Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Черт бы его побрал! Это надо же — выскочить как докси из норки и все испортить!

Леди Саласия Гонт, сидя в кресле Общей гостиной, сжала руки в кулаки — так сильно, что костяшки пальцев хрустнули, а ногти до крови впились в кожу. Боль разлилась почти сразу, но сейчас она этого не замечала, как не замечала и того, что прическа ее рассыпалась, и волосы свободно падают на плечи, придавая ей сходство с бедн-варой* (разновидность сирен-русалок — прим. автора).

Виски давила ярость — ослепляющая, безумная, доводящая почти до экстаза. Такую ярость Саласии доводилось испытывать всего два раз в жизни, и в оба этих раза она была очень близка к тому, чтобы совершить убийство. Губы ее сжались в узкую полосу, скулы напряглись, на лбу проступили морщины, тонкие черты перекосились. Если бы в этот момент Саласию увидел кто-то из тех, кому она не давала спать по ночам, он бы не только не узнал ее, но и сильно испугался. Это лицо больше не было лицом красавицы Саласии Гонт — это было лицо ведьмы, жестокой и беспощадной, готовой без колебаний расправиться с тем, кто встанет ей поперек дороги. Расправа обещала быть кровавой: устремленные вперед неподвижные зеленые глаза жалости не ведали.

Она встала, резким движением сдернула с себя тонкий атласный плащ с серебряной застежкой на шее и швырнула его через все помещение. Плащ пролетел немного и опустился на одно из кресел. Саласия постояла, тяжело дыша, рассеяно глядя на плащ, который ей внезапно захотелось сжечь. А вместе с ним и гостиную. И подземелье. И замок. Все вокруг, что стало свидетелем ее крушения. Саласия отвела глаза. Дыхание было частым и прерывистым, голову слегка кружило, как при эротическом возбуждении. Она медленно выдохнула через нос и пошла за плащом. Сперва она хотела швырнуть его еще раз, потом изменила свое намерение. Саласия взяла плащ и принялась расхаживать перед камином, пытаясь вернуть себе способность думать. Ярость не проходила: внутри словно проснулся вулкан, вот-вот готовый извергнуться. Пальцы впились в ткань, будто намереваясь разорвать ее.

Саласия Гонт на дух не выносила многих вещей: поучений, сочувствия, честности, проигрывать. Но в настоящее бешенство ее приводило одно — когда все шло не по плану. Стоило малейшей детали не оправдать себя, как она готова была крушить все вокруг. А сейчас дело было даже не в деталях — ее планы просто пошли прахом. Она разработала отличную комбинацию, которая не вызвала ни единого подозрения, выполняла каждый пункт с безупречной точностью, довела задуманное почти до конца… И все сорвалось! Саласия едва не завопила, когда отец рассказал ей о происшествии с Гриффиндором и этим проклятым болваном. Надо же было ему нарисоваться в том коридоре! Идиот, осел, дубина! Теперь по его милости все ее старания насмарку.

И отец тоже хорош! Он ведь чувствовал, что змей затаился в той части замка. Почему не принял никаких мер, не установил хотя Сигнальные чары? Это он должен был оказаться на месте Гриффиндора, оказаться и схватить малыша! Саласия, как это бывало с ней в критических ситуациях, привычно сняла вину с себя и переложила ее на другого.

Она ходила и ходила взад-вперед, пытаясь взять себя в руки. Отцовские ученики были на вечерней трапезе, поэтому пока она могла не беспокоиться о том, что кто-то из них ее увидит. Находиться в своих апартаментах она не могла: низкий потолок и сырые стены сводили с ума. Они напоминали ей о тайнике, в котором жил питомец отца, пока ему не вздумалось выползти на прогулку.

Когда отец сообщил ей, что вывел василиска, Саласия ощутила, как сердце ее всколыхнулось. План созрел почти мгновенно. Король змей, о котором она мечтала с детства, может не только скрасить ее жизнь, но и заметно улучшить. Улучшение жизни Саласия Гонт видела в избавлении от человека, давшего ей фамилию, которую она ненавидела, ненавидела почти так же сильно, как и его самого. Джильбертус Гонт, отцовский прихлебатель, ставший по указке ее мужем, без колебаний разделил ее жизнь на две половины. В первой была свобода, было осознание собственной неотразимости, была жажда перспективы и успеха, была уверенность, что перед ней — весь мир со всеми его возможностями. Саласия часто видела все это во снах. В них она была блистающей, уверенной, сильной. Победительницей. И ничем из перечисленного она не была наяву, в жизни с Джильбертусом Гонтом. Когда-то он смотрел на нее очарованно, целовал руку и был ближайшим помощником отца. Для Слизерина этого была вполне достаточно для того, чтобы избрать Гонта в мужья для своей единственной дочери. Сама Саласия в тот день, когда лорд Салазар объявил ей о предстоящей свадьбе, не могла сказать, что чувствует: радость или горе. Потому что ни того, ни другого она не испытывала, как, впрочем, не испытывала и каких-либо других чувств по отношению к своему суженому. Она привыкла во всем слушаться отца, искренне веря, что он все знает и понимает лучше, послушалась и на этот раз. К тому же, Джильбертус был хорош собой, с высокими точеными скулами и большими блестящими черными глазами, смотревшими так загадочно и так нежно. Саласия подумала, что будет даже интересно жить вместе с этим красивым молодым человеком, что жизнь эта ничем особо не будет отличаться от той жизни, которую она вела в Хогвартсе. Свадьба состоялась, и чета Гонт отбыла на север.

Ошибка стала очевидна в первый же день, вернее, ночь — первую брачную ночь, когда Саласия, после всего, разочарованно подумала: «Неужели ЭТО — все, что женщина может получить от мужчины?». Брачные отношения стали ударом — в юности она тайком от отца получила множество сведений на этот счет, и все они обещали неземное наслаждение и блаженство в объятиях друг друга. Ничего подобного ей испытать не довелось, ни в ту ночь, ни в последующие. Но главным было другое. После того, как они познали друг друга на ложе, Джильбертус изменился. Глаза больше не смотрели с обожанием, губы не приникали с трепетом к ее руке, ласковые слова испарились. Он вообще почти не говорил с ней, и стал невыносимым. Нет, он не бил ее, не кричал и не самодурствовал. Он попросту не замечал жену, будто она была всего лишь частью обстановки в его роскошном замке. Привыкшая с безграничной любви и обожанию отца, Саласия была жестоко поражена обхождением Гонта. Она знала, что может обаять любого — знала с самого детства — но, удивительное дело, единственным человеком, который был равнодушен к ее чарам, оказался ее суженый. Саласия смотрела на этого безмолвного, отстраненного и, по сути, совершенно чужого человека и без конца спрашивала себя, что она делает здесь, в этих чужих землях, где нет никого близкого? Ответ не приходил. Иногда, просыпаясь по утрам, она в тревоге думала: кто этот мужчина, спящий рядом с ней? Потом вспоминала, что он — ее муж, что ее выдал за него отец, что нынешней ночью они занимались тем, что приличествует лишь мужу и жене, и приходило успокоение, а вместе с ним — тоска, тягучая, неизбывная, липкая. Через какое-то время этот мужчина молча поднимется и, не сказав ей ни одного слова, уйдет, чтобы ночью прийти вновь. Она весь день будет слоняться по замку, скучая, зевая, принимаясь за рукоделие и почти сразу же бросая, грезя о родине, о Хогвартсе, о магических трактатах отца, о подземелье, в котором выросла. О доме. Но эти мысли Саласия старалась прогонять. Ее дом отныне здесь — в этом холодном краю и с таким же холодным человеком.

Скучные дни, иногда разбавляемые приемами, на которых она играла роль хозяйки, невыносимо тяжелые визиты и поучения матери мужа, хозяйственные неурядицы, насмешки слуг, сразу подметивших ее неловкость в ведении замковых дел, снег, дождь, туман, пустые глаза мужа — Саласия проклинала отца, обрекшего ее на это серое безрадостное существование. Она знала — теперь знала — что Джильбертус выбрал ее только за кровь Слизерина в ее жилах, а отец, в свою очередь, решил почтить своего верного слугу. Неужели это перевешивало всю ее жизнь? Саласия приходила в отчаяние от несправедливости. Да, таков был удел всех женщин вокруг, но… Елена Рейвенкло, беспечная и ветреная, была свободна. Мать не гнала ее в брак, хотя к Елене сватался младший брат Джильбертуса — знатный, богатый, с такими же красивыми темными глазами. Казалось бы, за такого жениха любые родители благодарили бы небо, однако леди Ровена вовсе не спешила поощрять его в ухаживаниях за дочерью, видя, что сама Елена не горит желанием проводить с ним время. Как-то, когда они с Еленой были еще совсем девочками, баронесса сказала леди Хельге, что ее дочь выберет себе мужа сердцем, а не глупыми амбициями матери. Саласия вспомнила об этих словах только покинув Хогвартс, и чуть ли не впервые в жизни пожалела, что у нее нет матери. Возможно, она рассуждала бы так же, как леди Ровена, и вмешалась бы в планы отца поженить дочь с его прихлебателем. Принимая во внимание все, что она знала о матери от лорда Салазара, такой исход был более чем вероятен.

Время шло, она страдала, вынужденная улыбаться, изображать реверансы и быть очаровательной. Все стало еще хуже, когда родился Салазар. Материнство далось Саласии тяжело, однако, взяв на руки новорожденного сына, она поняла: отныне ее притягивает не земля, а это крохотное создание, так поразительно похожее на нее лицом. Она была согласна испытать перенесенные мучения сотню и тысячу раз, чтобы снова и снова брать его на руки. В тот день она просто прижала его к груди и расплакалась, благодаря небо за посетившее ее счастье.

Однако уже к вечеру стало ясно: этот ребенок имеет к ней весьма опосредованное отношение. Явилась мать Джильбертуса — такая же черноглазая, молчаливая, насупленная — и забрала у нее сына. Саласия, ослабевшая и изнуренная, была так поражена, что не стала сопротивляться. Ночью она узнала: ее муж, не пожелавший даже повидать ее, праздновал рождение наследника рода Гонт, и этому самому наследнику надлежало находиться среди своих родных — Гонтов, но никак не с женщиной, которая всего лишь месяцами носила его под сердцем и дала жизнь и которая к этой семье, очевидно, не относилась. Она выполнила то, что от нее требовалось, и больше была не нужна. Но даже не это довело Саласию до каления. Она лежала на своем ложе, бледная и слабая, а внутри у нее бушевал адский огонь. Они там решили, что Салазар, внук Слизерина — принадлежит семье Гонт? Мальчишка с зелеными, слизериновскими глазами — глазами ее и ее отца — Гонт? Мальчишка, наверняка унаследовавший от своей матери парселтанг — Гонт? Мальчишка, которому самой судьбой предназначено носить имя и фамилию своего деда, величайшего мага Слизерина — Гонт? Саласия скрипела зубами, жалея всей душой, что у нее нет сил встать, выйти к ним и посмеяться над таким предположением. Ее сын — наследник Слизерина, и это не изменит ничего, никакие глупые речи его отца.

Никто в тот день даже не принес ей воды.

Первые смутные мысли насчет своей дальнейшей судьбы пришли к Саласии именно в те часы. Но прошло несколько лет, прежде чем они оформились в что-то отчетливое. Салазара отсекали от нее мать и братья Джильбертуса, сам муж оставался таким же холодным и равнодушным. Все вели себя так, будто она в замке Гонтов — посторонний, случайный человек, которого согласны терпеть, но не собираются любить. И в один день она ощутила ярость. Ту ослепляющую ярость, до неузнаваемости изменяющую ее лицо. Она готова была поднять палочку на Джильбертуса, но понимала, что закончится это не в ее пользу. Муж был весьма искушен в магии, причем в темной. Но это уже не могло остановить дочь Слизерина. Если ее жизнь в руках этого пустого, холодного, безразличного человека, то нужно всего лишь придумать осуществимый способ избавиться от него. Саласия погрузилась в размышления. Магия и яды исключаются сразу: подозреваемый будет очевиден. Несчастный случай требует безумно тщательной подготовки и везения. К тому же муж не так часто бывал дома, чтобы устроить ему ловушку. Нанять убийцу? Саласия не знала никого, кто мог бы помочь ей в этом черном деле. Она ломала голову месяц за месяцем, понимая, что на кону ее жизнь, но решения не было. В конце концов она была близка к тому, чтобы задушить Джильбертуса ночью в спальне — чем черт не шутит, вдруг это списали бы на страсть. Но однажды пришло письмо от отца, и она поняла, что ей улыбается удача. План действий обрисовался моментально, словно мозг давно приготовил его и только ждал момента, чтобы предъявить хозяйке.

Все складывалось идеально. Отец ничего не знал о ее семейной жизни — Саласия понимала, что Джильбертус безупречен в его глазах, и никакие жалобы не возымеют эффекта. Однако он своими руками давал ей выход. Еще в детстве Саласия просила у лорда Салазара короля змей, отец обещал вывести его, но так и не вывел. Сейчас она благодарила судьбу за это. Этот подарок был нужен ей сейчас, а не тогда. Василиск, это чудесное, как все змеи, существо — верное, чуткое и безопасное для того, кто владеет его языком. А еще у него есть клыки. Острые. Смертоносные. Даже василиск-малыш мог без труда расправиться со взрослым человеком. Стоило только шепнуть ему… И кто потом обвинит его? Животное всегда можно спровоцировать, оно не нападает без причины. Джильбертус мог испугать его резким движением и получить смертельный укус. Ах, какое несчастье, какое несчастье! Примите наши соболезнования, мадам Гонт.

Саласия снова начала сиять. С криками, угрозами, слезами она выцарапала себе право навестить отца: Джильбертус считал, что жене пристало всегда находиться подле мужа. Но глубинное почтение Мастера и, пожалуй, страх перед ним оказались сильнее. Сквозь зубы он разрешил Саласии отправиться в Хогвартс, и она с поющим сердцем покинула ненавистный ей замок. Она прибудет к отцу, заберет чудесную змейку, поселит ее в замке Гонтов как питомца (не откажется ведь муж от подарка самого мастера Слизерина?), а потом, как-нибудь вечером… Джильбертус и его семья не знали, что Саласия владеет парселтангом, никто, кроме отца, не знал; нападение любимца будет непредвиденным, последствия — необратимыми. Разыграть убитую горем не составит труда, а потом… Она станет свободна.

Большую часть плана Саласия выполнила безукоризненно: обхитрила отца, почти приручила василиска, прекрасно играла свою роль и не бросила на себя ни тени подозрения. Все, что зависело от нее, она сделала великолепно… но то, что не зависело, поменяло всю картину. Малыш, засидевшись в тайнике, выбрался на волю. Саласия вместе с отцом искали его по всему замку, призывая на парселтанге, но змей не откликался. Саласия начала нервничать, уверенная, тем не менее, что рано или поздно он вернется. Однако малыш не откликался, а в конце концов наткнулся на этого молодого болвана. Потом появился Гриффиндор и так его напугал, что он забился в недра Хогвартса и, по-видимому, решил больше никак не заявлять о себе. Саласия в отчаянии обошла все уголки, она призывала василиска, просила его вернуться, уверяла, что все хорошо и бояться нечего, умоляла, плакала, угрожала. Бесполезно. Змей затаился где-то глубоко-глубоко под замком, больше не доверял людям и откликаться на их зов не собирался.

Это был провал. Саласия не могла поверить, что ее устремления, к которым она шла с таким упорством, рассеялись как дым. Все было напрасно. Ярость улеглась, сменившись острым отчаянием.

Она села обратно в кресло и обхватила голову руками.

Отец всегда учил ее, что с судьбой нужно бороться, а не играть в поддавки. Но как бороться с этим? И что ей делать теперь?

— Что-то случилось, миледи?

Она тяжело подняла голову, сообразив, что этот тихий хрипящий голос обращается именно к ней. Меньше всего на свете Саласии хотелось сейчас видеть кого-то и тем более говорить, но тем не менее она заставила себя сесть прямо и взглянуть на обратившегося. Худосочный темноволосый подросток с пухлыми губами. Не тот ли самый, который наткнулся на нее тогда в коридоре? Да, это он. Саласия на мгновение наморщила нос: мальчишка определенно ищет себе неприятностей, поскольку время ужина еще не подошло к концу. Что за дуралей! Неудивительно, что отец спускает с него шкуру.

— Я могу вам чем-то помочь? — он несмело приблизился к ней и поклонился. Эмрис Кинддилиг к вашим услугам, миледи.

— Очень сомневаюсь в этом, — резко ответила Саласия, но, сделав усилие, взяла себя в руки и продолжила уже мягче: — Едва ли кто-то может мне помочь. Даже вы, господин Кинддилиг — она едва заметно улыбнулась ему краем губ.

Эмрис не верил своему счастью. Он находился наедине со своей мечтой, говорил с ней, и был так близко! Правда, леди Саласия выглядела расстроенной и мрачной, но вдруг он может разрешить ее горести? Окрыленный этим, юноша ощутил прилив небывалой смелости и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал низко и внушительно:

— Вы можете довериться мне, миледи. Клянусь честью моего рода, я сохраню вашу тайну в своей душе и не расстанусь с ней до самой могилы.

Эту фразу он выцепил из сборника римских сочинений в той же отцовской библиотеке и теперь, произнося ее, почувствовал себя таким взрослым и сильным, что невольно расправил плечи.

Саласия скользнула по нему взглядом, ощущая вскипающее раздражение. Хотелось протянуть руки, сомкнуть их на тонкой, нежной, кадыкастой шейке и показать, как сильно он может помочь. Услышать хруст косточек, сдавить что есть мочи… Саласия, не замечая этого, стала поднимать руку, когда ее вдруг пронзила новая мысль. Она повернулась к юноше и внимательно посмотрела ему в лицо.

— Скажите мне, господин Кинддилиг, — тихо произнесла она, немного наклонив голову и придав лицу застенчивое выражение. — Вы уже изучали с лордом Слизерином зелья с экстрактом болиголова?

— Да, миледи, — ответил Эмрис, чувствуя, как сердце трепещет от восторга. — Правда, освоить его удалось немногим, и Мастер Слизерин был очень недоволен.

— Стало быть, у него остался экстракт?

— Да, миледи. Эти зелья мы проходили всего лишь неделю назад.

— Видите ли, — Саласия придвинулась поближе к нему, заставив мальчишку вспыхнуть. — Я сведуща в зельеварении в силу понятных причин, и мне хотелось бы изучить свойства экстракта болиголова. Вы спросите, в чем трудность? К сожалению, лорд Слизерин считает это очень опасным: болиголов — сильнейший и быстродействующий яд, и такой же редкий. Мне очень хочется изучить его, но лорда не переубедить, он не позволит мне взять экстракт, поскольку несправедливо считает мои познания в зельях недостаточными. Вы не могли бы помочь мне, Эмрис?

Эмрис был так впечатлен беседой с леди Саласией, а особенно тем, что она назвала его по имени, что ее объяснение не показалось ему странным. Он понял одно: его богиня хочет заполучить некую вещь, которую в силу различных причин достать сама не может. Значит, он достанет ее — и вообще сделает все, что она захочет. Грудь его тяжело вздымалась, глаза лихорадочно горели, она натянулся, как струна.

— Конечно, миледи, — почти прошептал он, не сводя с Саласии очарованного взгляда. — Располагайте мной.

Она улыбнулась — открыто, радостно, щедро. От такой улыбки у юноши закружилась голова.

— Если бы вы, Эмрис, достали мне экстракт болиголова, я была бы вам очень благодарна.

Саласия коснулась его ладони.

Это прикосновение решило все. Для Эмриса больше не имело значения, что для исполнения просьбы Саласии ему придется проникнуть в святая святых Слизерина, рисковать чем-то гораздо большим, чем просто пребывание в школе, пойти, в конце концов, на хищение. Он сделает это, он добудет ей эту пакость, и тогда она поймет, что он храбрый, верный, сильный мужчина, и, возможно, посмотрит на него именно так.

Эмрис дернулся. По жилам разлилась решимость, сердце екнуло, и сладкая тревога запела внутри.

— Я достану его, миледи, — прошептал юноша. — Обещаю.