Пятый крест (джен)

Трава под ногами такая скользкая от росы, что Жанна с размаху падает на мокрую раскисшую землю. Кольчужный нашейник больно давит на горло, душа ее, и Жанна резко дергает его в сторону. Стрела бело-черным оперением мягко входит в грязь в двух шагах от нее, заставляя отползти вправо. От усталости она уже не чувствует правую руку и медленно берет меч левой, не переставая оглядываться по сторонам. Лошадь она потеряла в первые полчаса сражения, и ее любимый топорик, который так удобно было использовать вместо меча, похоронен в грязи. В пылу сражения ее отряд оттеснили от стен, и теперь Жанна пытается найти хоть несколько знакомых лиц — кроме тех, кто так покорно следует за ней.

Предзакатный цвет солнца кровью окрашивает раскинувшееся внизу поле, и только мгновение спустя Жанна понимает, что кровь — настоящая. И трупы, через которые она перешагивает — тоже. Прося небо о победе, она бредет вперед. Стрелы черными птицами заслоняют небо, и Жанна едва успевает прикрыться схваченным с мертвого тела щитом.

Лилии на нем? Или львы?

От боли в правой ноге, раненной осенью при осаде, и усталости она стонет, но продолжает идти. Ей нужна эта победа. Нужна больше, чем сон, хлеб, вода или любовь. Если Шуази падет — она не сможет пробиться к Парижу. Тогда — конец.

Жанна стискивает зубы, касаясь рукой колотящегося сердца. Оно устало, но должно биться. Нельзя останавливаться, пока не взят пятый крест, пятый рубеж — Париж. Пусть остановится потом. В любой день. Жанне — не жаль. Она готова бежать в столицу одна, сражаться и умирать одна — но дойти до Парижа, увидеть его высокие стены и едва заметную крышу Сен-Шапели. И взять их. Она идет вперед, не обращая внимания на боль в ссадинах и стертых ногах, сжимая зубы с такой яростной силой, так уверенная в своей победе, уверенная в своем короле, что Бог в ее сердце боится и оттого молчит.

Бог боится — Жанна нет.

Прижимая руку к сердцу и прикрываясь щитом, она бредет вперед еще пять, десять, пятнадцать бесконечных минут и, наконец, находит взглядом нескольких солдат, бегущих вверх по склону. Где-то там, внизу, за их усталыми спинами, несколько копий, потеряв пеших воинов, отчаянно отбиваются от разъяренных англичан и бургундцев.

— Стойте! — она бросается им наперерез, устало держа меч. — Каково положение войска?

У безымянного солдата по лицу течет кровь, и отвечает он не сразу, несколько мгновений ловя воздух ртом.

— Разбиты, Дева. Кольцо разорвано. У них десятки кулеврин. Крепость не выдерживает…

— Должна выдержать! — кричит Жанна с такой силой, что едва не рвет легкие, и перед глазами мелькают желтые круги. — Должна выдержать, вы меня слышите?

Солдаты смотрят на нее оторопело и с отчаянием. Краем глаза Жанна замечает новый отряд англичан, бегущий справа, и вдруг внизу, под стенами Шуази, изрытыми ударами кулеврин, раздается унылый и надрывный сигнал к отступлению.

— Нет! Нет! — Жанна поднимает меч и, спотыкаясь, отбрасывает щит и бросается вперед, наступив ногами на измазанное грязью знамя — ее знамя, на котором Бог, чье лицо почти невозможно разглядеть, упрямо сжимает вышитыми руками мир. В смятении подняв его и сунув в руки ближайшего солдата, Жанна застывает, качаясь с носка на пятку. Она не знает, что осталось от войска, она не знает, где ее оруженосец, где ее брат, где она сама. Это — неважно. Сейчас нужно отбить крепость назад. — Отступать — нельзя! Где ты, Господи? С нами ли ты — или с ними?

Ее голос теряется в предсмертных криках, в звонах стали, в тяжелом топоте сотен ног. Голубкой взлетает в багряное небо — и исчезает. Жанна бросается вперед, обезумев от горя, и в глазах ее — стены Парижа, стены крепости, которой она никогда не возьмет. У нее слишком мало людей. Вся поддержка, которую ей удается собрать — небольшая наемная армия итальянцев во главе с черноволосым капитаном, цыкающим желтоватой слюной через пеньки передних зубов, люди Луи де Флави, начальника крепости, да остатки отряда Людовика Бурбона.

— Сзади! — кричит ей кто-то с лилией на кирасе, перемазанный землей и кровью, и Жанна с трудом оборачивается.

Сталь встречает сталь, мелькают чужие, английские глаза и зубы, безымянный противник на секунду превращается в горбатого карлика, и из ее горла вырывается крик, а меч вдруг раскалывается на две части. Рукоять с верхним, пятым крестом остается в ее маленькой руке, а лезвие плашмя падает на землю. И ей кажется, словно она сама раскалывается надвое вслед за мечом: ликующая под Орлеаном Жанна падает на красно-серую землю, а отчаявшаяся и покинутая остается в руках.

Все, что Жанна успевает сделать — из последних сил ударить нападающего ногой, и он неуклюже падает на колени, но тут же встает. Жанна пятится назад, сжимая обрубок меча в ставшей ледяной ладони, чувствуя, как горячий едкий пот прошибает спину и виски, и видит занесенный над головой меч.

Она не может умереть вот так. Не может. Она еще должна помочь родине, помочь королю, помочь…

Падая на спину, Жанна не закрывает глаз. В воздухе, теплом и нежном, пахнет мокрой землей, кровью, смертью, и вдруг перед ней, высоко, оказывается вечернее небо с тусклыми звездами. Может быть, там уже ждут? Именно ее, а не этих мужчин, среди которых есть совсем мальчики? А может быть — Бог оставил ее? Уверенная в своей правоте, полная гордыни, она ринулась на Шуази, мечтая о столице, действуя от имени Бога — и святые отвернулись от нее? Она заявляла, что через нее говорит Бог, слишком часто, выдавая свои желания спасти Францию за его волю.

Горячая кровь капает на лицо, и Жанна, перестав дышать, хочет закрыть глаза, чтобы не видеть потухающий взгляд чужого, но несомненного, не зверя, а человека, каким она сама является — и не может. Тяжело дыша, она просто смотрит ввысь, все еще сжимая рукоять. Текут минуты. Шум битвы сменяется пением птиц в соседней роще. Все, что создал Бог на земле, так далеко от войн и королевств, от герцогов и пап, и так прекрасно в своей неподражаемой простоте. На мгновение ей хочется оказаться дома, у старенького очага, где мать выпекает душистый хлеб... В хлеву мычит корова, и едко, сладко пахнет сеном, а там, над пшеницей, машут крыльями стрекозы. Жанна часто моргает, и кровь на щеке из горячей становится теплой и смывается чистыми слезами.

А потом она выдыхает — и время снова несется безумным потом, как вода в горной реке.

Жанна поднимается на ноги и долго смотрит сверху вниз на мертвого англичанина, проткнутого французским копьем. Кто спас ее — человек или Бог? С трудом передвигая усталыми, словно железными ногами, Жанна идет вперед, к остаткам разбросанного по полю войска. Теперь, когда оно отброшено на пол-лье от крепости, англичане не станут его преследовать — во всяком случае, сегодня. Они выступят завтра, с новыми силами и новой надеждой. Оглушенная поражением, оглушенная раздавленной надеждой, Жанна останавливается на пригорке и, сглотнув, смотрит на свои руки, спрятанные в латных рукавицах. Под Орлеаном она сжимала железный кулак — и англичане падали со стен, разбиваясь о ее веру. Теперь у нее нет сил согнуть и палец.

Она находит брата с трудом, прошагав полчаса или час по разбитому подковами и сапогами полю. Вокруг нее — раненые, умирающие и живые, и кто-то знакомый машет ей рукой, но Жанна забывает лица. Разве она еще нужна? Она — пешка в игре. Пешками жертвуют. У пешек нет языка.

Пьер остервенело чистит старый меч, и на лбу у него крупными каплями блестит пот. Жанна садится рядом с ним прямо на землю и, отбросив в сторону рукавицы, отчаянно трет пальцем уцелевший пятый крест. Тот звон — тот оглушающий вскрик ломающейся стали стал знаком, пришедшим с безмолвных небес. Жанна приподнимает рукоять меча, позволяя заходящему солнцу кровавыми бликами играть на кресте.

Жанна понимает, что говорит ей Бог: Париж закрыт для нее, и даже ее собственная судьба теперь только в человеческих руках. Поднимая рукоять все выше, она замечает, как та дрожит. Путь ее теперь не освещает небесный свет, путь ее теперь — темен и страшен, и не повернуть назад. И горбатый карлик не убит в этой битве, лишь затаился и ждет, облизывая жирные пальцы. А четыре рубежа, четыре креста позади, и остается только пятый. Если не Париж — то что?

— Там они нас не достанут, — заверяет Пьер спокойно и кивает куда-то в сторону. — Там мы покажем им, на что способны.

Жанна медленно оборачивается: вдалеке горделиво высятся мощные крепостные стены с черными зияющими воротами.

Там — Компьень.