Макбет (гет)

— Любовь моя, — произнёс Малфой, разрывая объятие и заглядывая ей в глаза. Уголки его губ едва заметно подрагивали, словно он находил ситуацию забавной. — Сегодня к нам пожалует Дункан.

Объятие, конечно же, было идеей режиссёров. Гермиона не стала спорить, когда предложение было высказано — Стэн по обыкновению широко и дружелюбно улыбался — потому что знала, что даже если сама она и на пушечный выстрел не желает приближаться к Малфою, вполне логично добавить объятия в сцену встречи. В конце концов, Макбет и леди Макбет женаты, а если учесть волнение в свете открывшегося пророчества, то нежность после долгой разлуки и вовсе казалась вполне… естественной.

— А когда уедет? — подхватила Гермиона, стараясь добавить голосу чуть больше взволнованности, чуть больше властолюбия. Стоять так близко к Малфою — держать ладони на его руках — мягко говоря, обескураживало, в особенности когда она заметила, что Малфоя это всё откровенно забавляло. Да он просто смеялся над ней.

— Завтра поутру, — ответил Драко. Находясь так близко, Гермиона могла рассмотреть, что тонкая кожа у него под глазами была нездорового синеватого оттенка. Он что, опять не спал? Это ещё больше вывело её из себя; да что Малфой делает вместо сна? Он мог бы сказать, что мучается бессонницей, но Гермиона ни на секунду не верила подобной отговорке.

Она издала смешок, стараясь, чтобы он прозвучал заговорщицки.

— Такого «завтра» никогда не будет! — воскликнула она, и, как и в предыдущие пять прогонов этой сцены, Малфой нахмурился, отстранился и сделал шаг назад; она покрыла расстояние между ними и коснулась пальцем его скулы. Кожа Малфоя была гладкой и чуть прохладной на ощупь — почти как змеиная кожа, которую они использовали на зельеварении.

— Мой тан, лицом ты схож со страшной книгой, а книгу прочитать легко, —произнесла она. — Ты должен всех обмануть, желая стать, как все: придать любезность взорам, жестам, речи, цветком невинным выглядеть и быть змеёй под ним… Придётся позаботиться о госте, — Гермиона сделала паузу. — Ты мне самой подумать предоставь, как сделать лучше нам ночное дело, чтоб остальные ночи все и дни царили безраздельно мы одни.

Драко отступил ещё на шаг, почти к самому краю составленных вместе парт, которые временно служили сценой, наступив на чёрную разметку, которая указывала положение будущей двери на настоящей сцене. Он нахмурился, выражая внутреннюю борьбу противоречивых чувств; его серые глаза заволокло пеленой.

— Поговорим потом.

Гермиона сделала ещё один шаг к нему.

— Будь лишь ликом ясен: кто мрачен, тот всем кажется опасен. — И чуть тише добавила: — А прочее я на себя беру.

Это был конец диалога; они замерли на мгновение, после чего Гермиона резко отступила назад и повернулась к режиссёрам, которые расположились на стульях перед импровизированной сценой.

— Превосходно! — воскликнул Стэн, расплываясь в привычной широкой улыбке.

— Я тоже думаю, что у вас отлично получается, — добавила Рут и взглянула на наручные часы. — Пройдёмся ещё раз или на сегодня хватит?

— Я думаю, этого достаточно, — ответила Меган, окидывая взглядом сцену. — Если, конечно, все довольны? Если хотите повторить ещё раз…

— По-моему, на этом можно закончить, — быстро сказала Гермиона, на случай, если Малфой вдруг согласится. Потому что это была именно та ситуация, которой он бы с удовольствием воспользовался, лишь бы досадить ей…

— Хорошо, тогда всем спасибо. Насчёт репетиции седьмой сцены первого акта… — Меган переложила несколько свитков пергамента, лежавших на парте перед ней, сверяясь с расписанием. — Как насчёт следующего четверга?

Малфой нахмурился.

— У меня уже есть планы на четверг, — произнёс он. — Мы можем перенести репетицию на пятницу?

Меган вновь взглянула на расписание.

— Для этого придётся поменять местами две сцены, — медленно произнесла она, — и на пятницу запланирована первая сцена второго акта. То есть твой разговор с Банко и солилоквий, так что это тоже не сработает… — Она задумалась. — Мы могли бы поставить вашу репетицию чуть раньше в пятницу, если вы оба сможете подойти к шести?

— Меня вполне устраивает, — сказал Малфой. После минутного замешательства, во время которого Гермиона раздумывала, не сказать ли, что она занята — просто чтобы позлить Малфоя, что было бы исключительно несерьёзно — она кивнула в знак согласия.

— Все остальные? — спросила Меган, оглядывая коллег. Последовал хор из согласных «да» от Оливии, Рут и Стэна. — Адриан? — позвала Меган, нахмурившись. — У тебя получится… Поверить не могу!

Голова Адриана уже несколько минут покоилась на сложенных на столе руках, и когда Рут осторожно потрясла его за плечо, всем присутствующим открылась страшная правда: Адриан крепко спал.

— Фрегида, — резко бросила Меган, вытащив палочку из кармана и махнув ею в сторону парня. Струя воды хлынула из кончика палочки и очень метко ударила Адриану в ухо; он вскрикнул и упал со стула.

Гермиона стояла достаточно близко к Драко, чтобы расслышать короткий смешок.

— А это для чего? — ворчливо осведомился Адриан, поднимаясь с пола и потирая голову.

— Для твоего же блага, — твёрдо ответила Меган, сложив руки на груди. — А теперь сядь и скажи нам, сможешь ли ты прийти на репетицию в пятницу в шесть.

Адриан окинул всех недовольным взглядом — трое других режиссёров с трудом сдерживали смех — и вернулся на своё место, но так и не ответил на вопрос.

— Ты же знала, что у меня голова болит.

— По твоей собственной вине и из-за той бутылки огневиски, которую ты стащил из кухни, — безжалостно отрезала Меган. — В пятницу в шесть?

— Я буду, — пробормотал Адриан. — Теперь я могу идти?

Меган явно очень хотела дать отрицательный ответ, но всё же сказала «да», после чего перевела извиняющийся взгляд на Драко и Гермиону.

— Тогда увидимся в пятницу. Спасибо.

* * *

Следующая неделя пролетела быстро — по большей части потому, что дел было невпроворот. Разумеется, Гермиона снова встретилась с Малфоем, но только один раз. Она заметила, что они реже критиковали игру друг друга, и Малфой даже вёл себя относительно цивилизованно, несмотря на то, что атмосфера их встреч оставалась довольно враждебной, хоть и чуть менее напряжённой. Может, Малфою просто надоело цапаться, надеялась Гермиона; может, им удастся сохранить мирные отношения до конца постановки.

Конечно, это была лишь надежда, и всегда оставалась вероятность того, что при новой встрече Малфой назовёт её грязнокровкой и они окажутся в Больничном крыле, оправляясь от ужасных сглазов, наложенных друг на друга. Гермиона очень надеялась, что до этого не дойдёт.

Она прекрасно понимала, что друзьями они никогда не станут — разве что Малфой сойдёт с ума или получит амнезию — но можно было надеяться хотя бы на подобие нормальных отношений. Таких, когда Малфой не оскорбляет её, когда они могут репетировать без обмена раздражёнными взглядами, жестокими насмешками и неоправданной критикой, когда они, может быть, даже смогут называть друг друга по имени или поддержать короткий пятиминутный разговор.

Представить такое было довольно трудно, но надежда умирала последней. Остальная часть свободного времени на неделе была занята другими репетициями: Дин и Падма, казалось, всерьёз вознамерились тренироваться каждый день, а ведь ещё же был крупный прогон третьей сцены второго акта, запланированный на воскресенье. Все эти репетиции — официальные и самостоятельные — в дополнение к куче домашних заданий и обязанностям старосты совершенно не оставляли Гермионе личного времени.

Именно поэтому она искренне обрадовалась, когда в четверг вечером выдалась пара свободных часов: домашняя работа была выполнена, и никто не требовал прорепетировать с ними очередной кусок пьесы. Возможно, их взаимная неприязнь с Малфоем была даже к лучшему: если бы они дружили, то репетировали бы гораздо чаще, и тогда даже об этих крохах свободного времени можно было забыть.

К её раздражению, Рона в гостиной не оказалось — он убежал в библиотеку дописывать сочинение по Защите, которое надо было сдать следующим утром и которое Гермиона закончила ещё неделю назад. Но Гарри был здесь, так что они нашли два мягких кресла в дальнем углу подальше от камина и уселись, потягивая горячий шоколад и отдыхая от тяжёлой недели.

— Всё идёт на удивление хорошо, — произнёс Гарри. — Особенно если учесть, что последний раз я играл на сцене в начальной школе, когда мы разыгрывали рождение Иисуса на Рождество.

— Кого ты играл? — заинтересовалась Гермиона. — Я вижу тебя одним из трёх королей… Или из тебя получился бы неплохой Иосиф.

Гарри покачал головой.

— Я был трактирщиком, — хохотнул он и сделал ещё один глоток горячего шоколада. — Дадли хотел играть младенца Иисуса, но учителя, конечно, ему не разрешили…

Гермиона поперхнулась, чуть не разлив свой шоколад на ковёр, и Гарри замолчал, позволяя ей прокашляться.

— В итоге он играл одного из королей. И ему дали золотую корону, — продолжил он со смешком. — Мне казалось, что он больше подходит на роль поросёнка, но тётя Петунья искренне считала, что он должен играть ангела. «Настоящий архангел Гавриил был мужчиной, так почему мой Дадличек не может сыграть его?..» — передразнил он. — Но Дадли сказал, что ангел — это слишком по-девчачьи, только поэтому тётя не стала настаивать.

Гермиона усмехнулась.

— В роли поросёнка я его прекрасно вижу, — сказала она. — Но для короля он никак не подходит: они же должны олицетворять мудрость…

— Именно, — согласно кивнул Гарри и задумчиво продолжил: — Я хотел играть пастуха, кажется. Но учителя сказали трактирщик, так что им я и был. Могло быть и хуже, наверно. По крайней мере, у меня были слова.

— В моей школе никогда не делали постановку Рождества, — вздохнула Гермиона. — Очень жаль, потому что я всегда хотела играть ангела. Все хотят быть ангелами — по крайней мере, все девочки.

Гарри кивнул.

— Кроме тех, которые хотят играть Марию, — улыбнулся он. — А почему вы не делали постановку? Я думал, это одна из тех традиций, которые есть во всех школах.

— Наш директор имел достаточно… передовые взгляды. Не любил придерживаться традиций. Но мы ставили свою версию Рамаяны…

— Чего? — растерянно переспросил Гарри.

— Рамаяна, — повторила Гермиона. — Древнеиндийский эпос; я думаю, у нас в библиотеке даже есть книга — если хочешь, я могу поискать её для тебя. Короче говоря, постановку мы делали, когда мне было около семи. А на общих сборах нам могли читать что-то из скандинавской мифологии или буддийских текстов с таким же успехом, как и истории из Библии. — Гермиона замолчала и улыбнулась своим мыслям. — Это было интересно, и я многое узнала тогда.

— Звучит действительно классно, — согласился Гарри. — А мы постоянно пели одинаковые старые песни… и собрания были ужасно скучными. — Он сделал паузу, чтобы отхлебнуть ещё немного горячего шоколада. — Последний день перед рождественскими каникулами всегда был самый невыносимый, потому что директор толкал речь о спасении души или о чём-то подобном. Одну и ту же речь каждый год. А нам приходилось постоянно её выслушивать, зная, что родители уже ждут за дверью и что все уроки закончены… — Он прокрутил кружку в ладонях. — Не думаю, что хоть кто-то вникал в смысл его слов, а это, вроде как, убивает саму идею подобных сборищ. Никому не было до них никакого дела.

Гермиона задумалась.

— Но это интересно с философской точки зрения, — наконец произнесла она. — Я имею в виду спасение души, искупление.

Гарри нахмурился.

— Каким образом? — уточнил он. — Мне это никогда не казалось особенно интересным…

— Ну, подумай обо всех вопросах, которые можно задать на эту тему. Например, что такое искупление?

Гарри замолчал на некоторое время, прикусив губу и потягивая горячий шоколад.

— В общем смысле? Это… Наверно, это когда ты заглаживаешь вину за что-то… за какой-то неправильный поступок. На самом деле я никогда особенно об этом не задумывался.

— Довольно интересная тема, — задумчиво произнесла Гермиона, рассматривая горячий шоколад в своей чашке. — Можно сказать, что есть два вида искупления…

— Это как?

— Искупление всегда связано с принесением жертвы или искренним раскаянием за неправильный поступок, — начала она. — Но раскаиваться можно за поступок, который ты совершил сам, или за поступок другого.

Гарри молча кивнул.

— Хотя последнее по большей части встречается только в религиозных текстах, — закончила Гермиона. — В повседневной жизни такое редко увидишь.

— Да, наверно, ты права, — негромко произнёс Гарри, отрывая взгляд от кружки. — Я придумал ещё один вопрос... Каким образом человек получает искупление?

— Полагаю, это зависит от конкретного действия и от того, кто отвечает на этот вопрос, — отозвалась Гермиона, склонив голову набок. — Но это должно быть чем-то, подходящим по серьёзности к проступку. Например, если ты убил кого-то и ищешь искупления, ты мог бы… — она задумалась. — Рискнуть собственной жизнью ради спасения других. Или умереть, чтобы спасти кого-то.

Гарри задумался над её ответом, запрокинув голову на мягкую спинку кресла, и показался Гермионе внезапно уставшим.

— Умереть, чтобы спасти других, — повторил он, прикрыв глаза.

Он не проронил ни слова в следующие несколько минут; Гермиона нахмурилась.

— Гарри? Ты же не засыпаешь?

— Нет, — отозвался он. — Просто… даю глазам отдохнуть. — Гарри выпрямился в кресле, зевнул и поставил пустую кружку на стол. — Пожалуй, действительно пора спать.

— Пожалуй, — согласно улыбнулась Гермиона. — Я тоже пойду через пару минут, когда допью. Спокойной ночи, Гарри.

— Спокойной ночи, — отозвался он, вставая и направляясь в сторону спальни. Гермиона продолжала задумчиво смотреть ему в спину.

* * *

В пятницу утром их встретили новости об очередной атаке Пожирателей. В небольшом поселении в Йоркшире; пять магов и семнадцать маглов погибли, и мракоборцы подтвердили, что использовались Непростительные заклинания и тёмная магия. На первой полосе «Ежедневного пророка» напечатали колдографию жуткой метки, парящей в воздухе, и несколько изображений жертв, убитых чисто — быстрой Авадой — которые бездвижно лежали на земле с выражением лёгкого удивления в стеклянных зрачках.

Ученики перешёптывались между собой, и это были не привычные обсуждения или сплетни, но гораздо более мрачные и тихие разговоры — такие, которые можно услышать в библиотеке или в доме недавно умершего. Истории переходили из уст в уста — истории о том, как сердца вырывали из груди ещё живых людей; о том, как жертв замучили до потери рассудка; о том, как под влиянием Империуса людей заставляли убивать своих друзей, детей, любимых.

Студенты делились информацией о действии известных им тёмных проклятий, о которых что-то когда-то слышали или читали. О проклятиях, которые превращали кости в лёд и заставляли их взрываться внутри тела, разрывая мягкие ткани; о проклятиях, которые медленно пожирали плоть, подобно невидимым личинкам; о проклятиях, которые заставляли позвоночник шипеть и извиваться, словно змея под кожей, и бросаться вверх, пронзая череп.

Никто не знал, сколько правды было в этих слухах, но благодаря им можно было убедить себя, что знаешь подробности произошедшего, и это делало новость чуть менее пугающей. Враг, которого можно увидеть, был гораздо менее страшным, чем тёмная фигура, скрытая тенью — фигура, которая могла явиться в форме чего угодно.

Это был тихий день, как и всегда после очередного нападения. Разговоры в общих гостиных постоянно обрывались, затухая на несколько минут, а затем вновь продолжались — неестественные и почти вымученные. Гарри по большей части просто молчал.

Произошедшее повлияло даже на репетиции: Меган была бледнее обычного, её лицо иногда искажалось мучительной гримасой, когда она позволяла тяжёлым мыслям проникнуть в сознание, но через силу она продолжала репетицию, в то время как Стэн растерял всю свою привычную весёлость. Оливия и Рут были неестественно молчаливы, и даже Адриан и Малфой казались подавленными.

Следующая официальная репетиция была назначена на вторник — по предложению Рут, — но Гермиона и Малфой договорились встретиться дополнительно в воскресенье.

— Опять опаздываешь, Грейнджер? — были его первые слова, когда она наконец отыскала его в библиотеке. Он развалился в кресле, откинувшись на спинку и натянув на лицо самоуверенную ухмылку. Гермиона села напротив и смерила его яростным взглядом.

— Возможно, если бы ты не решил выбрать другой конец библиотеки вместо нашего обычного места, я бы пришла вовремя, — резко бросила она.

Малфой самодовольно усмехнулся.

— Что будем репетировать сегодня, моя леди? — с нескрываемым сарказмом спросил он, доставая свою книгу. — Второй акт… сцена два?

Гермиона коротко кивнула. Вторая сцена второго акта следовала сразу за эпизодом, в котором Макбет и его жена убивают короля Дункана; момент был драматичным и захватывающим, и Гермиона уже давно мечтала попробовать прочитать его по ролям. Достав свой сценарий, она выдохнула, концентрируя внимание на репликах леди Макбет, продумывая в голове своё видение сцены, и начала:

— Вино, свалив их с ног, мне дало смелость; их потушив, меня зажгло, — произнесла она быстро, но отчётливо, тоном человека, пытающегося убедить себя во лжи; затем Гермиона правдоподобно вздрогнула от неожиданности. — Что это?! — затем пауза, во время которой леди Макбет переводит дыхание. — То крикнул сыч, зловещий сторож ночи, сулящий людям вечный сон. Макбет взялся за дело.

Она прочла ещё несколько строк; Малфой не прерывал. Гермиона продолжила, изредка бросая на него короткие взгляды поверх сценария, но он явно внимательно слушал. Быть может, ему действительно надоело критиковать каждое её слово? Это стало бы огромным облегчением.

Малфою пришлось сказать лишь: «Кто там?» — после чего вновь наступила очередь Гермионы.

— Не будь Дункан во сне так схож с моим отцом, я всё б сама свершила, — закончила она, поднимая взгляд на Малфоя. На мгновение в её голове пронеслось воспоминание об их недавнем споре о том, была ли леди Макбет по-настоящему отрицательным персонажем. Что там сказал Малфой? Она не может убить Дункана собственными руками, а потом сходит с ума от чувства вины. Человек по-настоящему плохой не чувствует сожаления к своим жертвам, не сходит с ума от воспоминаний о том, что совершил.

Если бы он снова захотел завязать спор, это был идеальный момент. Гермиона затихла на секунду в ожидании, прежде чем завершить свою часть. Входит Макбет, и восклицание «Мой муж!» — отчаянным, одновременно и испуганным, и облегчённым тоном.

Несколько мгновений Малфой хранил молчание, после чего произнёс невыразимо жутким голосом:

— Готово. Дело свершено.

Гермиона невольно поёжилась. Секундой позднее Малфой поднял взгляд.

— Ты не слыхала шума?

— Нет, только крик совы да зов сверчка. С кем говорил ты?

Они продолжили, не прерываясь и не отвлекаясь на пустые замечания. Гермиона не знала, с чего вдруг Малфой перестал критиковать её игру, но и сама не прерывала его: отчасти, потому что не хотела нарушать установившийся между ними нейтралитет, отчасти — потому что его интерпретация текста была действительно хороша, и Гермиона не видела каких-то явных изъянов.

Она всегда представляла себе интонации Макбета в этой сцене довольно жёсткими, требующими усилий — возможно, даже вымученными. Прочтение Малфоя оказалось более тонким, но не менее завораживающим: он произносил свои реплики негромко, но с каким-то жутким очарованием. «Смотри, какой печальный вид» — фраза, на которой он поднимает руки, неотрывно их разглядывая. Когда они будут играть на сцене, его ладони будут покрыты кровью, но уже сейчас, просто слушая Малфоя, Гермиона могла живо представить себе его руки — алые и липкие — и вздрогнула.

— Ты вздор несёшь. О чём скорбеть тут можно? — резко упрекнула она, и они продолжили читать дальше: «Напрасно в сделанное углубляться. Сойдёшь с ума!»; «Гламисский тан зарезал сон, и больше тан кавдорский не будет спать, Макбет не будет спать!» и «Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь. Скорей они, коснувшись зелёной бездны моря, в красный цвет её окрасят». Больше они не останавливались до самого конца. Или почти до конца.

— Зная, что я сделал… — произнёс Малфой и остановился, затем начал снова пугающе пустым голосом: — Зная, что я сделал, я был бы рад не сознавать себя.

У него была ещё одна строка, но он всё молчал, уставившись отсутствующим взглядом на внутреннюю часть рукава своей мантии. Гермиона ждала, нахмурившись, вновь списывая всё на недостаток сна.

— Малфой? — напомнила она.

Ещё секунда молчания, и, не поднимая взгляда:

— О, если б стук мог пробудить Дункана, — медленно закончил он с идеально выверенной долей отчаяния в голосе. Малфой поднял голову: на скулах застыл болезненный румянец, кожа была бледной, а зрачки — неестественно расширенными, и Малфой часто дышал.

— Ещё раз? — предложила Гермиона, не зная, что ещё можно сказать, и Малфой кивнул.

Они прорепетировали сцену снова.