Где любят нас - лишь там очаг родимый (джен)

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

© Лев Николаевич Толстой «Анна Каренина»

— Ого, куда ты собралась в такую рань? — удивилась Примроуз, зайдя к сестре утром в спальню и прикрыв за собой дверь.

— Сейчас восемь часов. Это рано? — усмехнулась Гермиона, передернув плечами.

— Ну, так сегодня ж воскресенье думала, ты поспишь сегодня подольше.

— Нет, мне надо… отлучиться ненадолго.

— Ты… уверена? — нахмурилась девочка и подозрительно глянула на старшую сестру. — Ты еще не до конца выздоровела…

— Со мной все в порядке, — отрезала девушка, направившись к двери.

Сцепив зубы и тяжело вздохнув, она повернулась к ребенку:

— Не беспокойся за меня, Прим, со мной все хорошо. Я просто решила отблагодарить маму Гейла. Как ее зовут?

— Оо, ну как пожелаешь, — закивала девочка. — Зови ее Хейзел. Или, если хочешь, миссис Хоторн.

Шатенка кивнула и выскользнула в коридор, решив сначала наведаться в кухню и забрать порцию выпечки, которую ей вчера отдал Пит, аргументируя тем, что она очень сильно ему помогла, так как он уже запаздывал с заказом и якобы не успевал все вовремя сделать.

Ведьма ни на йоту не поверила его объяснениям, отказываясь брать то, что он принес, но парень оказался очень настойчивым и упрямым, и, в конце концов, когда они устали спорить, он просто оставил все на кухне и быстро ушел.

Сегодня была ровно неделя ее пребывания здесь. Грейнджер подумала и решила, что не будет лишним сказать «спасибо» женщине, которая первая ее осмотрела и привела в относительный порядок. Да и поблагодарить Гейла за свое спасение тоже не помешает, пусть он и обиделся на нее, ее это особо не волновало. Пусть обижается и дуется столько, сколько его душе будет угодно, ее это совершенно не касается, она просто должна выполнить те правила приличия, которые мама вдалбливала ей в голову еще в далеком детстве.

Иногда ей казалось, что это все было так давно, как будто происходило вовсе не с ней, а с кем-то другим, и в какой-то другой жизни, где не было места смерти, боли и всем этим проблемам, которые разом навалились на нее в сознательном, подростковом возрасте.

Верно, по сути Гермиона была всего лишь подростком — ей было только шестнадцать лет, но на самом деле ей порой думалось, что ей уже намного больше. Она находилась сейчас в таком юном и воздушном возрасте, когда все девочки, ее ровесницы, должны бегать на свидания, разговаривать о парнях, листать модные журнальчики и, качая ногами, сидеть на столе и обсуждать с подружками последние сплетни. Увы, жизнь сложилась так, что ничего этого в ее жизни никогда не было. К сожалению, сплетницей она никогда не была, мода ее не привлекала, а мальчишками она и вовсе не интересовалась (впрочем, как и они ею), справедливо полагая, что в этом возрасте они все до одного одержимы гормонами, а, следовательно, и мыслями о сексе и многочисленных подружках.

Именно по этим причинам Гермиона благоразумно обходила их стороной (впрочем, как и они ее), предпочитая провести свободное время с книжкой в руках, ну, или по крайней мере, посидеть на трибунах во время тренировок своих мальчишек либо же во время матча.

Мысль о Роне и Гарри тут же сжала сердце в кулак и пронзила ее изнутри острой болью.

Как они сейчас? Где они? Что они делают? Все ли с ними в порядке?

Честно говоря, волшебница совсем не знала точное время, проведенное в плену у Пожирателей. Кто знает, сколько она там пробыла — несколько месяцев или даже больше года. Лично ей постоянно казалось, что она провела там минимум парочку столетий. Слепая, глухая и потерянная.

Единственное, что она знала и помнила — это то, что попала она туда осенью, когда училась на пятом курсе. А что было дальше и сколько конкретно она там существовала, это было ей неведомо.

Вообще в последнее время все было очень необычно. Взять хотя бы этот странный мир, совсем непохожий на ее собственный. Причем, еще страннее был тот факт, что здесь сейчас царило лето — это ее пугало. Что, если вдруг окажется, что она провела в плену у этого ублюдка почти год? А еще страннее было то, что, как оказалось, именно в этом нелюдимом и страшном мире она провела первые десять лет своей жизни, именно здесь она родилась и, судя по всему, училась выживать.

Сейчас, осмысливая все то, что она увидела и услышала, гриффиндорка поняла, что отреагировала на правду, на удивление, вполне себе спокойно и без истерик. Хотя, возможно, она просто еще не до конца это поняла, и все эмоции накроют ее потом. В общем-то, Гермиона была согласна с этим предположением, потому что на данный момент у нее были проблемы посерьезнее и поважнее, сейчас она просто загнала все свои чувства куда-то глубоко и надолго, не смея их оттуда достать. По крайней мере, уж точно не сейчас. Просто на это нет времени, у нее совершенно нет времени на то, чтобы выяснять, почему все так получилось, зачем она вообще оказалась тут. Обо всем этом она подумает потом, когда, наконец, отыщет путь домой.

Ведьма не оспаривала слова Китнисс и Прим, не спорила с ними и попросту отмалчивалась — к чему заводить эти разговоры, если она все равно уйдет, и никто ее тут не удержит. Здесь все ей было чуждо и непонятно, этот самобытный мир будто отвергал ее, саму ее суть, а она отвечала ему тем же — ее ничто здесь не держало, и, слава Мерлину, она ничего не чувствовала и не ощущала по этому поводу — так было легче и лучше, так она ни к кому не привяжется. Девушка знала, что стоит ей хоть кому-нибудь приоткрыть свое сердце, стоит ей хоть кого-то из здешних пустить к себе, она не сможет уйти.

Нет, точнее, сможет конечно, но ей будет тяжелее сделать это. То, что ей придется все-таки уйти, было совершенно ясно и неоспоримо — она была нужнее в другом мире, другим людям. А здесь и без нее справятся. Они должны будут понять ее и принять это.

Впрочем, конечно же, спрашивать разрешения у кого бы то ни было она не собиралась — она попросту еще не принимала их за свою семью. Да, она видела фотографии. Да, она видит попытки девочек приблизиться к ней. Но она не дает им никакого шанса, ни единого сделать это, потому что знает и понимает… это только все испортит и усугубит и без того шаткую ситуацию, в которой она сейчас находится.

Слава Мерлину, сейчас здесь нет их матери, иначе все стало бы намного сложнее, в этом она была уверена на все сто процентов, а то и больше — никакая мать не отпустила бы в неизвестность дочь, которую все считали если не мертвой, то без вести пропавшей уж точно.

Гермиона иногда думала, что это все-таки какая-то ошибка или чья-то жестокая шутка — ну не могла она родиться и провести первые десять лет своей жизни здесь, а потом вдруг оказаться в другом мире, в другой семье и начисто забыть все то, что связано с прошлой жизнью! Как такое вообще возможно, как такое вообще произошло?! Если все-таки она отсюда, то почему оказалась в волшебном мире?

Конечно, ей хотелось получить ответы на свои вопросы, но еще больше ей хотелось исчезнуть из этого мира и попасть к себе домой.

О, как она мечтала оказаться там, а особенно в маминых объятиях, где она чувствовала себя защищенной от всего на свете!

Жаль только, что сейчас это стало, увы, невозможно. Теперь все, что у нее осталось, это только узкая и изогнутая тропинка к могиле да пепелище на месте прежнего дома.

Она до сих пор помнит то опустошение, когда узнала о смерти своих родителей, а особенно, когда увидела лишь обломки рухнувшего, словно карточный домик, здания. Девушка и понятия не имела, что бывает настолько больно.

Теперь она понимала, что все это время ощущал Гарри. Пусть он и говорил ей, что давно примирился с судьбой покинутого всеми сироты и брошенного на произвол, но иногда староста замечала его печальный и наполненный болью взгляд, когда он замечал, что кому-то в Большом Зале прилетела сова с письмом от родителей, или когда смотрел на счастливые семьи на вокзале Кинг-Кросс. Конечно, семья Уизли приняла его как родного сына, но Гермиона знала, а теперь прекрасно понимала и ощущала сама, что это не заменит ему его погибших родителей.

А отныне их было двое с печальными взглядами, стоящими одиноко в стороне от всех.

Естественно, ее семья не была идеальной, не была примером для подражания — родители, пусть и любили ее, но все-таки побаивались ее дара, а вначале, когда узнали это, и вовсе думали, что в нее вселился демон. А уж отношения с ее старшим братцем и вовсе оставляли желать лучшего — с Грегом они почти никогда не ладили. Он, к слову, также был рожден магом, и родители также его опасались, даже больше, чем ее.

Наверное, это объяснялось тем, что она училась в Хогвартсе, на факультете Гриффиндор — смелых и благородных, а он учился в Дурмстранге — школе, где на постоянной основе изучались азы Темной Магии.

Впрочем, он и сам был похож на эту школу — такой же холодный и свирепый, временами жестокий и беспощадный, однако, верный своему слову. Уж это она точно знала — если брат что-то пообещал, он обязательно это выполнит, пусть даже ему придется для этого разбиться в лепешку.

Правда, даже это его, несомненно, хорошее и светлое качество не помогало ему при общении с сестрой. Раньше они часто ругались и ссорились, а потом просто перестали обращать друг на друга внимание, игнорировали и сводили все общение и встречи к минимуму.

Не только внутренне, но и внешне никаким образом их нельзя было назвать родственниками, а уж тем более братом и сестрой — слишком разными они были.

Девушка была невысокой, хрупкой, с копной каштановых волос, вечно вьющихся, у нее были карие глаза и совсем немного пухлые губы.

Юноша был очень высок, хорошо сложен, широкоплеч, темные, почти черные прямые волосы доходили до волевого подбородка. У Грега были серо-голубые глаза, большой лоб и почти всегда сжатые в тонкую полоску губы.

Он всегда был сдержан, особенно на эмоции и выражение чувств, хладнокровен, никогда не рассказывал никому о том, что творится у него в душе, а особенно своей сестре. Впрочем, бывало и так, что иногда он заступался за нее в некоторых ситуациях, но это объяснялось лишь тем, что в нем было высоко и сильно развито чувство собственничества.

Он терпеть не мог, когда кто-то прикасался или пытался нанести вред тому, что ему принадлежит. А Гермиона его сестра, и, следовательно, целиком и полностью принадлежала Грегу, хоть и не была ему нужна. Просто она была его сестрой, просто его, вот и все.

Где-то внутри Гермиона мечтала о том, чтобы они с братом нашли общий язык, стали друзьями и перестали огрызаться друг на друга. Но, в свете последних событий, это стало практически невозможным — девушка совершенно случайно узнала, что ее дорогой и горячо любимый братец стал Пожирателем Смерти и вступил в ряды тех, с кем она собиралась бороться.

Грейнджер знала, что она и это могла ему простить — лишь бы он раскаялся и сказал, что сделал это по глупости, поддавшись мальчишеским мечтаниям о славе и величии, о силе и власти, под влиянием юношеского максимализма. Она была уверена, скажи он ей это, и она простит ему все, поможет ему и вместе они обязательно найдут выход, потому что они семья!

Вот только сам Грег так не считал, ему было совершенно плевать на младшую сестру, ему было неинтересно, что она думает и как к нему относится, его это совсем не волновало. И каждый раз, когда она пыталась к нему приблизиться, поговорить, отрезал все эти глупые попытки на корню, обрубал единым махом.

И поэтому он обрезал все тонкие нити, связывавшие их все эти годы, просто обрезал и исчез. Просто однажды, когда ей было пятнадцать, летом перед ее пятым курсом, когда он должен был появиться дома на каникулах, когда она с таким нетерпением и радостью ждала его у окна, думая, что уж сегодня у нее все получится, получится растормошить его и привести в чувства, он не прибыл. Просто взял и исчез, будто и не было такого человека, будто и вовсе не существовало на свете.

Удивительным в тот момент оказалось то, что ее родители не придали этому никакого значения, они попросту не обратили на это внимания, продолжив заниматься своими делами.

Девушка подумала, что на них наложили Империо или Обливиэйт, но, судя по всем признакам, с ними ничего подобного не делали. Просто по какой-то странной и необъяснимой причине они ничего не знали и с дочерью об этом не разговаривали. А уж потом, проведя всего лишь месяц с родителями, всего лишь какие-то жалкие тридцать дней, она сделала это сама — наложила на них Обливиэйт.

Просто стерла память о себе. И о брате тоже. Отправила их в Австралию, а сама создала иллюзию вокруг дома, чтобы все соседи думали, что там никого нет, и осталась доживать это лето.

Друзьям она ничего не сказала, ни единым словом не обмолвилась о том, что сделала. Единственный человек, с кем она посоветовалась и объяснилась — была Минерва МакГонагалл. Гермионе было всего лишь пятнадцать, и колдовать вне Хогвартса ей было запрещено, именно поэтому ей нужен был совет и, по возможности, помощь от взрослого человека. И женщина предоставила ей такую помощь, хоть была и против подобной затеи.

Ну, а вскоре… а вскоре ведьма поняла, что все ее усилия и труды пошли прахом, когда за два дня до своего шестнадцатилетия директор вызвал ее к себе и с прискорбием и сочувствием сообщил, что дом Грейнджеров был взорван, а внутри обнаружилось два тела.

Тяжелые воспоминания тут же глухой и тупой болью отозвались в груди, напоминая, что она все еще жива и все чувствует.

Гермиона тряхнула головой, освобождая ее и разум от картинок прошлого, и уставилась впереди себя, фокусируя взгляд на столе, куда она бездумно глядела вот уже некоторое время.

Через шум в ушах, словно через воду, она услышала, что ее кто-то зовет и посекундно трясет за плечи.

Боже, да у меня сейчас голова отвалится, если не прекратите, — вяло подумала девушка, отметив про себя, что была бы совершенно не против подобного варианта событий.

— Гермиона! Что с тобой?! — послышался взволнованный голос, и волшебница с трудом перенесла взгляд пустых карих глаз на девочку, стоящую рядом. Примроуз отшатнулась на мгновение, испугавшись этой бездны в глазах сестры, но почти тут же взяла себя в руки и беспокойно спросила:

— Что случилось, Гермиона? Я зову тебя несколько минут, а ты не отзываешься.

— Все в порядке, — солгала девушка, чувствуя, что это состояние еще не отпустило ее.

— Гермиона!

— Со мной все хорошо, правда. Просто вспомнила кое-что, вот и все, — кое-как выдавила из себя Эвердин и бойко выскочила из кухни, забрав с собой корзинку и оттолкнув младшую сестру.

Девочка нахмурилась и хотела было уже пойти за девушкой, но опоздала — уж больно быстро умчалась шатенка, что казалось совершенно удивительным и немыслимым, учитывая ее недавнюю болезнь, если это можно так назвать. Она тяжело выдохнула и покачала головой, сжав пальцами переносицу.

Если не вернется к обеду, значит, придется идти ее искать, чтобы она куда-нибудь не вляпалась.

Хорошо, что Прим успела ей примерно объяснить, где находится дом Хоторнов, и теперь она надеялась, что та успеет туда добраться без каких-либо проблем и не заблудится в Дистрикте.

* * *

— Ну прямо картина маслом — Обидели Маленького Мальчика! — воскликнула Гермиона, немного взмахивая руками и каким-то чудом удерживая содержимое корзинки, когда заметила идущего впереди Гейла, направлявшегося в ее сторону. Только он заметил сестру Китнисс, глухо простонал про себя и тут же развернулся, чтобы уйти. Несколько дней назад он пообещал самому себе, что если вдруг увидит ее на улице, то просто пройдет мимо или завернет в другой переулок, на худой конец тупо проигнорирует, но сейчас, после прозвучавшего высказывания, он ощутил, как изнутри поднимается гнев и злость, которые, казалось бы, уже прошли.

— Я не маленький мальчик! — прорычал он, резко поворачиваясь и неосознанно сжимая кулаки, и девушка с удовлетворением заметила ярость в его глазах.

Что ты делаешь, остановись! Еще больше хочешь поссориться с ним?! — дурным голосом завопил ее собственный рассудок, но она заглушила его.

Она и не знала, как сильно соскучилась по подобным разговорам! В школе она вечно перебрасывалась ядовитыми фразами с Малфоем, который тут же вспыхивал как спичка, дома она препиралась с Грегом, правда, вскоре он понял, что ей это доставляет удовольствие, и прекратил отвечать. Иногда снисходил до бесед с ней, и девушка видела, что и ему нравится вот так разговаривать с ней, пусть это и было пустым диалогом с завуалированными, а иногда и нет, оскорблениями. Им обоим это доставляло веселье.

А теперь, когда рядом не было ни брата, ни слизеринца, ей вдруг на пути попадается вот эта двухметровая гора мышц, которая заводится с полуоборота, стоит ей выкинуть какую-нибудь фразочку.

— Тогда чего ведешь себя как мелкая сопливая девчонка, у которой отобрали любимую куклу? — ехидно поинтересовалась девушка, складывая руки на груди и с наслаждением наблюдая за тем, как расширяются его ноздри, дергается кадык и заливаются яркой краснотой скулы от услышанного сравнения.

— Чтооо?! — взревел раненым зверем юноша, весь трясясь от негодования и бешенства, желая открутить несносной девице голову.

И руки.

И ноги тоже.

Она же и бровью не повела, с насмешкой глядя на его жалкие потуги что-нибудь ответить, без страха встречая его разъяренный взгляд.

Да она что, совсем ненормальная — ничего не боится?!

— Браво! Браво! — скандирует чей-то мужской голос, и слышатся аплодисменты.

Парочка разом подскакивает и оборачивается на невольного зрителя — немного в стороне стоит немолодой мужчина, судя по виду и тому, как он пытается удержаться на ногах, уже нетрезвый, и хлопает в ладони.

— Приношу свое восхищение вам, юная леди, вам впору ставить памятник на Площади! — саркастично произносит мужчина.

Гермиона выгибает бровь и вопросительно смотрит на Гейла, но тот все еще изображает обиженную девочку, и поэтому девушка тяжело вздыхает, закатывая глаза, и спрашивает сама:

— И по какому же поводу стоит это сделать?

— Ну как же! — удивляется собеседник и разводит руками в стороны. — Ты первая, кто смог дать ему отпор, обычно все растекаются лужей у его ног, стоит ему только взглянуть на них, а про улыбки и разговор и упоминать нечего!

— Какое жалкое, видимо, зрелище… — бормочет девушка, поудобнее перехватывая корзинку с булочками и повнимательнее рассматривая незнакомца.

Среднего роста, с брюшком, судя по аромату, любит выпить, причем давно, одежда не первой свежести, хотя и видно, что явно не из дешевых. Не любит бриться или же попросту считает, что это ему не нужно, стричься, видимо, тоже ему не нравится. Иначе как можно объяснить эти патлы неопределенного цвета практически до самых плеч? Кажется, когда-то, совсем в другой жизни они были красивого соломенного цвета… Глаза светло-голубые, тонкие губы, прямой нос и высокий, открытый лоб. Ну, почти открытый, если не считать эту недочелку.

— А то! — с энтузиазмом подхватывает мужчина, видимо, радостный, что ему удалось найти собеседника, или потому что понял, что нашел человека, способного не восхищаться Гейлом Хоторном, которого он, видимо, не особо любит и жалует.

Впрочем, судя по встречному озлобленному взгляду юноши понятно, что и он не в восторге от этого алкоголика.

— Я тебя раньше здесь не встречал, — неожиданно трезвым голосом вдруг замечает незнакомец, оглядывая тут же оцепеневшую и застывшую фигуру девушки.

— Я… приехала в гости, — сглотнув, произнесла Гермиона.

— Это к кому же? — прищурился мужчина.

Грейнджер беспомощно оглядывается на Гейла, который неожиданно заинтересовался дорогой у себя под ногами и сию секунду принялся изучать ее, будто до этого никогда не видел, и только на мгновение бросил злорадствующий взгляд на шатенку. Гермиона тут же взвилась и отвернулась от него, прошипев напоследок, чтобы он услышал: «Принцесса», и спокойно обратилась к Хеймитчу:

— К Китнисс Эвердин.

— К кому?

— Китнисс Эвердин, — терпеливо повторила девушка и вздрогнула, когда услышала со стороны мужчины хохот.

Приподняв брови, девушка с некоторым удивлением взирала на странную реакцию собеседника.

— Так… — отсмеявшись, произнес Эбернети. — Так, значит, ты ее подружка?

— Можно и так сказать, — кивнула Гермиона.

Он молча смотрел на нее пару секунд и сказал:

— Что-то не верится, дорогая. Наша Китнисс неразговорчивая и нелюдимая бука, которая совершенно не умеет общаться, а уж тем более дружить с людьми. Поверь мне, уж я-то знаю.

Охотник побледнел от злости и уже открыл рот, чтобы заткнуть старого пропойцу и чтобы он уже не смел отзываться о Китнисс в подобном тоне, как услышал ответ девушки.

— Значит, вы знаете другую Китнисс, потому что я вижу другого человека, — спокойно сказала шатенка. — И этот человек умеет дружить и общаться, поверьте мне, уж я-то знаю.

Пока Гейл с удивлением смотрел на девушку, ментор присвистнул:

— Изумительно. Не подскажешь, как это тебе удалось укротить нашу неприступную леди, которая только и делает, что брызжет ядом?

— Может, как-нибудь и расскажу.

— И как же зовут нашу усмирительницу?

— Гермиона Грейнджер.

— И откуда же ты прибыла, Гермиона Грейнджер?

— А вам не кажется, что вы тоже сначала могли бы представиться, хотя бы из вежливости, прежде чем допытывать, откуда я родом? — прищурилась ведьма.

— Боже, тебя что, Эффи Тринкет укусила? — пробормотал себе под нос мужчина, подумав, что она брала у вышеупомянутой уроки воспитания и манер.

— Хеймитч Эбернети, — он протянул руку и девушка пожала ее, кивнув.

— Я… — она на секунду запнулась и тут же выкрутилась. — Приехала из Четвертого Дистрикта.

— Из Четвертого? — недоверчиво спросил мужчина. — Видно, ты не так много проводишь времени на побережье, раз морской воздух так плохо влияет на тебя. — Махнул он головой, указывая ею на бледность и прозрачность ее кожи.

— Не люблю солнце.

— Как же ты с Китнисс познакомилась?

— Я здесь раньше жила, — не моргнув глазом, врала напропалую девушка. — Потом переехала в Четвертый.

— Одна?

— Я сирота, — тут уже она не лгала. — А с чего вы взяли, что я не отсюда?

— Внешность у тебя нетипичная. И как тебе там живется?

— О, просто отлично, мистер Эбернети! — протянула Гермиона и чуть скосила глаза в сторону, туда, где стоял Гейл, и решила, что это ее шанс. — Там есть море, и нет всяких заносчивых и противных мальчишек, воображающих себя взрослыми и рассудительными мужчинами, знаете ли.

Волшебница ехидно глянула на тут же покрасневшего шахтера и удовлетворенно улыбнулась, а Хеймитч одобрительно хохотнул, поняв ее.

— Я не мальчишка! — прошипел охотник, желая, чтобы она хоть на секунду заткнулась и угомонилась. Он, по идее, должен был уйти еще тогда, когда только увидел ее, но не ушел. Мог смыться еще тогда, когда эти двое были увлечены занятной беседой, а точнее, увлечен был Хеймитч, наседая на девушку, а она только изворачивалась и уходила от прямого ответа, но почему-то остался, как будто какая-то невидимая сила держала его ноги на земле и не позволяла уйти дальше. Будто, если он уйдет сейчас, из-под земли появится монстр и утащит Гермиону за собой.

Хотя, впрочем, тут только Эбернети, алкаш со стажем, являлся этим самым монстром. Хоторн видел его нетрезвое состояние и, хоть и знал, что этот пьяница не был замечен за приставаниями, решил, что остаться и понаблюдать ему ничего не стоит.

Было воскресенье, и спешить было некуда.

— Конечно, — серьезно кивнула Эвердин. — Ты принцесса. Причем очень ранимая и обиженная.

Желваки тут же заходили ходуном, руки снова сжались в кулаки, а сам Хоторн побагровел до такой степени, что краснее, казалось, уже некуда, еще секунда, и из ушей будет валить дым.

— Тыыы…

— Я.. — протянула девушка и быстро попрощалась с мужчиной, проворно проскочив мимо Хоторна, завернула за угол и помчалась дальше, пока тот ничего не понял.

— Что, обвела вокруг пальца? — усмехнулся Эбернети и пошел нетвердой походкой в Деревню Победителей, куда, собственно, и собирался, пока не увидел эту интереснейшую сцену.

Гейл простоял на месте буквально с секунду, а потом рванул следом за беглянкой.

Какое право она имеет меня оскорблять?! Меня?! Да все девчонки нашего Дистрикта только рады, когда я просто мимо прохожу, не говоря уже о том, чтобы улыбнуться им или заговорить с ними! А эта… несносная, нахальная и наглая девица смеет еще и высмеивать меня на глазах у всего Двенадцатого!

Ну, предположим, не всего, а только на глазах у Хеймитча, — здраво рассудил внутренний голос, но Хоторн был в корне не согласен с ним, предпочитая, как и всегда, пойти на поводу у своих чувств и эмоций, а потом, как и обычно, расхлебывать последствия, как правило, не особо приятные, ввиду своей горячности.

На глазах у Эбернети все равно как на глазах у всего Дистрикта!

Теперь уже внутренний голос был с этим не согласен, но кто его слушал хоть когда-нибудь, правильно?

— А ну стоять, стерва! — рявкнул охотник и, в два прыжка нагнав свою жертву, которая уже было подумала, что за ней нет погони, и шла спокойным шагом, развернул ее к себе за плечи. — И что это сейчас было? — процедил сквозь зубы парень.

Гермиона поморщилась и невозмутимо поинтересовалась:

— Что именно?

— Не строй из себя дуру, ты прекрасно понимаешь, о чем я! — зарычав, Хоторн встряхнул девушку.

— Во-первых, прекрати меня трясти, я тебе не игрушка, во-вторых, убери свои руки, и, в-третьих…

— Во-первых, не уходи от разговора…

— Во-первых, не перебивай меня! — отрезала шатенка, возмущенно взглянув на парня. — И убери свои руки.

— А что такое? Не нравится? — язвительно спросил брюнет, немного ослабив давление на девичьи плечи — ему не хотелось снова ее откачивать, если что.

Беспардонная девица снова скривилась:

— Очень противно, знаешь ли. Совет на будущее — захочешь закадрить девушку, хватай ее как-нибудь помягче, если будешь продолжать так сдавливать их словно медведь, они от тебя все разбегутся и будешь ты один-одинешенек.

— Что я делаю? — недоуменно нахмурился шахтер, явно не понимая, что обозначает слово «кадрить».

— О, Мерлин! — закатила глаза Гермиона и высвободилась из сильных рук. — Неважно.

— То есть ты думаешь, что я таким образом к тебе пристаю? — догадался Хоторн.

— Не ко мне, но смысл ты понял, молодец.

Фраза долетела уже ему через плечо, он снова задумался и не заметил, как она выкрутилась из-под его рук. Гейл чертыхнулся и последовал за девушкой.

Он опять себя не понимал — рядом с этой девицей его настроение менялось каждую минуту, если не секунду, сейчас он злится на нее, а вот теперь уже нет, а вот тут опять он в гневе. Совершенно непонятный человек, умудрившийся выводить его из себя буквально одной брошенной вскользь фразой или взглядом. А в другое мгновение уже сбивающий его с толку.

Вот он пышет праведным гневом, полыхает злостью, а тут она берет и выкидывает нечто странное и необъяснимое, делает что-то неестественное, и он будто налетает на невидимую стену, словно окунается разом в ледяную воду, и все, отрицательных эмоций как не бывало.

— Тебе Китнисс и Прим рассказывали о Четвертом Дистрикте? — вдруг вспомнил юноша о недавнем разговоре.

— Нет, — чуть удивленно отозвалась шатенка, продолжая куда-то идти. — С чего ты взял?

— Ну, судя по беседе, ты была неплохо осведомлена о нем.

Девушка неожиданно остановилась и взглянула на собеседника, некоторое время помолчала и тяжело вздохнула, прикрыв глаза и пробормотав что-то вроде «Вот же кретин…».

— Что ты сказала? — тут же вскинулся охотник, чувствуя, как начинают бурлить внутри уже было успокоенные эмоции.

— Я знаю только то, что в вашем мире всего Двенадцать Дистриктов, дорогой, и назвала первый попавшийся, который пришел на ум, потому что здесь я точно не могла жить — этот Эбернети, видимо, всех тут знает. Да и про внешность мою сказал. А если бы ты повнимательнее слушал, о чем мы говорим, Мистер-Я-Всем-Надеру-Зад, то услышал бы, как Хеймитч уронил фразу про морской воздух, из чего напрашивается вполне себе логический вывод о том, что в этом Дистрикте есть море, — насмешливо произнесла Гермиона и направилась дальше, оставляя позади себя смутившегося брюнета, который сейчас ощущал себя полнейшим дураком.

Он поднял голову и с изумлением увидел, что они пришли… к нему.

— Ээ, что мы тут делаем? — с недоумением спросил он.

— Я пришла поблагодарить твою маму, а вот что ты здесь делаешь — непонятно, хотя может, наверное, все-таки живешь? — язвительно ответила шатенка.

— Вот этим? — кивнул он на корзинку в руках девушки.

— Именно.

— Булочки? — удивленно спросил Гейл, приоткрыв полотенце. Через секунду Грейнджер наблюдала причудливую метаморфозу его лица — сначала оно побледнело, потом позеленело, покраснело и, в конце концов, потемнело.

— Мелларк? — он выплюнул эту фамилию с таким презрением и злостью, что девушка немного отшатнулась в сторону от подобного энтузиазма.

Как-то она отвыкла от этой вечной вражды между парнями — а ведь раньше ей приходилось чуть ли не каждый день бежать и разнимать дерущихся Малфоя и Гарри, а иногда, в этом сплетенном клубке из тел-рук-ног она могла заметить Рона, Невилла, Забини, Крэбба и Гойла.

— Не совсем, — уклончиво ответила ведьма. — Я тоже приложила к этому руку, — никогда не любившая хвастаться Гермиона сейчас решила защитить Пита, иначе он мог не принять этот подарок. Впрочем, она все равно отдала бы это его матери, но ему не помешает поостыть сейчас, прежде чем они зайдут в дом.

— Тыыы?! — ошеломленно протянул Гейл.

— Да, я, — подтвердила девушка. — Мы вместе пекли с ним эти булочки.

Разгладившееся было лицо снова омрачилось, и Гейл скрежетнул зубами:

— Вот как. Значит, наш пекарь переметнулся от Китнисс к тебе? И что дальше, когда он обратится к Прим за помощью? — поинтересовался Хоторн, сложив руки на груди.

— Ууу… — печально протянула Гермиона и снова вздохнула, сочувственно погладив собеседника по плечу — тот от неожиданности чуть не упал на дорогу, на секунду потеряв равновесие. — Ты, смотри, ядом не захлебнись. Какой же ты все-таки мальчишка, ну…

— Я не … — начал было Гейл, но его остановила женская рука, взметнувшаяся вверх и призывающая к молчанию.

— Только мальчишки говорят, что они не мальчишки. Настоящие мужчины никогда не опустятся до такого, они будут доказывать, что мужчины своими поступками и действиями, Гейл, а не кричать на каждом углу, что они уже взрослые мальчики, — как-то устало и горестно ответила Эвердин и пошла к дому, покачав головой, будто она — мать, которая объясняла своему нерадивому и глуповатому сыну, что такое плохо и что такое хорошо.

После этого запал ссориться вновь куда-то пропал, а набранный в грудь для речи воздух со свистом вышел в атмосферу, и весь настрой отстаивать свою точку зрения до последнего исчез, будто его и вовсе не было.

Тяжело вздохнув и глухо застонав в собственные ладони, брюнет встряхнулся и направился вслед за девицей в дом.

Странное ощущение одолело его — раньше он никогда в жизни ничего не стеснялся, а особенно своего дома, но сейчас… впервые он почувствовал горечь оттого, что живет здесь, а еще хуже было то, что это все теперь увидела эта наглющая девчонка.

Он не знал почему.

Никогда не стеснялся при Китнисс, а при ее сестре… разом растерялся и сконфуженно прилип плечом к дверному косяку, не зная, куда себя деть и с удивлением наблюдая за тем, как оживленно разговаривают его мать и Гермиона.

— О, так значит, ты уже тут освоилась, да?

— Ну, почти, — неопределенно ответила девушка, пожав плечами.

— И как тебе тут у нас, нравится?

— Мм…

— Глупости все это, конечно. — Вздохнула женщина, подавая чашку с горячим чаем собеседнице. — Ни одному нормальному человеку тут не понравится.

— Ну, я бы так не сказала, — возразила гостья. — У вас в Дистрикте очень тихо и спокойно, размеренная жизнь идет своим чередом.

— Там, где ты жила, такого не было? — удивилась Хейзел, делая глоток жидкости.

— Как сказать… — закусила нижнюю губу волшебница, пытаясь придумать хороший ответ, который не дал бы четкого представления о том, что происходило в ее мире, и решила ответить размыто. — У нас не всегда так было, иногда… мы переживали некоторые потрясения, скажем так.

— И что ты планируешь теперь делать?

— Найти дорогу домой, — твердо сказала Гермиона и вперила ясный взгляд в женщину напротив, внутренне напрягшись и приготовившись к тому, что сейчас ей снова придется обороняться и защищать свою точку зрения, и, честно говоря, она уже устала от этого и не имела никакого желания ни с кем спорить и вступать в сомнительные демагогии ни о чем.

К ее собственному изумлению, мать Гейла понимающе кивнула и согласилась:

— Логично и правильно с твоей стороны. Ты здесь никого не знаешь и, насколько я верно поняла, не помнишь?

— Да, вы правы, миссис Хоторн.

— О, пожалуйста, зови меня просто Хейзел, дорогая, — улыбнулась женщина.

— Мм, хорошо, мис… Хейзел, — исправилась под конец девушка.

— Надеюсь, мой сын не слишком тебе надоел? — осведомилась собеседница, выгнув одну бровь и выразительно взглянув на своего отпрыска.

— Нет, Хейзел, мы нашли с ним общий язык, — услышал удивленный Гейл характеристику про себя.

— Очень странно, — поджала губы миссис Хоторн. — Потому что я обычно слышу упреки и возмущения. В общем-то, если что, не обращай на него внимания, он парень взрывной, но быстро отходит.

— Маам!.. — возмутился было охотник, но мать махнула рукой, не желая ничего слушать, и он замолчал, не закончив предложение и насупившись.

— Да, это я уже поняла, — усмехнулась шатенка, стрельнув глазами, в которых плясали чертики, в его сторону.

Через какое-то время в дом зашли дети, и женщина познакомила их с Гермионой.

Сама же девушка слабо улыбалась и кивала на рассказы детей. Каждый пытался чем-то похвастаться перед гостьей и постоянно перебивал друг друга, потом они немного успокоились, а самая маленькая — девочка Пози — полезла к Гейлу играться.

Сначала парень упорствовал, не желая во всем этом участвовать, а особенно при этой напыщенной и самодовольной девице, но, в конце концов, покорно сдался младшей сестре, поскольку та закатила настоящий концерт, а мать уже хотела запустить чем-нибудь тяжелым в своего первенца, чтобы тот не выпендривался перед девушкой.

Гермиона сидела и задумчиво смотрела вперед, на то, как игрался этот шестифутовый юноша со своей сестренкой.

Вот он что-то с заговорщическим видом сказал Пози, она засмеялась, а потом начала лезть к нему на спину. Вот он изображает лошадь, катая на себе сестру, а Вик и Рори бегут следом.

Зависть слабо кольнула сердце — у нее самой никогда такого не было.

Да, у нее была семья. Были родители, был старший брат.

Но родители побаивались своих детей и старались проводить с ними как можно меньше свободного времени, разве что очень редко с ними разговаривая и слушая их проблемы. В основном они старались вообще практически не бывать дома, задерживались на работе, брали частые командировки, уходили к друзьям в гости, уезжали к родственникам в другой город за день до начала каникул Гермионы.

И, когда она, радостная и веселая спрыгивала с поезда на платформу, переходила через стену на маггловский вокзал со своими вещами, предвкушая встречу с родными и близкими людьми, ее ждала пустота и тысячи чужих людей, снующих туда-сюда и встречающих своих друзей и родственников.

А ее саму никто не ждал и не встречал. Только один раз они решились проводить ее. Всего лишь один-единственный раз за все эти года.

Она не осуждала их и понимала — если бы она сама была так далека от магии, а ее ребенок оказался бы волшебником, то и она бы испугалась. Однако она была уверена, что сделала бы все для того, чтобы ее ребенок почувствовал себя нужным и любимым.

Она себя так не ощущала. Ей всегда казалось, что она лишняя в доме, что ей здесь не рады.

Грегу, впрочем, это никогда не мешало. Он, казалось, был только счастлив, что его никто не трогает, кроме назойливой младшей сестры, которая, не получив много любви от родителей и не могущая дать им свои чувства, перенесла их на старшего брата. Тот сначала был доволен, его самолюбие было удовлетворено тем, что сестра его обожает, но вскоре такая забота и внимание с ее стороны стали надоедать ему, и он предпочитал попросту ее игнорировать.

Девушка смотрела на смеющегося Гейла, на его радостных и счастливых братьев и сестру, и жутко завидовала, боль накрывала ее с волной, напоминая противным голоском, что у нее такого никогда не было и никогда уже не будет.

Родителей больше нет, они мертвы. А даже если были бы живы, то толку от этого никакого — для них она была никем, чудачкой с ненормальными способностями, с монстром внутри.

Брата теперь тоже нет, он пропал без вести. Она не знала, где он и что с ним, жив он или мертв. Она не имела никакого понятия и все лето сходила с ума от неизвестности и ожидания его у порога. Но он так и не появился. Гермиона была уверена, что он жив, просто где-то скрывается, вместе с остальными Пожирателями.

Сейчас эта красивая картинка благополучной семьи напоминала ей ее разбитую жизнь, которую уже никак не склеишь и не сошьешь.

Она смотрела на них и понимала, что Грег никогда так не делал, он никогда с ней не играл, не разговаривал, не обнимал ее. Если это пыталась сделать она, он просто пресекал все ее попытки сблизиться с ним.

Гейл смеялся и вдруг почувствовал взгляд, прожигающий спину, повернулся и смех застрял где-то в горле, а улыбка сползла сама собой — на него смотрели печальные карие глаза, в которых было слишком много боли, а женское лицо исказила такая мука, что ему на миг стало страшно — что, если сейчас с ней случится приступ?

Но его не случилось. Шатенка внутренним усилием разгладила лицо и села прямо, держа руки на коленях, словно ничего не произошло, словно это не она пару секунд назад умирала от боли.

Зрительный контакт держался несколько мгновений, а потом разорвался — девушка отвернулась, отвечая на какой-то вопрос Хейзел, а Гейл отвернулся, ощутив, как маленькая ладошка Пози дергает его за волосы, требуя продолжить игру.

Вот так они оба отвернулись друг от друга — он, пряча смятение и недоумение от произошедшего за улыбкой, а она, пряча выплывшую наружу боль от осознания того, что такая счастливая жизнь ей не светит.