Полная чаша (джен)

Невилл смотрел на короткое письмо, принесённое совой час назад. Ровные, написанные чётким твёрдым почерком строки с вежливой и настойчивой просьбой о встрече.

Встрече с Родольфусом Лестрейнджем.

Для чего?

Что ему могло вдруг понадобиться?

Лестрейндж был последним, кого Невилл бы хотел видеть. Первым его порывом было вовсе сжечь письмо и не вспоминать о нём больше — но он просто сунул его в ящик. А потом достал, и последние минут пятнадцать сверлил его мрачным взглядом, понимая уже, что согласится — хотя бы для того, чтобы следующие десять лет не гадать о том, что понадобилось Лестрейнджу.

В конце концов, он ведь не обязан будет исполнять его просьбу — если это будет просьба. Хотя что это ещё может быть? У Лестрейнджа нет ничего, что могло бы быть нужно самому Невиллу — значит, он придёт просить о чём-то. Можно будет просто сказать «нет» и уйти. И забыть о нём — как он сделал после битвы.

Хотя сделал ли? Он хотел забыть — очень хотел никогда не думать о том, что обязан жизнью старшему Лестрейнджу. Ладно Снейпу — это было, если поразмышлять, даже забавно. Но не Лестрейнджу! Не тому, кто лишил его семьи! Не тому, из-за кого он каждую неделю, сколько себя помнил, ходил в Мунго — к людям, которые могли бы вырастить его и, возможно, даже и погибнуть потом на войне, но не существовать так, как жили сейчас его родители.

Тому, из-за которого он теперь навсегда был обречён ощущать себя неудачником и трусом. Потому что он не отомстил — у него было полгода, а он так и не сумел ничего сделать. Смерть Беллатрикс ничего не меняла — почему-то ему был особенно важен именно Родольфус. Возможно потому, что с ним Невилл не просто не сумел — он побоялся. Невилл точно это знал — самого себя ведь не обманешь.

Невилл иногда жалел, что не воспользовался тогда, после битвы, случаем и не отомстил — но всякий раз, когда всерьёз задумывался об этом, понимал, что, выпади ему ещё один шанс, поступил бы так же. В сущности, судьба сама отомстила за его родителей — так он думал до тех пор, покуда не узнал о работе Лестрейнджа в Отделе Тайн. Вот тогда он и подумал, что того, что с тем случилось, недостаточно, потому что он живёт. Живёт по-настоящему — пускай даже и страдает.

Хотя — страдает ли? То, что он забрал брата к себе в дом, вроде бы, свидетельствовало в пользу этой версии, ну а там кто знает. Можно ведь решить, что, поступив таким образом, выполнил свой долг — и вообще не заходить в ту комнату. Потому что видеть каждый день в таком состоянии кого-то близкого — это ад, и кто станет себе такое добровольно устраивать?

Эта мысль потянула за собой другую — страшную настолько, что, когда она появилась впервые, Невилл её отложил. Но она вернулась и заставила додумать себя, и он сдался. Смог бы сам он поселить родителей рядом? Если бы это было безопасно — или если бы существовали чары, что смогли бы защитить его и всех окружающих от их неконтролируемых и мощных магических выбросов? В Мунго с этим справлялись, но категорически не советовали забирать их в частный дом. Вот они и не забирали… Так, по крайней мере, привык думать Невилл — что его родители остаются в Мунго только потому, что опасны и для себя, и для других. Но что было бы, если бы нашёлся способ справиться с этой опасностью?

В первое же своё посещение Мунго он, смотря на по обыкновению безразлично разглядывавшего его отца и робко трогающую время от времени край его рубашки мать попытался представить, что вот так было бы каждый вечер. Всегда. Он бы приходил домой, и находил бы их там — вот таких. И, наверное, был бы вынужден запирать их на ночь в комнате — ну и зачаровывать от них свою дверь.

Ему стало тоскливо и одновременно так мерзко от этой тоски, что он едва не сбежал — но всё же остался, и даже попытался, невесть в какой раз, поговорить с матерью, сам не понимая толком, что и для чего говорит. Да ей это и не было важно, она просто смотрела на него, молча и чуть-чуть искоса, а потом украдкой — всегда, всегда это было почему-то украдкой! — вложила ему в руку свёрнутый маленьким квадратиком конфетный фантик.

Невилл вдруг подумал, что Лестрейнджу легче: его брат ведь просто спал. И, поймав себя на этой мысли, разозлился и возненавидел сам себя — потому что из неё следовало, что… Он не стал додумывать — хотя это и не требовалось.

А теперь перед ним лежал небольшой прямоугольник пергамента с просьбой о встрече. Невилл взял чистый лист, перо — и, решительно набросав несколько слов, отправил письмо с совой.

…Они встретились тем же вечером в «Кабаньей голове». Невилл пришёл раньше срока, но Лестрейндж уже был на месте: сидел в углу за маленьким столиком и крутил в руках нетронутый, похоже, стакан с виски. Невилл подошёл и, не здороваясь — и потому что не мог подобрать подходящее приветствие, и просто потому, что не хотел — спросил:

— Что вам от меня понадобилось?

— Для начала я прошу у вас прощения за то, что сейчас скажу, — начал Лестрейндж так серьёзно, что Невилл неохотно кивнул. — Видите ли, мистер Лонгботтом, — медленно и веско проговорил он, — я пришёл к вам потому, что знаю человека, который мог бы излечить ваших родителей. Только, — добавил он после паузы, — он пока не знает об этом. Но он сможет, я уверен.

— Вы что несёте? — задохнувшись, резко сказал Невилл, еле разбирая собственные слова сквозь стоящий в ушах звон.

— Я искал способ помочь брату, — пояснил Лестрейндж. — Не нашёл, — добавил он, словно упреждая возможный вопрос. — Но зато нашёл возможность вернуть ваших родителей.

— Вы нашли? — переспросил Невилл, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями.

— Только общую идею, — негромко проговорил Лестрейндж. — Сами чары я составить не в силах, но я представляю, что именно нужно сделать, и примерно знаю, как. Но я не целитель — это совершенно не моя сфера.

— Почему тогда вы так уверены? — Невилл стиснул край стола.

— Потому что я хороший аналитик, и неплохо разбираюсь в некоторых разделах магии. И я вижу, что и как работает. Но не представляю, как это сделать, так сказать, технически.

— И что вы хотите от меня? — напряжённо спросил Невилл. — Денег?

— Что? — ошарашенно спросил Лестрейндж.

— Почему вы сразу не пошли с этим в Мунго? Для чего пришли ко мне? — Невилл перегнулся через стол, подавшись к Лестрейнджу.

— Потому что не считаю себя вправе единолично принимать такое решение, — тяжело проговорил Лестрейндж. — Здесь, — он положил на стол запечатанный конверт, — имя человека, который сможет им помочь. И моё письмо ему — о том, что и как нужно сделать. И, конечно, если он решит ко мне обратиться, я отвечу на любой вопрос. Но решать, отправлять его или нет, есть право у вас и только у вас, — он придвинул конверт к Невиллу. — И ещё у вашей бабушки, разумеется. Я уже однажды разрушил ваши жизни. Повторять не хочу.

— То есть сейчас вы её не рушите? — Невилл дёрнул ртом и, придвинув к себе конверт, положил на него взмокшие ладони. — Отдавая право мне принять такое решение?

— Рушу, — согласился Лестрейндж. — Но, по крайней мере, у вас есть право самому ею распорядиться. Или мне не следовало вообще ничего предпринимать? — спросил он совершенно серьёзно.

— Вам не следовало тогда являться к моим родителям, — буквально выплюнул Невилл. — И пытать их. Не пришлось бы теперь мучиться.

— Не следовало, — согласился Лестрейндж. — Но я не могу изменить прошлое. Только будущее. И, боюсь, не к лучшему.

— Не судите по себе, — отрезал Невилл. — Я всегда хотел их вернуть.

— Я не только о вас думал, — возразил Родольфус, — но и о том, каково будет вашим родителям прийти в незнакомый и чужой мир.

— Полагаю, они справятся, — Невилл встал, забрал конверт и молча вышел.

Его первым порывом было тут же распечатать его, прочесть имя, и немедленно отправить сову тому неизвестному целителю. Однако аппарация немного остудила его, заставив задуматься. И чем больше он раздумывал — тем больше ненавидел Лестрейнджа, поставившего его перед таким чудовищным выбором.

Потому что тот был прав. И про его, Невилла, вновь перекорёженную жизнь, и про то, каково будет его родителям. Как они вообще тут будут жить? Вдруг они не смогут колдовать? Вдруг они не будут ничего помнить? Или как раз будут, и каково это — обнаружить, что все твои друзья и большая часть родных умерли?

Невилл понял вдруг, что боится. И, как ни странно, абсолютно их не знает, хотя Августа рассказывала много и часто, особенно в детстве. Больше, конечно, о Фрэнке, но и об Алисе немало. Однако никакого цельного образа родителей в голове у Невилла не было — на самом деле, он понятия не имел, какие они. Они были аврорами… Он немного знал авроров — самых разных, через Гарри, иногда встречая тех на его дне рождения. И никак не мог представить среди них своих родителей.

Впрочем, у него теперь будет шанс.

Только надо как-то подготовить бабушку. Лестрейндж прав: нельзя подобные вещи делать за спиной. Но, с другой стороны, вдруг он в чём-то ошибся? Вдруг лечение не подействует или просто убьёт их? Заставлять её делить с ним ответственность было и жестоко, и нечестно. Но и умолчать было бы неправильно… Мордред! Как же он сейчас ненавидел Лестрейнджа! И себя — за эту ненависть, спровоцированную, как он полагал, его собственной нерешительностью и безответственностью. Надо было, всё же надо было уничтожить его тогда! Отомстить и…

«И не дать родителям этого сомнительного шанса», — чётко прозвучало у него в мозгу. Невилл, стукнув кулаком об стену, сунул так и не вскрытый конверт в стол и отправился в теплицу.

Нужно поработать руками и хоть ненадолго перестать обо всём этом думать.