Под чужой маской: обратный отсчет (джен)

Сегодняшняя тренировка началась очень поздно — у Палыча нашлись какие-то неотложные дела, и в старом парке Антон оказался, когда уже начинало темнеть. Несколько минут он уже привычно бросал ножи в деревянную мишень, как вдруг услышал отчаянный девичий крик:

— Помогите! Мамочка! А-а-а!

Он бросился на голос, не раздумывая, и успел увидеть, как невысокая хрупкая девчонка в светлом летнем платье исчезает в Сумраке. Не сама, а повинуясь вампирскому Зову.

— Ночной Дозор! — заорал Антон, глядя на чёткую дорожку вампирьей тропы, тянущуюся от пролома в ограде,— выйти из Сумрака, тварь!

Вампир, гладкий лощёный тип, неохотно оторвался от потерявший сознание окровавленной девчонки и злобно оскалился:

— Прочь, Дозорный! Она назначена в пищу. Всё по закону.

— Лицензию! — непослушными губами потребовал Антон. Как же он ненавидел такие моменты...

Вампир с издевательски вежливым поклоном протянул ему лист бумаги с подписью шефа. Оленева Анна Петровна, 1943 года рождения, назначена в пищу…

Сволочи, девчонке только три дня назад восемнадцать исполнилось…

— Желаете понаблюдать? — глумливо предложил ухмыляющийся вампир, вновь примериваясь к сонной артерии девчонки. — Я не против, не люблю питаться в одиночестве, — и он лизнул тоненький ручеек крови, стекающий по хрупкой шее. «У вампиров в слюне есть компонент, не позволяющий крови жертвы сворачиваться», — вспомнил Антон лекцию по физиологии вампиров — и его замутило. Какая же мерзость…

— А ну вали отсюда, падаль, — раздался равнодушный голос Палыча, — тут тебе не кабак.

— Палач? — вампир снова оскалился, на сей раз уже откровенно издевательски. — Так ты теперь лижешь сапоги Светлым щенкам? Дивно, однако.

— Так плохо со слухом? — в правой руке Палыча мгновенно появилась палочка. — Ступефай! Инкарцеро!

Вампира опоясали толстые веревки, почти канаты, но он, хотя и медленно, сбросил оцепенение и начал их разрывать.

— Видел? — спокойно бросил Палыч Антону. — Не всякого можно так удержать. Так что на одну палочку не надейся. Действовать надо в комплексе.

И он ударил почти освободившегося вампира «Серым молебном».

— Почему? — тихо спросил Антон, глядя, как тело вампира осыпается хлопьями белесого пепла, а одурманенная девчонка безвольно оседает на землю.

— Не терплю хамов, — спокойно сказал Палыч. — И кровососов тоже. Тем более рядом со своим домом. Обнаглели вконец.

Девчонку Палыч привел в себя парой звонких пощёчин и заклинанием Энервейт.

— Какого хрена ты ночью шатаешься? — сердито рявкнул он.

— Я не знаю, — пролепетала та, — меня словно потянуло что-то... Ой, мамочки... Он же меня зарезать хотел, да? А потом… он убежал, правда?

— Зарезать хотел, да мы спугнули, — буркнул Тёмный. — Брысь отсюда, дура! Пока ещё на кого не нарвалась.

— А вы кто, дяденька?..

— Дружинник, — Палыч показал ей наколдованную красную повязку на рукаве. — Брысь, я сказал! Потом милиция к тебе придёт.

Девчонка, то и дело оступаясь и тихо всхлипывая, торопливо побежала к выходу.

— Интересно, второй раз на нее лицензию выпишут? — спросил Палыч. — А, Светлый? Каково это — смотреть, как вампир девочку жрёт, и молчать? Все вы, Светлые, рабы условностей. А вот мы, Тёмные, свободны. И делаем только то, что хотим.

Антону было дурно. Так, что хотелось самому себе надавать пощёчин, как Палыч той девчонке. Девчонка... ведь совсем молоденькая, наверное, только школу окончила...

— Что, Дозорный, хреново? — не насмешливо, а скорее просто констатируя факт, спросил Палыч.

Антон неопределенно мотнул головой. Говорить он пока просто не мог.

— Так, ладно. Сегодня военная подготовка отменяется, — скомандовал Палыч. — Будем вести разговоры по душам, но с оглядкой, как это принято у нас, Тёмных.

Он махнул рукой и пошёл вглубь парка. Там, укрытая со всех сторон деревьями, обнаружилась удобная полянка, добротно сколоченный стол для домино и две скамьи. Вверху на столбе уже горел фонарь, и сотни мошек с равномерным гулом стучались в стекло.

Антон устало опустился на скамью и тупо уставился на фонарь. Мошки кружились вокруг, бездумно летя на свет, считая, наверное, что вокруг день и яркое солнце. Как люди думают, что вокруг них, в этом мире, есть только они сами, а по ночам их не поджидает проголодавшийся вампир или оборотень. С лицензией, любезно предоставленной Ночным Дозором. И сделать с этим ничего нельзя. Или все-таки можно?

— Почему ты на самом деле его убил? — глухо спросил он, не глядя на Палыча.

— А ты как думаешь? — спросил Палыч и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ну, допустим, девчонку пожалел. Или ты считаешь, что если маг Тёмный, то он сразу же кровожадный или просто равнодушный и безжалостный?

— А что, не так? — Антон наконец поднял на него глаза, — для вас, Тёмных, все люди — мусор.

— Положим, не все, — Палыч вдруг отчего-то повеселел, — мы просто не стараемся относиться ко всем одинаково, а еще — не тешим себя иллюзиями о всеобщем равенстве и братстве. На кого-то нам откровенно плевать, да. Но в этом есть своеобразная честность.

— Честность? — Антон горько усмехнулся. — Какая там честность? Вы все, Тёмные, врёте, как дышите. И другие рядом с вами становятся такими же.

— Не вижу в этом ничего плохого, — оборотень появился в круге света от фонаря так незаметно, что Антон даже вздрогнул. «Гнать меня пора из Дозора, — отстранённо подумал он. — Уже подбирающегося оборотня не сумел засечь».

— Ну что, Палыч, — обратился оборотень к Тёмному магу, — будем новичка-то обмывать?

— Будем, — кивнул Палыч, доставая из внутреннего кармана пальто пузатую бутылку с слегка пыльным горлышком. Оборотень в ответ шмякнул на стол коричневую «авоську», в которой топорщились какие-то вкусно пахнущие свертки.

Антон недоуменно переводил глаза с одного Тёмного на другого. «Обмывать новичка»? Кого и зачем? Они, вроде, уже почти половину лета занимаются…

— Чего зыркаешь, Светлый? Традиция такая, — туманно объяснил дядя Миша.

А Палыч уже ловко наколдовал рюмки и даже наполнил их. На блюдце лежал уже непонятно откуда взявшийся нарезанный лимон, одним своим видом вызывающий приток слюны.

«Скатерть-самобранка там у него, что ли?» — проворчал про себя Антон, вспомнив, что в последний раз ел ещё у Наталии Дмитриевны, и это был завтрак, а сейчас дело уже, наверное, к полуночи идёт.

Оборотень при виде лимона скривился и достал из «авоськи» сверток, от которого сразу же одуряюще запахло копчёным салом. Единственной рукой он действовал до того ловко, что об его увечье забывали уже через несколько минут.

— С Тамбова прислали, — пояснил он, доставая из промасленной бумаги здоровенный пласт нежнейшего бело-розового сала с коричневой корочкой. — Умеют там делать... Не то, что твоя дурная кислятина.

При виде сала Антон не удержался и быстро сглотнул голодную слюну, а желудок отозвался недовольным бурчанием. В тишине ночного парка звуки казались особенно громкими.

— Хорошо быть молодым, — философски заметил Палыч, — можно день бегать не жрамши, и ничего не случится. Что смотришь, вундеркинд, бери палочку да сало нарежь, заодно и режущие заклятья потренируешь.

— Палочки эти ваши, — пробурчал оборотень, доставая нож и сноровисто нарезая сначала сало, а затем и ковригу чёрного хлеба, — придумали тоже. От них вкус мёртвый, тьфу. Честное железо куда лучше. Ну, выпьем, что ли. Тёмные со Светлым, чего только в этом мире не бывает.

Крякнув, дядя Миша опрокинул в себя рюмку с янтарной жидкостью и тут же возмутился:

— Ты что за пакость наливаешь, Палыч? Сивуха натуральная, чтоб я облез!

— Ничего ты не понимаешь в благородных напитках, медведь неотёсанный, — усмехнулся Палыч. — Это, к твоему сведению, огневиски. Старый Огденский. Запомни, Антон, ты с ним ещё не раз встретишься, если повезёт, конечно.

— Гадость, — впервые согласился с оборотнем попробовавший огневиски Антон. — Уж лучше водка. Хотя я больше «Жигулевское» люблю.

— Это ты ещё картофельной самогонки не пил, — оборотень принюхивался к Огденскому, брезгливо морща нос, — вот там гадость натуральная. Пьёшь и плачешь. Плачешь и пьёшь.

— Не хотите, так не пейте, — пожал плечами Палыч, взмахом руки испаряя две наколдованные рюмки.

— Ты смотри, какой обидчивый, — проворчал дядя Миша. — Посуду верни, тоже мне… Федорино горе.

Палыч сделал вид, что не слышит, и тогда Антон, достав палочку, превратил в рюмки два подобранных на земле камешка. Рюмки получились слегка кособокими и мутными.

— Халтура, — скривился Палыч, развеивая их, — давай ещё раз.

— Мне б и такая сошла, — пробормотал оборотень. — Я за выпендрёжем не гонюсь, как некоторые.

— Пусть нормально делает, а не на «отвяжись», — возразил Палыч. — Вундеркинд, тоже мне.

Антон поднял новую пару камней, и следующие рюмки уже вышли вполне прилично.

Разойдясь, он даже наколдовал графин, вспомнив уроки Наталии Дмитриевны по этикету.

— Вот это дело, — одобрил оборотень, щелкнув по графину желтоватым крепким ногтем. Стекло отозвалось неожиданно чистым звоном.

* * *

— Ты пойми, парень, — оборотень, пожалуй, впервые напрямую обратился к Антону без насмешки, — главное в жизни — это свобода. Воля. Нет свободы — всё, ты уже не человек. Ты никто, ничто и звать тебя никак. Винтик из механизма.

— Без винтика любой механизм сломается, — упрямо ответил Антон, — и потом, кто говорит, что мы не свободны? Даже обычные люди могут сами выбрать, кем они хотят стать, все дороги открыты, а уж Иные...

— Ты мне ещё политинформацию устрой, — язвительно хмыкнул оборотень, — про то, что уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.

— Будет, — убеждённо сказал Антон, — лишь бы без войны обошлось.

Оборотень на это только закатил глаза.

— Давай, что ли, Палыч, ещё по одной махнем, — со вздохом предложил он. — Не могу это больше слушать. Мне в своё время такой агитации по гроб жизни хватило.

— Давай, — ответил Палыч, наливая еще по одной. — А ты всё же не прав, — повернулся он к Антону, — ни насчёт свободы, ни насчёт выбора. Ты думаешь, где-то в Мухосранске у людей выбор есть? Или за гроши работай на заводе, или вон получай статью за тунеядство. Про колхозы я вообще молчу. А Иные... Вот ты Светлый, и большой у тебя выбор? И много у тебя той свободы? Как телок на верёвочке, право слово...

— Ну а вы, Тёмные? Точно так же связаны Договором, — огрызнулся Антон. — Может быть, ваша «свобода» та же самая агитация и есть, а под ней — ничего?

— Так Договор Договором, — Палыч задумчиво покрутил в руках рюмку, — а жизнь жизнью. Вот ты того вампира бы не убил, верно?

Антон опустил голову.

— Вот, — удовлетворённо ответил Палыч, — а потому лучше быть Тёмным, чем Светлым. Честнее. Не люблю я кровососов — так и пришибу, чтоб не лезли под руку.

Раздалось громкое злое уханье, и над столом белой тенью пролетела полярная сова. Подлетев к Антону, она швырнула ему оставленный дома медальон и ударила дозорного крылом по шее, заставляя надеть амулет.

— Какие люди! — Оборотень картинно прижал единственную руку к сердцу. — Сударыня, окажите нам честь...

— Антон, — голос, раздавшийся в его голове, был сердитым и усталым, — поздно уже. Иди домой.

— Не хочу, — заупрямился он. — И вообще — у меня тут практическое занятие. Изучаю образ жизни и мышления Тёмных магов.

— Или они изучают твой, — на секунду голос немного смягчился. — Правда, лучше закругляйся. Пить с оборотнями — это... — Ольга задумалась, — слишком тяжёлое испытание для организма, скажем так.

— Я в п-порядке! — запротестовал Антон, — а орган... Организм вообще в п-полном восторге!

— Заметно, — голос стал суше. — Заканчивай эту безумную пьянку и уходи.

— Она не б-безумная, а учебная!

— Молодец, хороший ученик. А теперь все же иди спать.

Чтобы сразу не сдаваться, Антон просидел в парке ещё час. Бутылка Огденского закончилась, оборотень достал и перелил в наколдованный графин припасённый на этот случай самогон: «Не бойтесь, не картофельный. Запасся, чтоб два раза не бегать».

Уговорили и самогон. Палыч с дядей Мишей углубились в явно привычный спор, что всё-таки лучше — режущие предметы или заклятья, причем чувствовалось, что спорят они исключительно из любви к искусству. Ощутимо похолодало. Антон сидел, вздрагивая от озноба, минут десять, пока не сообразил использовать согревающие чары. Голова немного прояснилась, и сразу потянуло домой.

Антон попрощался и сделал было пару нетвердых шагов к выходу из парка, когда его нагнал Палыч.

— Ты куда это, Светлый? На метро, что ли? Так закрыто уже. И троллейбусы с трамваями тоже не ходят. Давай-ка я тебя провожу, заодно и новый урок усвоишь. Держись за меня крепче! — скомандовал он и сам первый вцепился в руку Антона чуть выше локтя.

— А? Что? — Антона закрутило, сжало, сплющило сразу во всех направлениях, желудок подскочил вверх, а сам Антон шлепнулся на асфальт, больно ударившись коленями.

— Какого... — Антон запнулся, увидев вокруг уже не смутные силуэты деревьев, а привычный бетонный козырёк родной общаги, освещённый парой тусклых лампочек. — Это портал? Но как…

— Это называется Аппарация. Тема нашего следующего занятия, — Тёмный подмигнул, сделал шаг назад и словно растворился в ночном воздухе.

Общежитие было уже закрыто, а вахтеры очень не любили открывать припозднившимся жильцам, и Антон, не рискуя проходить через Сумрак, легонько приложил тетю Дусю, дремлющую за столом, недавно выученным Конфундусом. Прямо через окошко возле вахты.

— Тошенька, да где ж ты так задержался? — запричитала вахтерша, отпирая двери после его негромкого, но настойчивого стука. — Заходи скорее да спать ложись, статочное ли дело ночами-то шастать!

На запах спиртного тетя Дуся, обычно не терпевшая пьяниц, даже не отреагировала.

— Все в порядке, Тошенька? — заботливо спросила она.

— В порядке, тетя Дуся, — с трудом ответил Антон.

— Ну, вот и слава... Вот и хорошо.

Антон дошёл — точнее, почти дополз до своей комнаты и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Прилетела сова и, наверное, с минуту стучала в стекло, но Антон, пожалуй, впервые притворившись, что уже спит, открывать окно не стал. Медальон он нарочно оставил на столе. Подумав, что сова, бывшая особой целеустремлённой, так просто от него не отстанет, он с трудом встал, нашарил проклятый медальон и, пытаясь спрятать его понадёжнее, шагнул в Сумрак, почему-то сразу на третий слой, где на месте дверного проёма серебрилась странная Арка. Вокруг неё вились смутные тени, звучали призрачные голоса, и Антон, не раздумывая, зашвырнул в неё медальон. Из Арки послышался глухой собачий лай.

— Хороший пёсик! — радостно сказал Антон. — Охраняй!

И с чувством выполненного долга завалился спать.

* * *

Несмотря на то, что за окном была глубокая ночь, Гесер не спал и всё ещё сидел в своём кабинете, вчитываясь до рези в глазах в разложенные на столе бумаги. Он не заметил мелькнувшего в темноте белого пятна и вздрогнул, услышав громкий требовательный стук. Он усиливался с каждой секундой, в окно уже молотили так, как будто явилась толпа разъяренных соседей, которых регулярно нагло затапливают сверху.

— Ольга? — удивлённо сказал он, открывая окно и впуская в комнату возмущённую сову. — Что случилось?

Сова, облетев весь кабинет, устроилась было на шкафу, но не выдержав и половины минуты, вновь поднялась в воздух и сердито заухала.

— Нет, никто не подтасовывал результаты, — устало сказал ей Гесер. — Ты же сама знаешь, что лицензии для вампиров и оборотней — это лотерея, которую контролируют с трех сторон. Мы, Тёмные и Инквизиция.

Сова ударила крылом по столу, так что лежащие стопкой бумаги разлетелись по всему помещению, а сигнальная маска начала опасливо вращать глазами.

— Ты не права, — Гесер посмотрел птице прямо в глаза. — Я никого, тем более Палача, не просил вмешаться. Он всё сделал сам.

Сова недоверчиво ухнула, пристально глядя на Пресветлого. В её круглых янтарно-желтых глазах словно метались отблески тёмного огня.

— Да, это единственное, что я сделал! — не выдержал наконец Гесер, — я мог только придержать девчонку, чтобы она пришла в этот парк вовремя! Для неё это было единственным шансом выжить, как ты не понимаешь? И Антон теперь сможет нормально общаться с Тёмными, и обнаглевшие кровососы ничего не смогут нам предъявить — все вопросы к Палачу, который их ненавидит и убивает везде, где встретит.

Сова распушила перья, став похожей на белый шар, и зло уставилась на Гесера.

— Так было нужно, понимаешь? — твердо сказал глава Ночного Дозора. — Да, мы используем людей. Да, мы используем Тёмных. Да, Антону придется измениться — и он сам это знает. Это был его выбор, Ольга. Только его.

Сова горько, почти по-человечески вздохнула и стремглав вылетела в окно.

Гесер устало потёр виски и протянул руку к столу. Разлетевшиеся бумаги, кружась, как опавшие по осени листья, стали подниматься вверх, вопреки всем законам гравитации.