Закрой за мной (гет)

Переживи всех.

Переживи вновь,

словно они — снег,

пляшущий снег снов.

Переживи углы.

Переживи углом.

Перевяжи узлы

между добром и злом.

Но переживи миг.

И переживи век.

Переживи крик.

Переживи смех.

Переживи стих.

Переживи всех.

(с) И. Бродский

Бродяга,

Сириуса не покидало ощущение, что матрас набит мокрыми опилками, а Эванс — костями. Скорее всего, так и было.

Все вокруг пропиталось влагой — подушка, простыня, густые волосы Эванс, его собственное белье и грязные шторы, повесившиеся от тоски на гардинах. Когда Сириус стащил с себя трусы, они тяжело шмякнулись на пол. И сама Эванс тоже была мокрой.

Эта каморка набухла от сырости, как хлебная краюха, и угрожала обмякнуть и развалиться, если ткнуть в нее пальцем. Квадратные окна, нарисованные на стенах, нехотя пропускали свет уличных фонарей в дом.

Свет до неузнаваемости искажал всё и всех. Громоздкий шкаф, устало прислонившийся к стене, и низкий стул с несуразно длинной спинкой превратились в пару старых друзей. Они встретились в пабе, но все места, кроме одного, оказались заняты, поэтому тот, что повыше, уселся на табурет, а толстяк-громила остался стоять. Посуду сдвинули в неаккуратную кучу, подобно неубранным игрушкам, а те двое, что играли в них когда-то, сейчас отдавались друг другу прямо здесь, на скомканной постели.

В соседней комнате раздавался детский смех. Жутковатый, точно смеялся ребенок, давно состарившийся и уже умерший, точно смех замерз в стенах и порой прорывался сквозь них.

Сириусу иногда казалось, что свет коверкает и звуки тоже. Голос Эванс становился хрипом, скрип лестницы — кашлем, а его, Сириуса, дыхание — молчанием.

Эванс пялилась на него, облизывая пересохшие губы.

— Прекрати, — велел Сириус. Ему хотелось бросить это паршивое дело, подняться на ноги и свалить, но ебаться с Эванс хотелось куда сильнее.

Она грубо рассмеялась (Сириус и предположить не мог, что Эванс так может), закрыла глаза и поднесла к губам ладонь тыльной стороной.

Сириус не торопился. Он наслаждался осознанием того, что Эванс нашла его каморку и постучала в дубовую дверь. Дверь была крепкой, в отличие от стен. Если бы вор-неудачник решил вломиться сюда, легче было снести все стены, чем дверь.

Правда красть у Сириуса нечего. Разве что новые учебники за шестой курс, судя по виду, купленные у старьевщика и стопкой сложенные у порога.

Эванс улыбалась с закрытыми глазами, обхватив затылок Сириуса ладонями. Ее широко расставленные ноги дрожали.

Свет уродовал красивое лицо Эванс.

Свет калечил самого Сириуса.

Лунатик,

В то лето Сириус жил в конуре, как самый настоящий пес.

Конура была дешевой, воняла носками и находилась в Хогсмиде. Где-то между «Кабаньей головой» и сточной канавой. Ремус знал, что Бродяга платит хозяину три сикля в месяц за гнилую возможность выбираться по вечерам на верхнюю улицу, подолгу смотреть на башни замка и считать загорающиеся и потухшие окна. Это помогало ему уснуть.

Сейчас он тоже спал, широко раскинув ноги и руки, голый, взлохмаченный и вспотевший. Одеяло сбилось, и Ремусу даже померещилось, что под ним кто-то лежит.

Помедлив, он наклонился и потряс Бродягу за плечо. Тот дернулся, сжал пальцы, комкая простыню, и открыл глаза.

— А, это ты, брат, — пробормотал Бродяга и сел на смятой постели. Матрас валялся прямо на полу, и Ремус опустился на корточки, чтобы рассмотреть друга получше.

Выглядел Сириус неважно: небритый, с разбитой (или прокушенной?) губой, худой и — на какой-то момент Ремусу показалось — блохастый.

Сириус запустил руку в волосы и огляделся в поисках одежды. Трусы нашлись в куче белья, штаны висели на гвозде, а гвоздь был вбит в нарисованное окно. Стены разбухли от сырости, дневной свет проникал в дом как сквозь толщу воды.

— Нашел дорогу ко мне? — усмехнулся Бродяга, выхлебав стакан воды. — Сначала Эванс, теперь ты. Совиную почту, что ли, используете…

Ремус сглотнул и промолчал.

Если Лили была здесь, значит, они с Бродягой опять трахались. Вот почему Бродяга проснулся таким измотанным и таким голым.

Ремус кашлянул и поймал его взгляд. Сириус стоял и ухмылялся, как если бы друг застал их с Эванс вместе.

Наверное, он забыл, что Лили давно ушла.

Они по-братски обнялись и одновременно уселись на пол. Ремус провел по половицам рукой и ощутил мягкую пыль под пальцами.

— Как хорошо, что ты зашел, Лунатик, — Сириус хлопнул его по плечу. — Какой сегодня день?

— Вторник. Послезавтра Хогвартс-экспресс. Сохатый тоже едет.

Зачем он уточнил? Разумеется, Джеймс тоже поедет в школу. Раз Ремусу можно, то и Джеймсу тоже. И Сириусу.

Один год остался.

— Эванс, говоришь, приходила? — По спине забегали мурашки размером с лукотруса. И с такими же острыми пальцами. На рубашке, наверное, выступили пятнышки крови.

— Ага, — махнул головой Бродяга. — Вчера. Сегодня вторник же? Ну вот, она в понедельник была, значит, вчера.

Ремус пристально рассматривал лицо Бродяги, но когда их взгляды пересеклись, потупился и стал смотреть на пыльные следы от собственных ботинок. Хотя, скорее, наоборот — на чистые следы в сплошном слое пыли.

Сириус сначала хмурился, потом на его лице расползлась ленивая улыбка, словно сдобренная маслом. Он так ухмылялся всякий раз, когда им с Джеймсом удавалось обмакнуть кого-нибудь башкой в помои. Ремус обычно присутствовал и, если не подносил помои, то заметал следы при помощи Экскуро.

Как и сейчас.

— Пришла вчера, постучалась, притащила пожрать. И себя притащила. — Он взял со стула палочку и приманил тарелку с остатками салата. — Будешь?

«Еду или Эванс?» — едва не вырвалось у Ремуса, но даже в мыслях это звучало тошнотворно. Словно Эванс положили на блюдо и разрезали на порции.

Желудок липко сжался.

Ремус приказал себе не думать о разорванной на куски Лили и несколько раз сглотнул, чтобы избавиться от железистого привкуса на языке.

Он помотал головой.

Бродяга сожрал остатки, швырнул вилку на стол и метнулся к шкафу. Вытащил оттуда школьный чемодан и начал кидать в его раскроенное чрево все, что под руку попадало, а сам рассказывал:

— Пришла ко мне, от нее холодом и дождем несло, а в доме духота и воняет этой херней для бритья, которую мне Меда подарила. Эванс сидела напротив, как ты вот сейчас, и палила мой хер. Кажется, я сказал, что буду любить ее до конца своей жизни.

— А она что?

— Ничего, — фыркнул Бродяга. — Я ее поимел. Дважды. Я так хотел ее, что мне действительно казалось, будто люблю.

Сириус рассмеялся, но хохот быстро стих, улыбка погасла, и он добавил:

— Может, реально люблю? Я же не знаю, как себя чувствуешь, херово тебе или наоборот, когда зависаешь по кому-то, вдруг это оно самое. Надо было у Сохатого спросить. Ты ведь не сольешь ему?

— Когда Лили ушла? — осторожно поинтересовался Ремус.

— Да она до сих пор здесь.

Сириус подскочил с места и отбросил одеяло в сторону. Ремус вовремя зажмурился.

Эванс лежала на животе, длинные ноги и ступни покрылись пупырышками от холода, волосы скрывали спину, а ягодицы оставались на виду. Бродяга гладил ее по заднице и дышал все тяжелее.

Ремус сдвинул одеяло носком ботинка, чтобы видеть ступни Лили. Она пошевелилась, когда он случайно дотронулся до левой пятки, и без стеснения перевернулась на спину. Ремус почувствовал, что голова идет кругом.

— Слышала, Эванс? — Сириус ткнулся носом в ее плечо и повторил: — Я буду любить тебя до конца своей…

— Лучше до конца моей, — легко рассмеялась Лили, словно не замечая, что в комнате есть кто-то еще. — А то вдруг ты умрешь раньше меня, и воспользуешься этим, чтобы разлюбить.

— Есть еще Сохатый, — шепнул Сириус и припал ко рту Лили.

Ремус вслепую подошел к двери.

— Бродяга! — Тот удивленно обернулся. — Учебники не забудь заменить. Эти прошлогодние. — Он кивнул на стопку потрепанных книг у порога.

И вышел.

Сохатый и Хвост,

Тело болело как после тройной дозы Костероста.

Джеймс застонал, перевернулся на спину и встал на четвереньки. Без очков он почти не видел.

— Хвост! Дай палочку.

— Я чай пью. Тебе сделать? — Питер заглянул в спальню и бросил палочку на кровать.

— Лили сделает.

— А-а, — протянул тот. — Ну ладно.

На кухне Лили гремела посудой.

Джеймс взмахнул палочкой, подумал «Акцио, очки», поймал налету, нацепил их на переносицу и полез в шкаф за чистой рубашкой. Сейчас он пойдет и поцелует свою Лили. Сегодня первое сентября, но в Хогвартс они не едут, потому что туда не пускают в восьмой раз.

На кухне Джеймс обнаружил котел с отвратительной похлебкой, Бродягу, Лунатика и Хвоста, который болтал ногами, сидя на стуле.

Карта мародеров картинкой висела на стене. Точки на ней не двигались уже больше двух лет.

— Где Лили? — спросил Джеймс, поздоровавшись с друзьями за руку.

Хвост сгорбился, Ремус отмолчался, а Сириус после паузы отрывисто рыкнул:

— Там же, где и всегда. Может, хватит, а, Сохатый?

Джеймс неспешно закатал рукава рубашки. Сердце запнулось и грохнулось о ребра. Бродяга не отводил взгляд, и они смотрели друг на друга, не мигая.

— Ты о чем? — почти спокойно спросил Джеймс.

— Хватит прикидываться, что вы с Эванс живете вместе, — отрезал Бродяга и со стуком поставил стакан на стол. — Пора уже выбросить ее из башки, Сохатый. И эти сраные учебники тоже, — он подскочил с места и изо всех сил пнул книги, кучей сваленные в дальнем углу кухни, у камина. Будто бы ждали, пока их сожгут. — Пора сжечь все школьные мантии, и метлы, и этот дом, и свалить подальше, где ничего не будет напоминать об Эванс.

— И мысли тоже сжечь, — тихо пробормотал Лунатик. — И память.

Джеймс и Сириус одновременно повернули головы к нему.

— Считаешь меня говном, — констатировал Сириус, обращаясь скорее к Джеймсу, чем к Ремусу. — Мне тоже хреново, так же, как и тебе, я третий год часами не могу уснуть, потому что я тоже…

— Ты трахал ее? — выдохнул Джеймс, ощущая, как горячая рука сжимает затылок. — Трахал? — он схватил Бродягу за рубашку и тряханул, сунувшись к лицу.

На морде (которая на секунду показалась собачьей; длинные клыки угрожающе белели) нарисовалась едва заметная, и от этого еще более омерзительная самодовольная усмешка.

Сириус молчал. Тишина съежилась до крохотного комка, и вокруг него не осталось воздуха.

Лунатик и Хвост застыли, как будто прилипли к стульям и отморозили языки, и Джеймс был рад этому. Он ждал ответа, и никакие иные звуки слышать не желал.

— Конечно, трахал, — наконец произнес Сириус. — Ты не дурак, Сохатый, ты знал. Ты ведь тоже был с ней. Ты должен был догадаться. А я знал о том, что вы встречаетесь после отбоя, ну, в тот день. Потому что ты не хотел с нами идти, говорил, что наказан. Ты не был наказан, Сохатый, — Сириус сглотнул, и у Джеймса потемнело в глазах. — Потому что… бля, да потому что мы всегда наказаны вместе, а если нет, то я в курсе, во что вляпался ты.

«И сейчас мы наказаны вместе, — тупо подумал Джеймс. — Оба».

— А в тот день это не было наказанием. И я понял, что ты остаешься, чтобы… — Бродяга покусал губу, — бля, чтобы жарить Эванс в спальне.

Колени дрожали от нахлынувшей слабости. Окажись в руках Джеймса самое легкое перо, он бы и его выронил — настолько пальцы не слушались.

— И ты решил сделать Нюнчика наживкой для Сохатого, — протянул он, сложив два и два. Каким же идиотом он был. Сколько бесконечных, резиновых дней провел в больнице, раздумывая над случившимся, а после — несколько долгих лет, и только сейчас нашел ответ.

— Ты все равно остался с ней. Но ты не успокоился, захотел и Эванс оттрахать, и на представление взглянуть, долбанный ты ублюдок, — сорвался Бродяга, выхватывая из кармана палочку. Лунатик поднял свою.

Посуда полетела на пол, и Джеймс поймал за хвост дурацкую мысль, что надо бы собрать осколки и на досуге склеить чашки и тарелки заново. Он почти забыл, как действует Репаро.

— Только не говори, что тоскуешь по ней.

— Хочешь правду, друг? — Сириус пнул стул. — Когда-то мне даже казалось, что я люблю Эванс. И я скучаю по ней. Правда. Но она сохла по тебе, и я всякий раз думал: ну все, трахну ее в последний раз, и пусть убирается к Сохатому. А она давала мне снова и снова, стоило попросить. И сохла по тебе. А я просил снова и снова. И думал, что уж этот раз точно последний. Не знаю, почему она так делала, вместо того чтобы быть с тобой. Может, из-за того, что у меня член больше. Или тебя разозлить хотела. Но я не хотел, чтобы ты знал. Ты мой лучший друг, и то, что мы трахали одну девчонку, здесь не причем. Ты до конца жизни останешься моим лучшим другом.

— Твоей жизни или моей? — мрачно выдавил Джеймс.

Хвост — наверное, специально — уронил со стола солонку; та звякнула и покатилась по полу, рассыпая соль. Никто не шелохнулся.

— Теперь все стало намного проще, — хохотнув, припечатал Бродяга и двинулся к выходу. — Жизнь налаживается. Закрой за мной.

Он заржал громче и хлопнул дверью.

Джеймс не стал закрывать.

Красть здесь особо нечего. Разве что учебники, похожие на уродливые грибы, вымоченные в вине. Страницы распадались, их красноватые страницы не складывались и топорщились, обложки у многих отпали. Может, дело в том, что они долго пролежали у Сириуса. Он уже пару лет живет в сырой норе Хогсмида.

Джеймс не совсем понимал, зачем Бродяга хранил эти учебники, и зачем их теперь хранит он сам. Он не открывал их ни разу.

Джеймс наклонился, взял первую попавшуюся книгу, полистал и наткнулся на записи, сделанные пером:

«…у нас с Джеймсом один комплект учебников на двоих. Да и тот не пригодился», — почерк Бродяги.

«Не верю. — Виски кольнуло. Это написала Лили. — Тогда откуда у вас ответы на все вопросы преподавателей?»

Бродяга проигнорировал вопрос.

«Ты тоже. Одна на двоих».

«Замолчи». — Два восклицательных знака в конце.

«Я нем как рыба. Придешь сегодня на то же место?»

«Мне нравится Поттер».

«Мне тоже. — Дальше улыбающиеся рожицы. — Ты его отшиваешь каждый день. — И хмурые следом.

«Ты ничего не знаешь».

«Так ты придешь?»

«Приду».

создатели Карты мародеров, девятнадцатого июня 1976 года лишили ее магических свойств,

(Джеймс через силу улыбнулся. Пятна крови выступали на белых бинтах махровыми цветами.

— Любопытно, если я перекинусь в оленя в полнолуние, что будет?

Ремус затравленно взглянул на него и пожал плечами, Сириус заерзал на месте.

— Хватит утирать друг другу сопли, парни, это должно было произойти. Это могло произойти всякий раз, когда мы выбирались из Визжащей хижины. — Действие Умиротворяющего бальзама, заправленного Зельем без Сновидений, еще не закончилось, и Джеймс мог себе позволить говорить спокойно.

— Это могло произойти с нами, но не с ней. Зачем ты потащил ее за собой? — перебил Бродяга, оскалившись.

Джеймс прищурился.

— У нас было свидание. У вас со Снейпом, я полагаю, тоже?..

Сириус покраснел и сжал кулаки. Вот-вот набросится. Но Джеймс оставался заторможено-спокойным:

— Зато теперь у тебя два друга-оборотня, Бродяга. И Эванс никогда не будет со мной. Ты доволен? Теперь мы всегда будем вместе. Все четверо.

Бродяга дернулся.

— Хорошо-то как, — фыркнув, выдавил он.

Ремус зажал уши руками и сгорбился.

Питер воровато оглянулся, кашлянул и громко предложил:

— А давайте делать вид, что Эванс жива!)

и точка, помеченная именем Лили Эванс, не стерлась, как полагалось, а навсегда застыла на пергаменте.

— Давайте.

конец

Ноябрь 2014