Чужая память (джен)

Брайану Шонпайку не спалось. Он ворочался с боку на бок, искренне надеясь, что мистер Поттер передумает или у него не получится вовремя собрать нужные воспоминания. Всю последнюю неделю Брайан как мог тянул время, но бумажный самолетик с очень узнаваемой печатью главного аврора, прилетевший к нему на стол, едва не заставил заплакать от безысходности. Почерк у мистера Поттера был ужасным, но даже это было бы простительно, если бы в письме он сообщал об отмене своего чудовищного эксперимента. Гарри Поттер, напротив, писал о том, что у него все готово и Брайан может приступать к активной фазе.

«Активной фазой» Гарри именовал изменение у донора внешности и поиск того, кто это самое изменение может сделать. Не желая подставлять коллег и не зная, как объяснит и попросит кого-либо об этой услуге, Брайан принял решение взяться за дело самостоятельно. С трансфигурацией у него всегда было хорошо, и теперь, имея целую папку с колдографиями и описанием тела Снейпа, позаимствованной из больничных архивов, воплотить его в реальность, закрепив успех вечным заклятием, оставалось лишь делом техники.

Стараясь отложить самое неприятное на потом, Брайан, решив попытать счастье, снова встретился с Поттером, где еще раз дерзнул отговорить его от этой затеи. Успехом визит не увенчался. В наказание за назойливость Шонпайк получил выговор и дополнительное задание оформить комнаты будущего пациента так, чтобы профессору Снейпу было максимально комфортно.

Саму операцию решено было проводить в пятницу, в одной из частных палат Мунго. Там, где любой волшебник, заплатив деньги, мог бы привести своего врача и, взяв на себя всю ответственность в плане соблюдения законов, делать что угодно, оставаясь инкогнито. Такие палаты пользовались популярностью у волшебников, желающих начать новую жизнь или резко помолодеть, не привлекая большого внимания к переменам во внешности.

Гарри Поттер тем временем, расквитавшись со всеми важными делами, решил посвятить остаток недели формальностям и подготовить сценарий по возвращению Снейпа. Помимо внешности и воспоминаний, следовало придумать легенду его «воскрешения» для общественности, подделать нужные бумаги и, конечно же, записать и связно оформить все то, что так давно хотелось сказать профессору. Произносить любые речи экспромтом Гарри перестал уже много лет назад, предпочитая готовить заранее даже речи тостов и поздравлений для семейных праздников.

* * *

Память Гилдероя Локхарда так и не восстановилась. Новые воспоминания и навыки тоже не задерживались надолго. Вопреки всем изначально позитивным прогнозам, его исцеление замерло и теперь уже казалось практически невозможным. Заклятие забвения, наложенное Гилдероем на самого себя, продолжало действовать и могло быть остановлено только им самим. Увы, ни заклинания, ни своего прошлого, ни себя Локхард так и не вспомнил. Со временем он просто принял на веру и свое имя, и то, что когда-то он был популярен. Поначалу ему даже нравилось подписывать фотографии со своим изображением, но с приходом войны его популярность резко пошла на убыль, а после о нем так и не вспомнили. Народ, некогда боготворивший обладателя лучшей улыбки, теперь восхищался другими героями, и даже семья Гилдероя с каждым годом навещала его все меньше. Младшую и самую свою любимую сестру он последний раз видел семь лет назад. Светловолосая и красивая, она поцеловала его в лоб и больше не появлялась, не написав ни строчки. Временами Гилдерой мечтал, что однажды сможет покинуть стены Мунго и самостоятельно придет домой, но выписка по-прежнему откладывалась на неопределенное время. В отличие от тех же Френка и Алисы Долгопупс, тихо живущих в самом конце длинной палаты, Локхард был образцом нормальности, но на все просьбы Гилдероя выписать его из больницы целители почему-то отвечали отказом, считая, что он совершенно не готов к самостоятельной жизни. А сам Гилдерой, не зная и не помня ничего иного, смирился и огорчался лишь тогда, когда к кому-то из его соседей по палате приходили гости. Одиночество всегда заставляло его грустить и долго блуждать по больничным коридорам в ожидании ухода чужих родственников. Именно то, что Гилдерой был никому не нужен, и решило его дальнейшую участь.

Размышляя над тем, кто может стать лучшим донором для эксперимента, Гарри Поттер прочитал все истории болезни потерявших память волшебников и выбрал именно Локхарда. Если не брать в расчет необратимую потерю памяти, потенциальный донор был абсолютно здоров и даже подходил по возрасту. Особенно Гарри понравилась приписка, сделанная на последней странице личного дела Локхарда, которая гласила, что пациент может быть вылечен только повторным полным стиранием памяти, без возможности восстановления. Если для Гилдероя такое заключение означало, что он обречен на пожизненное проживание в Мунго, то для Гарри оно стало просто еще одним пунктом «за» для данной кандидатуры. К тому же отсутствие интереса у родственников не сулило никаких проблем в случае пропажи и смерти пациента.

Утром в пятницу Гилдерой по привычке рисовал. Подписывать автографы ему наскучило еще в первый год после окончания войны, и вместо инициалов на белом обороте фото все чаще стали появляться цветы. Чуть позже, когда одна из сиделок заметила тягу Локхарда к творчеству, она подарила ему первый блокнот и коробку карандашей. С тех пор рисование стало для Гилдероя самым лучшим времяпрепровождением.

В последний для его привычной жизни день он как раз выводил на тетрадном листе стебли ирисов. Словно настоящие, они дрожали и покачивались от невидимого порыва ветра так, что наносить штрихи с каждой минутой становилось все сложнее. Высунув от усердия кончик языка, Гилдерой не сразу почувствовал, что кто-то мягко положил руку ему на плечо и, видимо, уже не в первый раз зовет его по имени.

― Мистер Локхард, можете ненадолго оставить ваше занятие и уделить мне немного вашего времени? ― спросил целитель.

Гилдерой, одетый в потертый бархатный халат поверх пижамы, мог бы сойти за обанкротившегося лорда, если бы не взгляд и выражение лица. Всем видом и действиями он напоминал ребенка не старше четырех-пяти лет. Теперь, доверчиво смотря в глаза целителю, он отложил лист бумаги и замер, ожидая дальнейших указаний. Он давно привык к тому, что иной раз целители появлялись очень неожиданно и проводили какие-то свои тесты. Многие новички, впервые ознакомившись с его делом, жаждали попробовать свои силы и прославиться, вернув память бывшей знаменитости.

― Я заболел? ― на всякий случай спросил Гилдерой.

Стоящий рядом с ним целитель на новичка похож не был, и Гилдерою стало очень интересно, что тот от него хочет. День назад другой усатый и оттого похожий на большого кита целитель попросил Локхарда присесть сто раз кряду. После того эксперимента, оказавшегося всего лишь спором двух коллег, у Локхарда очень болели колени, и повторять такое ему совершенно не хотелось.

― Да, Гил, ― мягко ответил целитель и представился. За долгие годы работы он уже успел привязаться к этому, пусть и безнадежному, но одному из самых любимых пациентов госпиталя, и заранее представлял, как станет пусто без его задорного смеха. Успел он и привыкнуть к тому, что именно его, Брайана, Гилдерой никогда не запоминал и каждый раз знакомился с ним заново. ― Последние анализы были не очень хорошими, и нужно провести несколько повторных тестов. Ты же хочешь быть здоровым, верно?

Гилдерой понуро кивнул и со вздохом убрал альбом с цветами в ящик прикроватной тумбочки.

― Потом дорисую, ― сказал он, с любовью глядя на картонную обложку. ― Мы же ведь скоро вернемся, правда?

* * *

Не в силах смотреть Локхарду в глаза, Шонпайк сжал кулаки и кивнул, выдавив из себя жалкое подобие улыбки. Когда Брайан глядел на это простое, полное доверия лицо, его сердце разрывалось на части от жалости к Локхарду и отвращения к самому себе. Загнанный в угол, терзаясь муками совести и страхом за отца, он сейчас искренне желал, чтобы вместо Гилдероя на операционный стол попал сам Гарри Поттер. Его мозги Брайан прочистил бы с куда большим удовольствием и даже радостью.

Молча ведя пациента по коридорам в подготовленный кабинет, он чувствовал себя одновременно преступником и палачом, ведущим на казнь ни в чем не повинного человека.

― Вот, Гил, располагайся там, где тебе будет удобно. Пока что ты поживешь в этой палате, ― сказал Брайан, пропуская озадаченного Локхарда в заранее приготовленную небольшую комнату.

Окрыленный идеей, Гарри Поттер не смог не принимать активного участия в работе и, вычитав в одной из маггловских книг о методах восстановления памяти, помог Брайану в точности воссоздать личные покои Снейпа в школе.

― А можно мне блокнот? ― тихо попросил Гилдерой, осматриваясь. ― Можно даже новый. Ирисы я потом дорисую, а в этом будут жить драконы.

Самозабвенно рассказывая Брайану про Венгерскую Хвосторогу, он с детским любопытством исследовал комнату, в которой оказался. Изящный темный комод с резным узором особенно приковал его внимание, и Локхард даже опустился на колени рядом с ним, желая уделить вырезанным на темном дереве лилиям побольше внимания. Именно в этот момент Брайан скрепя сердце направил на него волшебную палочку и прошептал заклинание, погружающее человека в глубокий сон.

Операция по пожизненной трансфигурации внешности была трудоемкой, но, в отличие от маггловского аналога, совершенно не требующей хирургического вмешательства. Перенеся Локхарда на стол в операционной, Брайан неспешно принялся за дело, нервничая и вздрагивая от редких доносившихся до него звуков больницы.

Гарри Поттер, не выдержав ожидания, заявился в операционную, когда от внешности Локхарда уже почти ничего не осталось, но и на Снейпа он пока еще похож не был. На глазах Гарри золотые кудри медленно распрямлялись, чернели и удлинялись, кости сужались, а кожа меняла свой цвет на более бледный и даже болезненный. Шонпайк, выучив по посмертному освидетельствованию все шрамы и расположение родинок, работал очень хорошо, и Поттер не мог скрыть ликования, когда спустя пять часов рука Локхарда стала рукой Снейпа, так хорошо знакомой из омута памяти. Брайан умудрился скопировать даже рисунок вен и тоненький шрам на фаланге среднего пальца. До изменения лица Шонпайк дошел уже ближе к вечеру. Уставший и взмокший от напряжения, он выпросил себе немного времени на обед и затем, собрав остаток сил в кулак, вновь принялся за дело. Руки было переделывать куда легче, чем достигать нужного цвета у радужки глаз или получить тот самый, неповторимо саркастичный излом губ. Единственное, с чем у Шонпайка не возникло проблем — это нос. Поддавшись порыву вдохновения, знаменитый нос Снейпа получилось сделать с первой попытки, и даже Гарри признал его идеальным в своей неидеальности.

Закончив и оглядев свое творение, Брайан на несколько секунд испытал сильный прилив гордости от осознания, что смог сделать подобное в одиночку, и тотчас очень устыдился ее, осознавая, что именно он виноват в судьбе Гилдероя.

― Это прекрасно, ― прошептал Поттер, оглядывая спящее тело, уже лишенное собственных воспоминаний и личности. ― Правда прекрасно, Брайан. Если завтра все получится, то тебе больше не придется беспокоиться ни о чем на свете. Считай, что ты вытянул счастливый билет.

Весело рассмеявшись, Гарри хлопнул Шонпайка по плечу и, договорившись встретиться завтра, чтобы заняться воспоминаниями, покинул Мунго.

― Извини меня, Гил, ― тихо произнес Брайан. Проведя рукой по теперь уже черным волосам, он прекрасно знал, что Гилдероя уже нет, но не говорить этих слов просто не мог. ― У меня не было выбора. Прости.

Посидев еще немного возле спящего тела, Брайан превратил стул в небольшую кушетку и лег спать не раздеваясь. Возвращаться к отцу и смотреть ему в глаза сейчас Шонпайку было бы стыдно.