Из России с Малфоем (джен)

— Очухался, придурок? — спросил его незнакомый голос. — Ты какого хрена в подвал полез, если там ни... не обесточено?

— Что, простите? — с некоторым трудом спросил Люциус. Голова ужасно кружилась, перед глазами плыли круги, и тело казалось чужим, слишком массивным и непослушным. А ещё почему-то премерзко пахло каким-то спиртным — но он не взялся бы сказать, каким именно.

— Ты чо, Серёга? — в загадочном голосе появилось явное беспокойство. — Крепко же тебя приложило, видать!

Перед его лицом появился коричневый сосуд... иного слова он не подобрал, резко пахнущий спиртом.

— Держи вот фанфурик, поправься!

Слова этого он не знал, но послушно глотнул, будучи уверенным в том, что это какое-то зелье — и, закашлявшись, выплюнул. Никакое зелье не могло иметь такого вкуса и запаха! Похоже на спирт — но с каким-то мерзким привкусом и отвратительным запахом.

Наверное, от омерзения круги перед глазами почти погасли, и он смог разглядеть, где находится — и тут же решил, что у него галлюцинации.

Потому что то, что он видел, просто не могло быть правдой.

— Ты чо, охренел... твою мать! Нормальный же «Боярышник», не фуфло какое... Может, «Скорую» вызвать, а?

— Боярышник? — машинально переспросил Люциус. В принципе, боярышник был, конечно, уместен, но... Он зажмурился и снова открыл глаза, надеясь, что увидит знакомую комнату — может быть, спальню... в крайнем случае, палату в Мунго — но вместо этого он по-прежнему находился в каком-то тёмном и грязном помещении, пахнущем настолько чудовищно, что он просто не взялся бы описать.

Человек рядом с ним напоминал помесь мелкого дельца из Лютного и грейбековского егеря — но это всё померкло в тот миг, когда Малфой опустил глаза вниз и увидел свои руки... или то, что должно было быть ими.

— А тебе чо, «Рояль» надо? — его собеседник сначала заржал, но потом обеспокоенно произнёс:

— Серёга, да ты чо, совсем уже?.. Твою мать, вставай, мне ж такого кабана не поднять!

— Рояль? — переспросил Люциус, лихорадочно пытаясь понять, что происходит. — Зачем мне сейчас рояль? Здесь? — Мерлин! Моргана, Мордред и Основатели! Что происходит? Что с ним сделали?

Сделали... стоп. Лорд? Но за что? В чём он опять провинился?

Он поднял руки к лицу, недоверчиво их рассматривая. Грязные, какие-то заскорузлые, с чёрными, кое-где обломанными ногтями... а запах! От них несло чем-то, отдалённо напоминающим табак — только омерзительнее раз в тысячу. Кто же и зачем с ним это сделал?

— Ты ж сам завсегда «Роялями» берёшь, — возмутился псевдоегерь. — Только и слышно: за смеситель два «Рояля», за прокладку «Боярышник».

— Что? Какой смеситель? — Малфой потихоньку начинал злиться. На наказание это было не слишком похоже... розыгрыш? Его положение было теперь, разумеется, весьма жалким — но чтобы настолько?! — Вы кто?

— Чо, в натуре не придуриваешься? — изумился собеседник, — ну дела… Михалыч я, твой напарник. Ну, ё... Пойду в первую квартиру, там бабка с телефоном, пусть в «Скорую» позвонит. Как бы в дурку тебя не упекли.

— Кто? — переспросил Люциус, но странный человек, назвавший себя «Михалычем», уже ушёл, бормоча себе под нос что-то непонятное.

Следовало воспользоваться моментом — и он, вскочив... тут же свалился на пол от безумно закружившийся и вмиг разболевшейся головы. Состояние весьма напоминало похмелье, и он решил немного посидеть, чтобы прийти в себя.

И, кстати, где его палочка?!

— Чего, кровососушка ты наш, Бог-то тебя наказал? — раздался рядом злорадный старушечий голос. — А ведь и правда, неладно с ним... я думала, брешет Михалыч. Пойду уж, позвоню...

Малфой буквально подпрыгнул и, обернувшись, увидел омерзительного вида старуху — вылитую ведьму из Лютного, которых такие, как он, обычно обходили, как говорится, за несколько ярдов.

— Мэм? — осторожно произнёс он. Беллатрикс. Это точно устроила Беллатрикс. Больше некому!

— Какая я тебе: «мам», сынок нашёлся! — возмутилась ведьма. — С утра, небось, шары залил, вот теперь будешь знать. У-у, пропойца!

Ведьма плюнула и уползла к себе, бормоча что-то про алкашей, придурков и кровопийц.

Малфой потёр лицо ладонями — и опять дёрнулся, ощутив под ними щетину, невнятный подбородок и дряблую кожу. Оглядевшись в поисках какой-нибудь отражающей поверхности, он, конечно, ничего не нашёл — но увидел довольно высоко над собой мутное, забрызганное грязью окно. Если до него дотянуться, можно будет увидеть хотя бы размытое отражение... знать бы, оборотное это или какие-то чары?

Он взял старый, невероятно скрипящий и грязный стул и, поставив его под окно, забрался на сиденье и встал на цыпочки, пытаясь дотянуться до окошка — и вдруг услышал:

— Ах ты ж, паразит, глаза твои бы повыскакивали!

Здоровенная... Не женщина, а, как говорил Долохов, бабища в линялом цветастом халате зло смотрела на него. Жёлто-белые, тёмные у корней, волосы, красное одутловатое лицо с двумя подбородками, рваные тапочки на ногах...

— Чо уставился, ирод окаянный, родную жену не признал? Ах ты алкаш, ведь последние мозги пропил! Вот убила бы тебя, гада, дак ведь посадят! Денег ни копейки, детей в школу собирать нужно, а он мало того, что пьёт, ещё и под ток полез... Да чтоб тебя холера взяла!

Нет — это точно было какое-то странное колдовство. Кто-то зачаровал его так, что он видел всё вокруг как свою противоположность? И слова, вероятно, тоже... Это всё объясняло: и комнату, и женщину напротив него, и его самого... так. Надо собраться. Его слова, вероятно, тоже переворачиваются? Тогда...

— Рот закрой, — буркнул он, стараясь сделать голос как можно грубее. — Тебе чего?

— Мне чего? Ах ты козлина позорный! Я кого просила денег принести, чтобы Надьке с Пашкой хоть обувь к школе купить? Только и знаешь шары бесстыжие заливать, а про детей одной мне и думать?

«Детей». Нет — точно колдовство. Какая, однако, интересная магия...

— Денег не дам, — сказал Люциус, понятия не имеющий, где ему в этом странном месте искать деньги. Надо как-то выйти наружу, что ли... Голова чесалась неимоверно, как, впрочем, и тело. Вымыться бы... если он дома и... видимо, в подвале? А, хотя нет — на чердаке. Да — раз это кажется подвалом, значит, это чердак. Тогда ему надо вниз... то есть вверх. Мерлин! — Мне бы умыться, — сказал он. — И кофе.

— А какавы с чаем тебе не подать? — вызверилась на него эта... женщина. — Кофе ему! «Рояль» на опохмелку, что ли? Ирод окаянный!

Да что они привязались к роялю?! Малфой почувствовал нарастающее раздражение.

— Сейчас не до музыки, — отрезал он. — Я хочу вымыться! — раздражённо сказал он, направляясь к выходу. — Идём, что стоишь?

Так... лестница вверх — то есть, на самом деле, она ведёт вниз. Спуститься... подняться на пару этажей — и налево. И вымыться, наконец, и переодеться. Посмотреть на себя... и найти и убить того, кто устроил ему подобное развлечение.

Жилище, в которое он попал, было тесным, маленьким и захламлённым. Две крошечные комнаты, соединённые друг с другом, тесный коридор, в котором можно пробраться только одному человеку, уборная и ванна в каморке, где он не поселил бы даже чокнутого домовика... И вышедшие навстречу дети: девочка лет девяти и мальчик на пару лет младше.

— Опять папка пьяный? — спросил мальчик.

Никакое колдовство не могло так сработать.

Но тогда... тогда что же это было такое?!

Люциус молча отодвинул мальчишку и, войдя в ту самую каморку, закрыл за собой дверь — и уставился на своё отражение в зеркале, откуда на него смотрело вытянутое, опухшее, заросшее щетиной лицо с явными, на его взгляд, признаками вырождения.

Он долго смотрел в зеркало, мучительно пытаясь понять, что же с ним происходит, — а затем решительно стянул с себя грязные тряпки, служащие ему одеждой, и отправился мыться.

Намылившись и смыв пару раз грязную пену, он додумался, наконец, попробовать сделать в ладонях — раз его палочка куда-то пропала — хотя бы Люмос, но потерпел полный крах. Значит...

Ему не хотелось думать, что это значит.

Закончив мыться, он сообразил, что переодеться ему попросту не во что. Да и бритвы он не нашёл — и, завернувшись в явно женский — цветастый и явно не слишком чистый — халат, вышел, наконец, обратно в квартиру.

— Пап, а ты зачем мамкин халат взял? — спросил его мальчик.

— А зачем он вчера вместо балкона в кладовку залез и орал, что нас замуровали? — ехидно ответила девчонка.

— Выполз, алкашина, — поддержала её мать. — К тебе вон даже «Скорая» не поехала, к пропойце. Давай, собирайся, пойдём на участок, а то дома совсем жрать нечего. Хоть картошки подкопаем.

— Надо поговорить, — сказал Люциус, старательно удерживая на лице нейтральное выражение. У него в голове уже возникла некоторая теория, совершенно дикая и невероятная, но зато идеально всё объясняющая, и ему требовалось её подтверждение. — Наедине, — добавил он, поглядев на каких-то замызганных и тощих детей.

Девчонка взяла за руку брата и повела его к дверям, бурча, что потрахаться и ночью было можно.

— Поговори ещё! — рявкнула женщина и повернулась к нему:

— Ну?

— Я, наверное, получил какую-то травму, — заговорил он, осторожно садясь на не внушающий никакого доверия табурет. Мерлин, как же вокруг было убого и грязно! И дело было даже не в бедности — хотя и она была ужасающей, — но ведь можно было оттереть все эти пятна, выстирать тряпки, да тот же халат... магглы! Он подавил поднимающееся в нём раздражение и, запахнув поплотнее халат, пояснил: — Я... не всё помню. Но я не хочу к целителям.

— Да кто ж в дурку хочет? — хмыкнула женщина, с интересом его разглядывая. — А ведь ты и вправду не в себе. Матом не покрыл, Надьке с Пашкой не врезал... Эк тебя приложило! Может, и выпить не тянет? Дал бы бог...

— Не тянет, — усмехнулся он. — Но ты должна мне помочь. Напомни мне своё имя? И моё заодно.

Детей он запомнил. «Паш-ка» и «Надь-ка». Странные имена... Где он вообще, интересно?

— Серега, ты чо, и своё имя забыл? Дела... Папаша твой по пьяни удавился, а тебе, видать, память отшибло? Люся я. Людмила Петровна Рыжкова, а ты Серёга... Сергей Иванович Рыжков. Ну, блин, Санта-Барбара!

Малфой помотал головой. Так. Серёга и Сергей звучало похоже — видимо, первое было домашним вариантом второго. Ива-но-вич, по всей видимости, второе имя, а Рыж-ков — фамилия. Он что, славянин? Моргана и Мерлин, где он?!

Какое отношение ко всему этому имеет святая Варвара, он решил пока что не уточнять.

— Люся, — медленно повторил Люциус. — Чем я занимаюсь? И, — он приготовился к воплю, — что это за город?

— Ну ваще... Сантехник ты, в ЖЭКе работаешь, а город Энск. Ещё чего не помнишь? Какой год на дворе или почём курс доллара? Во, блин, дожили.

— А действительно, — слегка побледнев, спросил он: — Какой сейчас год? И, — ах, как кстати она это сказала! — какой сейчас курс доллара?

Не спрашивать же, в какой они стране. А по названию валюты он это определит.

И Мерлина ради, что такое «ЖЭК» и «сантехник»?!

— Не, ну не скотина, а? — вопросила кого-то наверху женщина, — август 1997 года сейчас. Я тебе сколько говорю, что денег нет, что надо ребятишкам в школу собраться, а он мне про курс доллара! Да холера его знает, какой он там, я его сроду не видела, сволочь ты пьяная! Зарплату по полгода не платят, так он ещё и калымит только за выпивку!

— Август девяносто седьмого, — повторил Малфой. Значит, время осталось прежним... Он сам не знал, хорошо это или нет. — Зачем ты кричишь? — спросил он, хмурясь. Голова очень характерно болела — так бывает с похмелья. Ему довелось пару раз в жизни испытать это состояние — отвратительно. — И если у тебя нет кофе, то, может быть, найдётся чай? Пить хочется, — сказал он.

— Господи Иисусе, — женщина неумело перекрестилась, — есть у нас чай, есть... Даже варенье есть, немного, правда... Неужто впрямь пить бросил?

Она торопливо ушла на крохотную кухню и загремела там посудой, готовя чай. Некрепкий, слабый, явно перестоявший.

Малфой же остался в комнате и огляделся. Магглы... Вот, значит, как они живут. Отвратительно! От окружающей обстановки веяло нищетой — он хорошо знал этот дух, который бы ни за что не смог описать, но никогда, встречая его, не ошибался. Какие-то ободранные обои на стенах... одну из которых, правда, закрывал почему-то ковёр. Мерлин, кому и зачем понадобилось вешать ковёр на стену? Скрипящая и тоже ободранная продавленная мебель... И везде грязь, грязь — нет, это решительно невозможно! Он просто не может жить в подобных условиях — даже временно.

Морщась от отвращения, головной боли и подкатывающей тошноты, он вышел из комнаты и, пройдя по чудовищно захламлённому коридорчику, добрался до кухни. Моргана и Мерлин... здесь готовят еду?!

— Это наш дом? — спросил он, наконец.

— Квартира, — поправила его женщина. — Бабушкина ещё, кто ж тебе сейчас квартиру даст, не советская власть. Счастье, что бабка меня перед смертью к себе прописала.

Пассаж про советскую власть и «прописала» Малфой не понял, но вопросов пока задавать не стал: меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы эта женщина всё-таки вызвала целителей.

— Почему здесь так грязно? — спросил он, брезгливо касаясь пальцами торца столешницы, покрытого липким серым налётом. — Я понимаю, что у нас нет денег, — сказал он с максимальной, на которую сейчас был способен, вежливостью, — но ведь можно всё это отмыть. Я думаю, нам нужно этим заняться.

Его всё равно мутило, и голова раскалывалась — думать он толком не мог. Значит, можно было пока что потратить время на приведение его временного жилища в хоть сколько-нибудь приемлемый вид — а в процессе работы выяснить ещё что-нибудь.

Например, что это, всё-таки, за страна.

— Да когда мне? — возмутилась женщина, сердито глядя на него, — я на двух работах вкалываю, да еще сад, да Пашка с Надькой... Мне разорваться, что ли?

— Сейчас ты ведь дома, — сказал Малфой удивлённо. — И дети уже достаточно большие, чтобы помочь. Чай готов? — спросил он, с усилием сдерживая раздражение. Надо успокоиться... Мерлин, как же болит голова! Он сжал пальцами виски и потёр лоб. — Я думаю, начать надо с комнаты, — сказал он. — Позови детей — я хочу закончить уборку до ночи.

— Сколько я слёз пролила, чтоб ты за ум взялся да пить перестал, — буркнула женщина. — Вот дура-то была. Надька, Пашка, домой! — заорала она в открытое окно. — Папка ваш уборку решил устроить, помогать будете!

— Чай готов? — повторил Малфой.

Мерлин, какая дура. Как вообще можно было заделать ей двух детей?! Впрочем... Он вспомнил собственное отражение и слегка успокоился. Они друг другу подходят... Но ему-то что делать?

— И я полагаю, что вчетвером мы закончим быстрее. Тебе разве самой не противно так жить?

Женщина сунула ему под нос чашку с отбитой ручкой, в которой плескалась желтовато-коричневая жидкость.

— Держи свой чай, ирод! Жить так противно, ишь ты. Как по пьяни блевать повсюду, так это ничего. Барин нашёлся, мать твою за ногу!

Мерлин...

Люциуса затошнило — и от её слов, и от странной жидкости, которую эта женщина почему-то назвала чаем, и от всего вокруг. Пришлось закрыть глаза и посидеть так немного, стараясь продышаться — и лишь потом рискнуть выпить то, что она ему дала. На чай это и вправду было похоже не очень, но, в целом, на вид оказалось лучше, чем на вкус. В конце концов, что он, никогда не пил гадких зелий?

Голова немного утихла, и он, посидев ещё какое-то время и дождавшись, пока пройдёт тошнота, открыл, наконец, глаза, решительно встал и сказал:

— Дети пришли? Пора начинать, иначе мы до вечера не закончим.

* * *

Каждая вещь, которую он собирался выбросить, была абсолютно необходима этой ненормальной: одна лыжа на балконе, сломанный прибор «дедово радио», груда старых тряпок — а вдруг пригодятся! — такие же старые и страшные ботинки, которые не надели бы и обитатели Лютного, дырявые кастрюли...

— Это хлам! — наконец, вспылил он. — Здесь от силы футов сто шестьдесят — здесь людям жить негде! Ты не видишь, что эти вещи съедают человеческое пространство? — яростно спросил он. — Ты, — от возмущения он даже забыл детские имена и потому просто ткнул пальцем в мальчишку: — Собери там всё, — Люциус указал на балкон, — и отнеси на помойку. Ты, — велел он девчонке, — собери все тряпки и обувь — туда же. А ты сейчас мне поможешь отмыть всё это, — он поднял одну из кастрюль, — или, клянусь М... — он в последний момент прикусил язык, — за себя не ручаюсь!

— Мам, — позвала девчонка, — давай я за участковым сбегаю? Он ведь щаз опять с ножом за тобой бегать будет!

— Толку-то, — махнула рукой мать, — тот раз сказали, что когда убьёт, тогда и обращайтесь. Не зли ты его, ирода...

— Я не собираюсь никого убивать, — честно сказал Малфой. Последнее, чего ему сейчас хотелось — познакомиться с маггловским Азкабаном. — Но жить на свалке я не намерен. Ты меня слышала? — спросил он девчонку. — Собирай всё это тряпьё и выноси прочь. Не смотри так, — поморщился он, глянув на тётку, во взгляде которой, казалось, сконцентрировалась тоска всего мира. — Шевелись.

Мерлин. Да с Крэббом и Гойлом проще!

— А таких слов папка ещё не говорил, — восхищённо произнес мальчишка. — Мерлин с Гойлом... Класс!

Люциус похолодел было, но, похоже, этим магглам даже имя «Мерлин» ни о чём не говорило, и вообще они все эти слова приняли за ругательства. Эта мысль развеселила, и он, хмыкнув, сказал:

— Ну, не ругаться же мне при вас по-настоящему. Маленькие ещё.

— Чойта маленькие, я уже давно все слова знаю! — возмутился было мальчишка, но мать дала ему подзатыльник и погнала выбрасывать барахло на мусорку.