Принадлежащая туману (гет)

Таким образом, в этой сюрреалистичной ситуации и непривычной обстановке я попыталась наладить хотя бы какое-то подобие повседневной жизни.

Каждый день был разделён на три части приёмами пищи, которые наступали тогда, когда я чувствовала голод, потому что часов в моей комнате не было. Во всём этом присутствовала некая загадка: в какое бы время я ни заходила в столовую, еда всегда оставалась свежей и горячей, словно её подали за несколько минут до моего появления там.

Не упуская ни единой возможности присоединится ко мне за столом, Люциус, тем не менее, ни разу не разделил со мной ни одной трапезы, хотя иногда, во время ужина, мог выпить бокал вина или какого-нибудь более крепкого напитка. Казалось, он получал извращенное удовлетворение, наблюдая за тем, как я ем, или, точнее, наблюдая, как я корчусь под его пристальным взглядом.

Наши разговоры обычно были краткими и враждебными. Иногда они начинались достаточно учтиво: он спрашивал меня, вернулись ли ко мне воспоминания, либо я спрашивала его, когда, по его мнению, наконец прекратится снег. Но это никогда не длилось долго, перерастая в язвительные выпады.

— Я не понимаю, почему вы не можете по крайней мере сказать мне, в какой стране мы находимся. Я даже не прошу назвать конкретную местность.

— Неужели? Как великодушно с вашей стороны.

— Если бы вы сказали, где мы находимся на самом деле, это могло бы послужить толчком к восстановлению моей памяти.

— Вполне вероятная теория. Как жаль, что вы не сможете проверить её на практике.

— Почему же нет?

— Что я говорил о том, что вы должны сдерживать любопытство, Алиса?

— Это не праздное любопытство! Это обоснованный вопрос, совершенно уместный в моей нынешней ситуации.

— Напротив, он не имеет никакого отношения к вашей ситуации. Предположим, я скажу, что мы находимся на Аляске… Чем бы отличались ваши действия, узнай вы впоследствии, что на самом деле мы находимся в Сибири?

— Значит, мы в Сибири?

— Возможно, — ответил он с быстро проскользнувшей насмешливой улыбкой. — Всё возможно.

И так мы продолжали ходить по замкнутому кругу. Всегда… всегда наши споры оканчивались в его пользу. Он был невозмутим и умело приводил меня в смятение, сбивая с толку, так что, вне зависимости от того, в каком вопросе я пыталась взять верх, насколько бы резонным этот вопрос не был, Люциусу всегда легко удалось извратить мои слова и исказить их значение, а затем с усмешкой обратить против меня.

Но, несмотря на всю его безумно раздражающую скрытность и презрение, у меня не получалось ненавидеть этого человека. Странное непреодолимое притяжение, которое я чувствовала к нему с самого начала, словно усиливалась с каждым нашим столкновением. Его присутствие, как мощный магнит, искажало мой уже достаточно поврежденный внутренний компас, поэтому сейчас, в придачу к потере памяти, я всё больше запутывалась в происходящем и теряла внутренние ориентиры.

К тому же я так и не перестала относиться к нему с некоторой опаской. Хотя после столкновения в столовой Люциус никогда больше не применял ко мне насилие, он без колебаний запугивал меня демонстрацией своего физического превосходства. Внезапный шаг в мою сторону, сжатый кулак, небрежно лежащий на столе, слишком близкий наклон к моему стулу: посредством этих молчаливых угрожающих жестов он напоминал мне, что, находясь в его доме, я должна играть по его правилам.

И, должна признать, были моменты, когда я с трудом удерживалась от искушения нарушить те границы, которые он установил для меня, потому что этот дом был полон загадок, которые я страстно желала разгадать.

Я постоянно была настороже из-за странных, пугающих событий: краем глаза я замечала, как двигались неодушевленные предметы, свистящие шепоты преследовали меня в длинных каменных коридорах, с приближением вечера свечи зажигались сами по себе без единого звука… Однажды я услышала эхо звонкого женского голоса. Это был то ли смех, то ли плач: я не могла точно понять, но от этого звука мои волосы встали дыбом. Я старательно пыталась убедить себя, что это был птичий крик.

Казалось, что в этом месте обитали… привидения.

Конечно, некоторым загадкам я смогла найти логическое объяснение. Ванна, которая сама собой наполнялась горячей водой каждое утро и вечер, могла быть на каком-то автоматическом таймере, хотя я никогда не видела, как в неё набирается вода, и не слышала никакого шума. Я предполагала, что чистая одежда и полотенце, появляющиеся в ванной комнате каждый день, были оставлены там ночью. Я надеялась, что это была горничная или экономка, потому что мне претила мысль о том, что он заходил в мою комнату, пока я спала… Я не могла поверить в то, что Люциус жил совершенно один. Чтобы готовить еду, заправлять мою постель во время завтрака и содержать такой большой дом в порядке, в нём должен был присутствовать целый штат слуг.

Но ни разу я не смогла найти вещественных доказательств моим предположениям.

Мне так хотелось расспросить Люциуса обо всех этих тревожных, пугающих событиях. Но он предупредил меня о последствиях любопытства, «неприятных» последствиях, как он выразился, и, уже дважды столкнувшись с его жестокостью, я не хотела испытывать его терпение в третий раз. Я не то чтобы опасалась нападений с его стороны, просто знала, что за учтивым сарказмом этого мужчины скрывался взрывной темперамент. И по-прежнему верила в то, что он может причинить мне вред.

«Он похож на мужчину из жуткой сказки о Синей Бороде, который предупреждал свою жену о том, чтобы она не была чрезмерно любопытной, — думала я, невольно вздрагивая. — И потом она обнаружила тела его предыдущих, чрезмерно любопытных жен…»

Эта мысль успешно удерживала мою любознательность под контролем.

Те дни казались мне сюрреалистичной, призрачной иллюзией, неясным, сумрачным сном, похожим на те, что искажают реальность тем сильней, чем настойчивей вы пытаетесь взять их под контроль.

Почти всё время я проводила в отведённой мне комнате, погружённая в скуку и отупляющее равнодушие, которое прерывались эпизодами фрустрации и отчаяния, когда я изо всех сил пыталась противостоять той огромной пропасти, в которую превратилась моя потерянная память. Я часами лежала в постели, пытаясь совместить имеющиеся воспоминания с событиями, которые, по логике, должны были им предшествовать, надеясь таким образом пробудить свою память. У меня вошло в привычку, засыпая, шёпотом перебирать женские имена в алфавитном порядке («Абигайль, Анна, Бриони, Белль…»), надеясь, что моё собственное имя каким-то образом выскочит из этого списка, но пока безо всякого успеха. Прежде чем спуститься к завтраку, я стояла перед зеркалом и просто смотрела и смотрела на свое отражение, пытаясь найти… себя где-то в глубине моих глаз…

Но это было безнадежно. Я видела лишь тени. Смутные, призрачные тени в зеркале.

_________________________

. . .

Спустя примерно неделю после появления здесь мне удалось добиться от Люциуса столь редкой уступки.

Мне настолько наскучила его скрытность и наложенные на меня ограничения, что однажды утром за завтраком я обратилась к нему в довольно агрессивном тоне:

— Чем именно я должна заниматься, находясь здесь? — спросила я раздражённо. — С учётом того, что снегопад, по-видимому, никогда не закончится, а вы не позволяете мне даже задавать вопросы? Мне настолько скучно, что я временами подумываю: а не сыграть ли в боулинг, используя вместо кеглей вон те антикварные вазы, стоящие в коридоре? Вот только никак не могу придумать, что же использовать вместо шара... — я посмотрела на Люциуса и встретила одну из его обычных усмешек. — У вас есть какие-нибудь идеи?

Тон его голоса в точности соответствовал выражению лица:

— Прошу прощения, вы ко мне обратились? Я предположил, или, скорее, надеялся, что вы разговариваете сами с собой.

— Полагаю, что рыцарь на лестнице может обойтись без головы, — продолжила я, решив не обращать внимания на его слова. — Она не совсем правильной формы и, безусловно, оставит царапины на полу… но вы ведь будете не против, не так ли?

Он даже не моргнул.

— Почему бы вам не попробовать и не узнать? — это было не столько приглашением, сколько угрозой.

— Хорошо, но вы же можете дать мне хотя бы книгу или ещё что-нибудь, что можно было бы почитать, или это тоже считается нарушением ваших правил?

Люциус внимательно посмотрел на меня, и в его глазах зажёгся странный интерес, словно у него появился вопрос, на который он желал получить ответ.

— Я покажу вам библиотеку чуть позже, — сказал он к моему полному удивлению. — Но доступ ко всем остальным комнатам, за исключением этой и вашей собственной, остаётся под строгим запретом.

И действительно, после завтрака он провёл меня через холл к комнате, расположенной у самой лестницы. Тяжелая дубовая дверь распахнулась при его прикосновении, и со своей обычной издевательской учтивостью он помог мне переступить порог.

Я не смогла подавить вздоха изумления.

Здесь было... чудесно! Я смотрела по сторонам, медленно приближаясь к центру залы, поворачиваясь вокруг себя и просто восхищаясь видом сотен… нет, тысяч книг, которые стояли в высоких, от пола до потолка стеллажах, ряд за рядом, каждая в изысканном кожаном переплёте.

Приблизившись к одному стеллажу, я выбрала книгу наугад… и моё восхищение превратилось в недоумение, когда я поняла, что книга была пустой. Абсолютно пустой, без единой буквы внутри и снаружи. Не было ни названия, ни текста, ни тиснения на обложке — совершенно ничего.

Следующая книга выглядела так же странно. Как и каждая следующая, открытая мной.

Люциус стоял в дверях библиотеки, молча наблюдая за тем, как я пролистываю страницу за страницей. Его серебряные глаза пристально смотрели на меня, и от улыбки складки в уголках рта становились всё глубже. Вне всякого сомнения, причиной этой улыбки было возрастающее выражение гнева на моём лице. Я почувствовала, что он глумился надо мной, и едва удержалась от соблазна швырнуть один из тяжелых томов прямо в его ухмыляющееся лицо.

— Что-то не так, дорогая? — спросил он наконец.

— Да, — прорычала я, — что-то не так с вами, по-видимому. Что за человек хранит целую библиотеку пустых книг? Потому что ответ «нормальный» здесь явно не подходит!

— Они пусты? — он казался искренне заинтересованным и весьма довольным.

— О, ха-ха, я полагаю, вы находите это забавным, не так ли? Вам доставляет удовольствие играть в загадки с потерявшей память девушкой?

— Должен признать, это и в самом деле немного забавно.

— Что же, я не считаю это забавным, — ответила я, вздёрнув бровь. — Я думаю, это слишком низко даже для вас.

— Неужели? — его глаза сверкнули, но улыбка не дрогнула. — И с какого же возвышенного пьедестала вы судите меня?

— Ни с какого. Это просто называется «хорошее воспитание». Но, возможно, ни о чём подобном вы никогда не слышали.

Люциус усмехнулся, словно какой-то ему одному известной шутке.

— Ах… Этот разговор, моя дорогая, нам лучше оставить на потом. На данный момент у меня есть нечто, что, возможно, сможет вызвать ваш интерес.

Сказав это, что он подошёл к дальнему углу комнаты, знаком указав мне следовать за ним. С подозрением посмотрев на него, я подошла к тому месту, где он ждал меня. Когда я приблизилась, он подвёл меня к маленькому книжному шкафчику, наполовину скрытому полумраком.

На самом верху шкафа была прикреплена табличка с гравировкой «Profana, Propaganda & Saecularia». Напоследок одарив Люциуса подозрительным взглядом, я опустилась на колени, чтобы рассмотреть находившиеся внутри книги. В отличие от красивых томов, стоящих вдоль стен в торжественном единообразии, эти книги были заплесневелыми, с загнутыми уголками страниц, потрёпанными краями и расползающимся переплётом, но, по крайней мере, я могла прочесть названия на покрытых трещинами корешках. Это была странная смесь классических произведений и тяжеловесных античных научных учебников, теснившихся в шкафчике без какой-либо видимой последовательности. «Таблицы Толедо», «Одиссея», «Макбет», «Каноны медицины», «Смерть Артура», «Буря»…

Я схватила пару томов наугад и, не слишком заботясь о вежливости, скороговоркой пробормотала благодарность, протиснулась мимо Люциуса и сердитым шагом направилась в свою комнату. Те красивые книги без заголовка и текста глубоко встревожили меня, их чистые страницы словно высмеивали пустоту моей памяти. Я ненавидела собственную беспомощность, неспособность найти рациональное объяснение тем бессмысленным вещам, которые творились перед моими собственными глазами.

Это была ещё одна мистическая загадка, пополнившая всё растущую кипу прочих.

____________________________________

. . .

Снегопад всё никак не утихал, и я начала задаваться вопросом, не находились ли мы где-то в Арктике. Оставалось только радоваться, что дом был настолько хорошо протоплен, особенно с учётом моей чрезвычайно непригодной для данного климата одежды.

Чудесным образом появляющиеся халаты были моей единственной одеждой, и это постоянно ставило меня в невыгодное положение. Я была уверена в том, что Люциус именно этого и добивался. Я ненавидела появляться перед ним босоногой и прикрытой лишь слоем тонкого шёлка, в то время как он всегда был одет безупречно, вплоть до изумрудных запонок и накрахмаленного галстука. Это казалось… унизительным. Но когда я начинала жаловался, он вежливо отвечал, что, если мне не нравятся халаты, то я могу ходить голой. Сопровождающая эти слова издевательская улыбка ясно давала понять, что никакого удовольствия он от этого не получит.

— Но где моя одежда? — требовательно спросила я однажды. — И где моя обувь? Что с ними случилось, позвольте спросить?

Он презрительно улыбнулся.

— Должен ли я понимать, что под словом «одежда» вы подразумеваете те жалкие тряпки, в которых появились здесь?

— Да, — ответила я сквозь зубы.

 — Ах, — он пожал плечами. — Я избавился от них.

— Отлично. Благодарю. Тогда не могли бы вы одолжить мне свитер или рубашку, или что-нибудь хотя бы относительно приличное? У вас должно быть что-то, что я могла бы позаимствовать…

— Об этом не может быть и речи, — и он бросил на меня весьма красноречивый взгляд, словно говорящий: «разговор окончен».

У меня промелькнула мысль, что эти халаты были своего рода гарантией того, что я не смогу сбежать. Я не смогла бы уйти далеко по снегу толщиной в три фута, прикрытая лишь куском шёлка. Но если он на самом деле не желал, чтобы я сбежала, то почему относился ко мне с такой неприязнью? Почему обращался со мной, словно с недоразвитым, глупым ребёнком? Разве он не был бы рад, если бы я убралась из его поместья прочь?

Я не могла понять его…

_____________________________________

. . .

— Что вы сейчас читаете, Алиса?

Я обедала, как это уже стало принято, под приводящим в смущение серебристым взглядом Люциуса.

Некоторое время он наблюдал за мной, слегка откинув голову назад, кривя губы в привычном презрении. Он держал бокал, наполненный жидкостью глубокого рубинового цвета, медленно покручивая его. Его рука казалась слишком крупной для тонкого хрустального сосуда, но элегантно расслабленные линии его пальцев отвергали саму возможность того, что он может быть неуклюжим. Чего нельзя было сказать о моих руках, несмотря на то, что они были намного меньше и казались значительно более проворными.

Я посмотрела на него, удивленная этим вопросом.

— Я почти закончила книгу «Буря», — сказала я с полным еды ртом.

На лице Люциуса появилось почти страдальческое выражение. С подчёркнутым терпением он подождал, пока я не проглотила пищу, потом спросил:

— И вам это нравится?

— Да, — ответила я. — Должно быть, я читала или видела эту пьесу раньше. Многие реплики мне знакомы.

— У неё интересная предпосылка, не правда ли?

Я с сомнением посмотрела на него.

— Вы имеете в виду кучу людей, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на острове?

— Нет, моя дорогая, это вряд ли можно назвать предпосылкой, не так ли? — его тон остался лёгким и плавным, но в глазах светилось сосредоточенное внимание. — Я имею в виду… колдуна, который использует свои силы, чтобы восстановить законное господство над потенциальными узурпаторами. Разве вы не находите это интересным?

— Гм… Полагаю, что так, — нерешительно ответила я.

— Вы полагаете. Какой необычайно оригинальный ответ.

Мои щёки вспыхнули.

— Прощу прощения, — сказала я едко, — я забыла подготовить эссе.

Моё раздражение, судя по всему, позабавило его.

— Я не требую эссе. Всего лишь ваше мнение.

— О, вы имеете в виду, что я имею право на собственное мнение?

Глаза Люциуса слегка сощурились от моего дерзкого тона.

 — Ну, конечно, — тихо сказал он. Поставив бокал на стол, он одарил меня насмешливой улыбкой. — Итак, скажите мне, Алиса, если идея книги не заинтересовала вас, то что именно показалось интересным? Просветите меня.

Я взяла кусок хлеба и начала крошить его, смущённая и, как следствие, раздражённая.

— Я не знаю. То, как эта пьеса написана, я думаю. Красота слов.

Проницательное, пытливое выражение промелькнуло на его лице.

— Таким образом, ваша оценка в основном… эстетическая? Вас не заинтересовали темы этой работы, к примеру, сверхъестественные элементы в сюжете? — он сделал паузу, слегка подавшись вперед. — Магия?

В его голосе было что-то загадочное, и я почувствовала, что в этом вопросе таился подвох. Его взгляд стал настолько пронзительным, что я почувствовала себя взволнованной и сконфуженной.

— Полагаю, что так, — я съёжилась, поняв, что повторила слова, из-за которых он уже высмеял меня. — Я не… Я не думала… Я имею в виду… почему вас вообще так заботит моё мнение? — закончила я отрывисто.

Люциус откинулся назад.

— О, оно меня не заботит, — он выглядел довольным, слишком довольным.

Я нахмурилась. Я чувствовала, что каким-то образом потерпела поражение, но не понимала в чём именно.

«Почему он выглядит таким самодовольным? — подумала я. — Это же просто пьеса.»

_____________________________________

. . .

В ту ночь мне снился сон…

Я лежала одна на берегу далёкого острова, на мягком, согретом солнцем песке. Я была обнажённой, но моя нагота не смущала меня. Я мечтала, убаюканная шёпотом волн и нежным бризом, ласкающим мою кожу…

Солнце начало тонуть, и по мере того, как небо темнело, остров начал уменьшаться вокруг меня. Он становился всё меньше и меньше, пока не съёжился до размера нескольких футов в диаметре… я очнулась от мечтаний и обнаружила себя лежащей на кровати, внутри тёмных каменных недр какого-то замка. Я села, внезапно охваченная паникой, и вспомнила, что должна была найти кого-то. Спираль винтовой лестницы выросла из земли, и, спрыгнув с кровати, я начала подниматься по ступеням.

Тусклые лампы вели меня всё выше и выше, но как только я проходила мимо очередной, она c шипением гасла, и всё позади меня погружалось в глубочайшую черноту. Поняв, что сами ступени начали исчезать, я бросилась бежать, зная, что если остановлюсь, то упаду назад, в пустоту. На бегу я пыталась звать человека, которого искала, но не могла вспомнить его имя… Вместо этого я кричала: «Это я! Я здесь!», но мне ответило лишь эхо жуткого женского смеха, который превратился в издевательское воронье «Краа!»

Я начала уставать, и мои ноги не успевали обгонять всепоглощающую тьму: чем быстрее я пыталась бежать, тем медленнее двигалась, пока внезапно не рухнула вниз c раскинутыми в стороны руками и раскрытым в беззвучном крике рте.

Я мягко приземлилась на спину. Я оказалась в слабо освещенном коридоре, растянувшемся в каждую сторону до бесконечности. Стены коридора были сплошь увешаны портретами в позолоченных рамах, изображавших спящие фигуры. Я лежала там, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить портреты… Я боялась того, что они осмеют мою наготу. Боялась, что они будут глумиться над моим замешательством.

Внезапно рядом со мной появился человек, но это был не тот, кого я искала.

— Что ты делаешь? — это был голос мужчины, но его лицо было окутано тенями.

— Я ищу кого-то, — сказала я. Мой собственный голос был высоким, детским, звучащим словно издалека.

— Кого? Кого ты ищешь?

— Я не помню, — и я начала плакать, словно ребенок.

Мужчина опустился на колени и взял меня на руки, прижимая к себе. Потом было тошнотворное, сжимающее ощущение, и коридор превратился в мою комнату. Мужчина положил меня на кровать. Кончики его шелковистых, светлых до белизны волос почти касались меня, я протянула руку, чтобы дотронуться до них… Он прижал что-то к моему виску и пробормотал какое-то слово…

И мой сон растворился в темноте, словно тусклый свет ламп по окончании пьесы...