Однажды на Диком Западе (гет)

Грейвс сидел на тонконогой табуретке и с ненавистью сверлил взглядом измятый конверт. Солнце уже успело скатиться с зенита, а он всё думал, сомневался и злился. Думал о Лите, сомневался в Лите и злился на себя.

Открывать или нет?

Как джентльмен — а Грейвс считал себя практически единственным представителем таковых на Западе, — он точно знал ответ. Но как шериф понимал, что этот ответ не подходит. Письмо, что сейчас покоилось в конверте, могло прояснить донельзя мутную историю с Литой; письмо не стало бы врать, как врала Лита.

— Да будь всё проклято! — Грейвс вскочил на ноги и в сердцах пнул табуретку. Жалобно заскрипев, у неё отвалилась ножка, но сама табуретка мужественно продолжила стоять. Грейвс мрачно смерил её взглядом и провёл ладонью по колючей щеке, потирая подбородок.

Душный воздух маревом плавал по офису, лениво заплывая в лёгкие. Где-то вдалеке периодически ржала лошадь — Бедняк Пит снова учил своего мальца кататься верхом. Мерно гудели мухи, кружа под потолком в поисках пищи.

Светлый конверт прожигал столешницу, не давая покоя Грейвсу.

Денвер. Если Бэрбоун был прав — а он, скорее всего, и был, — кто-то писал Лите из Колорадо. Но кто? И почему тогда в адресной строчке значился Ривертон? Для поддержания легенды? Значит, у Литы был сообщник — или помощник.

Если Лита приехала из Денвера, то всё могло оказаться куда сложнее. И чтобы это понять, он должен был прочитать чужое письмо.

Грейвс цокнул языком и постучал пальцами по столу. Муха задумчиво присела ему на плечо, но тут же умчалась прочь, подгоняемая приглушенным ругательством. Табуретка едва слышно поскрипывала, будто жалуясь на нелёгкую долю.

Мне тоже тяжело, вообще-то, раздражённо подумал Грейвс и стёр капли пота со лба.

Раньше он частенько наведывался в Денвер. Не только к Ковальски; в Денвере жила Пиквери — его подруга детства и вообще очень хороший человек с красивым, но нелюбимым ею именем. Они росли на соседних улицах, ходили в одну школу и даже однажды вместе подрались с главным хулиганом района. Неравная схватка закончилась выдранной прядью волос Пиквери и разбитым глазом Грейвса, но зато у задиры отсутствовал передний зуб, что не шло ни в какое сравнение с утерянной прядкой и синяком. Они воровали маленькие кислые яблоки с соседского двора, бегали под дождём за свежим хлебом и один раз чуть не поцеловались, но в самый ответственный момент Пиквери хихикнула, и Грейвс, не удержавшись, засмеялся вслед. Позже, спустя много лет, Грейвс думал, как же хорошо, что между ними была только крепкая, проверенная годами дружба, не испорченная ничем боле.

Грейвс переехал в казавшийся тогда перспективным Грин-Ривер и стал помощником шерифа, а после и шерифом. Пиквери уехала в Нью-Йорк в юридическую школу, а потом, уже судьёй, вернулась в Денвер. Впрочем, вернулась она не одна: теперь с ней были тонкие сигареты, снисходительная полуулыбка и любовь к подаркам от подсудимых. Грейвсу не нравилась новая Пиквери, но с ним она вела себе точно так же, как и до отъезда, поэтому он закрывал глаза буквально на всё, пока не случилось то, что случилось.

Пиквери украла Обскур.

Точнее, конечно, украли сёстры Голдштейн, эти пронырливые воровки, постоянно ускользающие из трясущихся рук местного правосудия. Пиквери всего лишь создала необходимые условия — и попалась, не успев выскользнуть из закрывающейся клетки облавы. Грейвс был на её слушании. На первом, втором и даже на третьем, хотя третье уже было без надобности: все и так знали, что оправдательного приговора не бывать, как снега в июле. Все вопросы о сёстрах она игнорировала, сурово стискивая губы, и прокурор с досадой чесал лысеющую макушку: премии за поимку двух преступниц ему явно было не видать.

Сейчас Пиквери прохлаждалась в просторной камере каменной тюрьмы Денвера, ожидая то ли повторного суда по апелляции, то ли ещё чего-то — Грейвс уже и не помнил. Но одно он знал точно: на свободе остались Голдштейн, виновные в краже ничуть не меньше Пиквери.

Грейвс искренне считал, что даже больше.

Письмо продолжало раздражать. Мухи сочувственно жужжали, но сокращать расстояние до волос Грейвса не решались. Он снова потёр подбородок и, решив, что тратить нервные клетки на такую ерунду просто смешно, сжал в пальцах конверт и решительно направился к оружейному.

Узкие ступеньки жалобно заскрипели, поочередно прогибаясь под его весом. Грейвс на секунду замер перед дверью, рассматривая облупившуюся краску и проговаривая про себя продуманный диалог. В нём он с уверенной усмешкой протягивал Лите конверт и пристально наблюдал за её вмиг изменившимся лицом, а после парой профессиональных фраз добивался от неё чистосердечного признания. В чём именно должна была признаться Лита, Грейвс додумать не успел: стоило ему поднять руку, чтобы постучаться, створка открылась, и он увидел Литу.

Лита выглядела усталой и невыспавшейся. Собранные в хвост волосы подчёркивали овал лица, под внимательными карими глазами красовались синие полукруги. Царапина на шее совсем зажила, оставив после себя едва заметный розовый след.

Грейвс вдруг понял, что он всё ещё молчит.

— Доброго дня, — с расстановкой произнёс он, стараясь придать голосу светское выражение. — Куда-то собрались? — добавил он, немного подумав.

Лита прищурилась и скрестила руки на груди.

— Это допрос? — почти вызывающе произнесла она, вскинув брови.

Грейвс на мгновение растерялся.

— Это воспитание, — он машинально сжал в пальцах конверт и в этот момент вспомнил о письме. — Вам, — он протянул Лите конверт, но та продолжала недоверчиво смотреть на него, — Из Ривертона...

На лице Литы мелькнуло непонятное выражение, и она резким движением вырвала письмо из руки Грейвса. Мгновение она разглядывала тонкие буквы адреса, а потом снова подняла взгляд на Грейвса. Теперь в её глазах явно читался страх.

— Вы... вы прочли его? — она сделала небольшой шажок вперёд, вглядываясь в его лицо. Между её бровями появилась тонкая морщинка.

— Оно адресовано вам, — галантно отозвался Грейвс и добавил про себя, что только мысль о Лите его и остановила.

Лита выглядела растерянной. Она сжала в тонких пальцах конверт, снова вглядываясь в полустершиеся буквы. Грейвс смотрел на изгиб её шеи, на плавные линии ключиц, и очень не хотел уходить.

— Если вам нужна помощь... — как можно мягче начал он, и на короткое мгновение ему показалось, что она согласится.

— Спасибо, что отдали письмо, шериф, — Лита выпрямила спину и посмотрела куда-то сквозь него. — Хорошего дня, — она демонстративно взялась за ручку двери и выжидающе поджала губы.

Грейвс, помедлив, кивнул и сделал шаг назад, позволив створке захлопнуться прямо перед ним. Он знал, что Лита продолжала стоять на том же самом месте, выжидая, пока он уйдёт. Смотря под ноги, он спустился вниз и вышел на улицу. Горизонт заволокли тучи, но духота продолжала нависать над прерией. Низко летали редкие птицы, в доме Роджерсов громко скандалила Бетти.

Грейвс привалился спиной к деревянной колонне и прикрыл глаза. Предстояло кое-что обдумать, и ему очень не хотелось этого делать.

Когда Лита всем своим видом показывала, что ему пора, Грейвс ненароком заметил висящую на дверце гардероба серую накидку. Обычнейшую серую накидку, которые продавались тут и там; удобные и прочные.

Вот только каёмка у накидки была белой. А у самого края шёл неровный шов, будто её пытались заштопать.

Обычное дело, если бы не одно "но".

На месте последнего преступления сестёр Голдштейн был найден клок серой ткани с белой каймой.