер Сивиллы, возведённый на самой вершине пятидесятиметровой скалы, находящейся на середине озера, — и волнами расползлись оттуда на юг, восток и запад, накрывая весь Париж холодным волглым одеялом. И поздним вечером тучи разродились, наконец, проливным дождём. Ледяные ладони хлестали по лицу с яростью злобной мачехи, порывы пронизывающего ветра свободно пробирались даже под добротную одежду прохожих, редких в это время и в такую погоду, что уж говорить про тех, у кого плечи прикрывала рванина.

Часов в восемь вечера сквозь пелену дождя пробивался человек. Пробираясь по Крымской улице, он миновал парк, расположившийся на Лысой горе⁽¹⁾ и свернул на одну из боковых улочек, каким-то чудом избежавшей великого переустройства бароном Оссманом. Узкая и грязная, она не впускала в своё чрево свет даже яркого солнца, не говоря уж о ночи. Непроглядная темень окутала промокшего и замёрзшего прохожего, когда он осторожно пробирался вдоль каменной ограды, окружавшей какой-то дом. Пройдя с десяток метров, он сумел разглядеть в слабом свете фонаря вывеску постоялого двора. Ржавая и выцветшая, она сообщала, что путник оказался у трактира «Кровавое сердце». Стены кабака, как и старая облупленная дверь не внушали особого доверия, но путнику, видимо, было уже всё равно и он решительно толкнул дверь, противно скрипнувшую под его рукой.

Внутреннее содержание помещения, которое предстало перед его глазами, вполне способствовало тому невысокому мнению, которое путник составил об этом питейном заведении, впервые взглянув на его вывеску. Но для него сейчас важны были ужин и ночлег, а потому он спустился по каменной лестнице в общий задымленный зал, заполненный едва ли на четверть, с видом уверенным и бывалым. Впрочем, в отношении этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не только имел вид бывалого, он действительно много повидал. Поскольку в нашем повествовании он играет не последнюю роль, немного остановимся на его внешности.

Завсегдатаи кабака увидели мужчину среднего роста, казавшегося ниже из-за того, что он постоянно горбился и вжимал голову в плечи, словно боялся удара со спины. Он нервно оглядывался, а, поймав несколько раз брошенный в свою сторону удивлённый взгляд, попытался выпрямиться и, чуть ли не присвистывая, направился к дальнему столику, скрытому в тени. Промокшую куртку он снял и небрежно кинул рядом на сидение, туда же отправилась фуражка с кожаным потёртым козырьком. Кроме куртки на нём была грубая рубаха из небелёного холста, закрученный в крепкий жгут шейный платок и сильно поношенные и заплатанные на одном колене штаны, давно потерявшие свой цвет. Грубые башмаки, подбитые гвоздями, были одеты прямо на босу ногу. Мужчина уселся спиной к стене так, чтобы иметь возможность видеть всё помещение. Свой практически новый солдатский ранец, чем-то туго набитый, поставил на пол у ноги и, опершись о столик, огляделся. Мало было таких, кто пытался с любопытством разглядеть нового посетителя, но и они быстро отводили взгляд, встретившись с его тёмными и злыми глазами. От всей его фигуры веяло застарелой ненавистью, причем не к кому-то или чему-то конкретному, а ненавистью вообще, едва ли не ко всему сущему просто за то, что оно имело смелость быть на свете. Огрубевшее лицо, покрытое щетиной, крупный нос-картофелина, тонкие губы, искривлённые шрамом, пересекающим его лицо от левого уха к углу рта, отросшие взлохмаченные и сальные волосы довершали общее неблагоприятное впечатление. Но таких «неблагоприятных» эти стены повидали немало, а потому о новом посетители вскоре забыли, вернувшись каждый к своим делам: кто к бутылке, кто к картам, а кто к драке, — но таких быстро вышвыривали за порог, и помещение продолжало едва слышно гудеть, предоставляя возможность тому, кто желал остаться невидимым и неузнанным оставаться таким, сколько он пожелает. Посетитель взял себе кувшин кислого дешёвого вина и краюху хлеба и сидел некоторое время, спокойно оглядываясь вокруг.

Низкий потолок, грязный и закопченный, готов был, казалось, свалиться на голову. В дальнем углу ютилась узкая деревянная лестница, ведущая наверх, в комнаты для постояльцев. У стены слева громоздилось большое деревянное же сооружение, похожее одновременно и на большой обеденный стол и на трактирную стойку. За ним на высоком табурете восседала крупная женщина в обширном потёртом платье и старом вдовьем чепце, кривозубая и одноглазая. Она откликалась на кличку Сова. Несмотря на свои размеры, передвигалась она быстро, ловко и бесшумно. Мужчина поманил её и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда буквально через секунду услышал над собой грубоватый голос:

— Что угодно?

Спросив о ночлеге для себя и уговорившись о цене, он собирался было закончить свой нехитрый ужин и отправиться на боковую, но неожиданное происшествие отвлекло его и посетителей от их занятий. По крутой лестнице со второго этажа почти кубарем скатился человек. Это была девушка. Следом за ней появился невысокий полураздетый мужчина. Его волосатая грудь вздымалась, как после длительного бега, из царапины на щеке сочилась кровь, губа вспухла. Рот его изрыгал невиданные проклятия. Она не могла сразу встать после такого падения и мужчина, в два прыжка догнав её, схватил за пышные темные кудри и поддёрнув вверх, как тряпичную куклу, с силой стукнул её головой о стену.

— Ах ты, потаскуха — зарычал он и собрался было повторить свою экзекуцию, но Сова оказалась рядом значительно быстрее и схватила дебошира за руку.

— Не порти моё имущество, — визгливо завопила она. — Чем она тебе не угодила?

— Верни мне мои деньги, ты, старая сводня, и забирай свою шлюху. Мне не нужна дикая кошка.

— Ты хочешь сказать, что такой видный мужчина не смог справиться с такой слабой маленькой девчонкой? — Хитро прищурившись, усмехнулась старуха.

Мужчина выпустил волосы девушки, и она кучей тряпья свалилась к его ногам. Она даже не пошевелилась, когда грубый башмак ткнул её под рёбра.

— Это дикая кошка, злая и когтистая, и нож у неё был … да, вот — он указал на свою порезанную щёку. Теперь было заметно, что это действительно была не слабенькая царапина, а рана, нанесенная стилетом. Но слова его были встречены усмешкой, с которой на него глядела старуха, а кое-где в комнате раздавались сдавленные смешки. И мужчина как-то вдруг растерял половину своей смелости.

— Ты с ней ушёл? Ушёл. — Резко сказала Сова. — Что вы там не поделили — не моё дело. Сделка есть сделка. Ты девочку оплатил, ты её получил. Недоволен — убирайся и чтобы ноги твоей больше здесь не было.

Тяжёлый нрав Совы был знаком многим, как и её тяжёлая рука. И спорить с ней мало кто отваживался. Мужчина, ещё раз зло пнув лежавшую без движения девушку, с проклятиями убрался наверх. Она слабо пошевелилась, пытаясь подняться, никто не кинулся ей на помощь. Сова, завершив свои переговоры, тускло глянула в её сторону и отошла за стойку.

Недавно зашедший путник, захватив недоеденный хлеб и недопитое вино, кинул хозяйке несколько монет и, кивнув в сторону девушки, коротко бросил:

— Отнеси ко мне.

Старуха безразлично пожала плечами.

Неторопливо поднимаясь по лестнице, Марсель видел, как к девушке всё ещё лежавшей внизу подошли, помогли подняться и почти волоком потащили по лестнице вверх.

Комната, отведённая новому посетителю, находилась в самом конце узкого коридора, была мала, сыра, имела низкий потолок и маленькое подслеповатое окошко, которое вряд ли могло пропустить много света днём, но горделиво именовалось — окном с видом на улицу. На столе стояла свеча, её слабенький огонёк не мог развеять мрачное впечатление от комнаты, в которой им предстояло провести ночь. Слева от двери стояла узкая кровать, рядом с ней стол и стул. Больше в комнате ничего не было. Сопровождающие вопросительно глянули на мужчину, он кивнул в сторону кровати. На неё и свалили девушку, как куль с соломой. Когда помощники ушли, она попыталась сесть прямо, чтобы лицом к лицу встретить новую напасть. Сил бороться уже не было, но хотя бы знать, что она вполне способна не безропотно снести новое насилие — это было не мало. В комнате царил полумрак: тоненькая свечка не могла разогнать тьму в комнате. Девушка подняла глаза на стоявшего напротив мужчину и придушено вскрикнула, когда услышала негромкий голос:

— Ну, здравствуй, сестрёнка.

— Марсель, — выдохнула она помертвевшими губами и зажмурилась, словно надеясь, что эта встреча — сон, который развеется, стоит ей только открыть глаза.

— Что не ожидала? — Насмешливо спросил он и наклонился, пристально глядя ей в глаза.

Она отшатнулась, пытаясь отвернуться от приблизившегося мужчины, стараясь задержать дыхание, чтобы не впускать в свои лёгкие запах кислого вина и дешёвого табака, и покачала головой.

— Десять лет когда-нибудь да заканчиваются, — хмыкнул Марсель, выпрямился и уселся на стул, жалобно скрипнувший под ним. — Что ты тут делаешь?

— Искала работу…

— И как, нашла? — Он окинул её с головы до ног оценивающим взглядом, и в глазах его мелькнуло выражение, которое девушку сильно напугало. Он словно раздевал её глазами. Она попыталась стянуть на груди порванное платье и снова покачала головой.

— Так у тебя первый раз что ли? — Удивился он. — Тогда понятно. К этому делу, знаешь ли, вкус надо иметь. Ну ничего, аппетит приходит во время еды, хотя жаль такой товар со всякими отбросами мешать. — Он помолчал. — А с чего ты здесь-то? Ты же, вроде, в цирке неплохо устроилась.

— Я ногу подвернула. Больше не могу выступать.

— И папаша от широкого любящего родительского сердца определил тебя в шлюхи? Узнаю родителя.

Слабо и неуверенно она пыталась протестовать. Марсель неприятно рассмеялся:

— Поверь, Амина, я лучше знаю твоего папашу. Он всегда был таким. Просто пока проклятая лошадь не проехалась по нему, у него было занятие, а сейчас заняться особо нечем, вот и тиранит первое, что подвернётся под руку. Ну ничего, мы это дело подправим. Честно говоря, у меня на тебя планов никаких не было, я и помнил-то тебя очень смутно. Не до того было, да и мала ты была слишком, когда меня забирали. Какая красотка, однако, получилась из тебя…— он снова пристально с интересом оглядел её с ног до головы, заставил опустить руки, которыми она стягивала на груди платье, хмыкнул и отвернулся. — Ложись и спи, завтра пойдём к папаше.

Мужчина придвинул стул к камину и уставился в огонь.

— Что тебе от меня нужно? — дрожащим голосом спросила Амина.

— Вот завтра и посмотрим, на что ты сгодишься, — ухмыльнулся мужчина

* * *

Проблем с Совой на удивление не было. Она как-то безразлично глянула в сторону Амины и только и сказала:

— Забирай, если охота. Собственно, она задолжать мне не успела, да и папашу её я хорошо знаю потому и захотела помочь по знакомству, так сказать. Но если знаешь, куда её пристроить лучше — твоё дело.

Блудница поневоле возвращалась в родительский дом, где ей было хуже, чем в тюрьме, не успев превратить своё тело в разменную монету. То, против чего восставало всё её существо, но чему она в тот момент не могла найти замены, не случилось. Не случилось, благодаря человеку, которому она не хотела быть обязанной ничем и никогда, и постаралась бы избежать обязательств, если бы представилась возможность. Жизнь распорядилась иначе. Она поспешала за братом, скрывая в душе страх перед ним, его словами, тем, что он надумал. То, чего она ожидала после многообещающих слов Марселя, пугало её гораздо больше.

Весь путь от «Кровавого сердца» до дома он шагал рядом, держа её за руку, словно боялся, что она прыгнет в сторону и убежит. Но Амина была слишком напугана тем, что случилось накануне, и вряд ли решилась бы на что-нибудь. После вчерашнего разговора Марсель не сказал ей ни слова. Если было нужно — объяснялся жестами, а она не смела ни о чём его спрашивать.

Амина с отцом жили неподалеку от восточного вокзала на одной из боковых улочек в доме, закопченном паровозным дымом и то и дело содрогавшимся от движения тяжёлых железнодорожных составов. Долго взбирались по узкой грязной лестнице на самый верх, где до сих пор они ютились вдвоём в маленькой комнатушке, а теперь предстояло делить эти жалкие метры ещё и с вернувшимся братом. Когда девушка вспомнила об этом, то минувшие десять лет, наполненные болью, страхом, несчастиями, показались ей светлым пятнышком, на которое неумолимо наползает страшная грозовая туча. И надежда, если только в её сердце ещё было место надежде, покинула её.

Её отец — мужчина совсем не старый по возрасту, но преждевременно состарившийся от увечья и, как следствие этого, излишеств в употреблении вина и прочих дурманящих веществ — встречал их у двери. Болтаясь между двумя подпиравшими его костылями, худой и всклокоченный, он представлялся огородным пугалом, безобидным, на первый взгляд, пока не доводилось подойти к нему на расстояние вытянутой руки. Тогда он вцеплялся в плечо подошедшего мёртвой хваткой и уже не выпускал, пока не выполнялось его требование. Амина поднималась первой, а потому его пальцы, напоминавшие паучьи лапы, вцепились в её плечо. Она охнула и съёжилась от боли. Марсель, поднимавшийся следом, перехватил руку приёмного отца и сжал так, что едва не сломал:

— Отпусти её, — вместо приветствия сказал он и так посмотрел, что человек менее робкий мог бы, наверное, перепугаться до судорог.

Но Абад бен Хусейн был не из робкого десятка, а потому одарил приёмыша колючим злым взглядом и, обнажив в усмешке крепкие белые зубы, ответил:

— Вернулся, значит.

— Вернулся.

— И как оно там?

— Там — не тут.

Отец покачал головой и его узкое худое и смуглое лицо исказилось непонятной гримасой, с трудом переставляя костыли, отошёл в сторону, пропуская приёмного сына в темную каморку.

1) Парк Бют-Шомон

Вернуться к тексту