Почти достойная замена (джен)

Эйприл

Холодные темные стены. Как отчаяние. Как безнадежность. Сколько дней я уже здесь? Два, три, неделю?.. Время тянется бесконечно. День или ночь, определить невозможно. С улицы не пробивается ни лучика света — потому что окон нет. Даже самых малюсеньких. Наверное, я все же где-то под землей, в каменном мешке без надежды и выхода. Тусклый светильник высоко над дверью светит, что называется, себе под нос, лишь рождая причудливые и уродливые тени и давящий полумрак. Но они не могут меня напугать. Самое страшное уже произошло…

За эти дни я успела обойти всю комнатушку, плюс две соседние, к ней примыкающие. Раз за разом, сначала с надеждой, потом — с нарастающим отчаянием… Страх за друзей, которым грозит смертельная опасность, да и за себя тоже, не дает сидеть на месте. Хоть какой-нибудь выход… Бесполезно. Ни в одной из нет ни окошка, ни двери, ни малейшей лазейки. Они практически пусты, если не считать бочки с водой и ковшом в углу, и большой кучи тряпья поодаль. Все удобства моей тюрьмы. Все радости неволи.

Тряпки, принесенные солдатами под руководством пса-мутанта, по идее, должны заменять мне матрас. И одеяло. По ворчанию своего стража догадываюсь, что хозяин поручил ему сторожить и обустроить меня здесь и что задание это ему весьма не по вкусу. Мне — тоже. Но нашего мнения никто не спрашивает.

Несмотря на немалое количество, тряпки не могут смягчить ни жесткость каменного пола, ни его холод. Странное дело: нигде нет ни малейшего отверстия, а по ногам постоянно гуляет сквозняк. Холодный, пронизывающий, как руки мертвеца. Зябко охватываю колени руками в попытке если не согреться, то хотя бы сберечь последние искорки тепла, но тщетно…

Лишь еда, приносимая примерно пару раз в день, помогает хоть на время отогнать холод и страх. И подарить слабую надежду: значит, убивать пока не собираются. Но и только…

Приносит еду все тот же мутант, которого ребята кличут Острозуб. Он недовольно косится на меня и жадно — на принесенную миску. Но покушаться на нее не решается. Так приказал хозяин, которого он боится. И, наверно, не зря.

Кормят меня довольно неплохо и не так уж и мало — для тюрьмы, и мутанту это не нравится. Острозуб и раньше не отличался мягкостью характера, а теперь и подавно. Что-то бурча себе под нос, он забирает миску и уходит. Спрашивать его о чем-то бесполезно: то ли ничего не знает, то ли не хочет говорить. Больше же некого.

* * *

Но два дня назад что-то изменилось,и не в лучшую сторону. Как сейчас помню: принеся еду, пес не торопится отдавать ее мне, а на робкую просьбу — ехидно скалится.

— Надо делиться с ближними. Не всех кормят так хорошо… незаслуженно хорошо, — последние слова он произносит с низким рычанием. Того и гляди укусит… На напоминание о приказе лишь ухмыляется, уверенный в своей безнаказанности.

— Хозяин? Так он носа сюда не кажет. Откуда ему узнать?.. Ты скажешь? Поверит он тебе, как же… — не договорив, пес щелкает зубами у себя над плечом, словно ловя невидимую блоху. Жест кажется угрожающим. А может, и не кажется… — Сболтнешь лишнего — тебе же хуже будет.

Не дожидаясь ответа, он принимается за еду. Незаслуженная обида удавкой сжимает горло, к глазам подступают невольные слезы. А ведь он прав… Этот негодяй может уморить меня голодом или загрызть на месте, и никто ему не помешает. За все прошедшие дни сюда заглядывает он один. Я полностью в его руках, вернее, лапах…

Считая, что проявляет щедрость, пес оставляет мне немного еды на дне, но это выглядит скорее издевательством. Кусок не идет в горло — и, немного подождав, мутант уносит миску, на прощание еще раз пригрозив страшной карой в случае открытия правды. Было бы еще кому ее открывать…

* * *

И так два дня. Брезгливость понемногу проходит, уступая давящей боли в пустом желудке, но объедков все равно мало. Обида и бессильный гнев сжимают голову раскаленным обручем. Она кажется неподъемной. Все тело ломит от жесткой лежанки. Даже если бы сейчас передо мной открыли двери, навряд ли я смогла бы убежать. Руки и ноги сгибаются с трудом, с ломотой в суставах, словно у столетней старухи. Неужели это конец? Пелена слез размывает очертания до отчаяния знакомых предметов. Как страшно и обидно умирать в этом застенке — ни за что, ни про что, без надежды увидеть отца, учителя, друзей… Донни… Неужели я тебя тоже никогда не увижу?.. и ты не узнаешь, как ты мне нравился…

Резкий хлопок двери, словно выстрел из пушки, больно бьет по ушам. Яркий свет фонаря слепит глаза, вызывая новые слезы. Поспешно вытираю их: враги не должны видеть моей слабости, — и сквозь прищуренные ресницы смотрю. Что на этот раз?..

Визит главного палача. Великая честь, без сомнения… Наверное, пришел убедиться в усердии помощника. Он не разочарует вас, обещаю… Но почему-то Шредер не кажется довольным, хмурится, рассматривая убогую обстановку… Может, только кажется? Или он всегда такой…

Глаза напрочь отвыкли от нормального света и никак не хотят привыкать обратно. Пробую избежать нового мучения, отвернуться к стене, — но и в этой милости отказано…

— Скажи правду: Догпаунд не забывает тебя кормить? — жесткая рука тюремщика сжимает подбородок, заставляя смотреть в глаза. Цвета их я не могу разобрать, они кажутся светлыми, холодными, как лед, и пронизывающими, как рентген. Немного помолчав, Шредер добавляет. — Сдается мне, за последние дни ты отощала. Как бы совсем ноги не протянула…

Надо же, какая забота… Хочется высказать эту правду ему в лицо, дерзко выкрикнуть, наплевав на последствия. Но Острозуб стоит за спиной у хозяина и угрожающе скалится. Поможет ли правда, неизвестно, но вот что за донос пес отплатит — и жестоко — это уж наверняка. И я покорно киваю в знак согласия, лишь бы меня оставили в покое.

— Это она от тоски, хозяин, — поспешно встревает мутант. — На свободу хочется, видать, на свежий воздух. Сама говорила, верно? — он бросает на меня выразительный взгляд, который невозможно не понять. А я упрямо молчу, не желая соглашаться со слишком уж наглой ложью. Но молчание — знак согласия, разве не так?..

— От тоски, говоришь? Перебьется! Кому сейчас легко? — Шредер резко отталкивает меня и, не оглядываясь, выходит из камеры. Мутант поспешно следует за ним, унося с собой фонарь. Наконец-то!

Никогда не думала, что буду так рада одиночеству… Говорят, страшно умирать в одиночестве. Но в такой компании еще страшнее. Мутант с явно садистскими наклонностями — и его хозяин, мрачный и непредсказуемый. Неизвестно, кого бояться больше…

От противного запаха песьей шерсти свербит и закладывает в носу — кажется, все здесь им пропиталось. С трудом поднимаюсь и подхожу к бочке с водой, свежей, чистой водой. Единственная отрада здесь, отнять которую не покушается даже Острозуб. Горло горит огнем — то ли от противного запаха, то ли от обиды, то ли от жажды. Неважно. Милосердная вода лечит все, дарит облегчение, пусть и кратковременное. Ну, а что в этой жизни вечно?..