Исповедь хакера - version 2.0 (джен)

Терять близких всегда тяжело. Когда я впервые столкнулся с этим, мне было только четыре года, так что я ничего толком не помню. Мой старший брат Лоркан вступил в ИРА почти сразу, как закончил школу. Весной девяносто четвёртого года он участвовал в обстреле британского аэропорта, был задержан местной полицией и отправлен в тюрьму. С тех пор ни я, ни родители его не видели — отцу нельзя было появляться на территории Англии, иначе его тоже арестовали бы, а мама никогда бы не оставила нас одних дольше, чем на пару часов. Когда я много позже спрашивал её о Лоркане, она почти ничего не рассказывала, говорила только, что я очень расстраивался, ждал его и плакал. Я ей верю, но, к сожалению, совсем этого не помню, и это очень печально.

Честно говоря, я надеялся, что больше мне не придётся терять родных. Мама с папой меня обожали, и я это всегда знал. Друзья мне даже завидовали — у многих ребят в моём классе были неполные или неблагополучные семьи, а мне действительно повезло с роднёй. Поэтому я просто панически боялся, что однажды всё это закончится, и родители внезапно исчезнут так же, как брат.

Новыми красками мой страх заиграл, когда в классе появился приютский парень. Ну, как, приютский… Бывший, конечно. Его как раз усыновила одна пара, и он с большой охотой рассказывал всем желающим о том, как здорово жить в семье и как ужасно — в приюте. Все слушали с огромным интересом, у него были толпы сочувствующих. Так что после его душещипательных историй я твёрдо решил, что если мне однажды не повезёт и я останусь один, то я ни за что на свете не позволю никому отправить меня в детский дом. Кто же знал, что уже скоро мне придётся столкнуться с этим не в своём воображении, а в реальности?

* * *

Был один из тех препротивнейших летних дней, когда у тебя возникают сомнения — а лето ли на дворе, или это осень началась раньше срока. С самого утра лил дождь, так что я мог со спокойной совестью сидеть дома, играть в приставку и не переживать, что меня начнут выпихивать на улицу гулять. Родителям нужно было срочно поехать по делам, поэтому они вызвали мне няню — нашу соседку, девушку лет двадцати. С тех пор, как Лоркана посадили, она часто приходила посидеть со мной, когда никого не было дома.

Близился вечер, а мамы с папой всё не было. Когда я в очередной раз посмотрел на часы, а потом в окно, но так и не увидел их машины около дома, я начал волноваться. Это было на них не похоже — уехать так надолго, не предупредив об этом. Соседка тоже удивлялась, но пыталась успокоить меня, предположив, что у родителей могла просто сломаться машина.

А потом в холле зазвонил телефон. Я не слышал толком, о чём был разговор, но судя по выражению лица соседки, ничего хорошего ей не сообщили. Когда она повесила трубку и повернулась ко мне, я испугался — такая она была бледная и взволнованная.

— Майл… Я… Я даже не знаю, как сказать… — она всхлипнула и прижала руку ко рту. Что она говорила дальше, я уже не слышал. Одной первой фразы для меня было достаточно, чтобы понять — случилось что-то непоправимое.

— Нет… Нет, не правда! — всё же я ещё надеялся, что это какая-то ошибка, что на самом деле всё хорошо…

— Майл… Прости, мне так жаль…

— Нет!!! Всё ты врёшь!!! — выкрикнул я и со всех ног кинулся в комнату. Я и сам не очень понимал, что я имел в виду, когда говорил, что соседка врёт — то, что ей жаль, или то, что с родителями случилась беда.

Запершись у себя, я бросился на кровать и зарыдал, спрятав голову под подушкой. Это было… Больно, наверное… Не знаю, слишком сложно подобрать подходящее слово. Это был конец. Конец всего. В полном отчаянии я кусал губы, руки, кричал, кидал об стену попавшиеся под руку игрушки и книги, размазывал слёзы по лицу…

Мою истерику прервал стук в дверь, и раздавшийся из коридора робкий голос соседки оповестил меня, что скоро за мной приедут люди из службы опеки. Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы высушить мои слёзы. Поплакать, пожалеть родителей и себя я мог и позже, а сейчас надо было действовать. Угроза приюта маячила впереди с пугающей ясностью. Я не мог этого допустить. Поэтому я тут же схватил рюкзак, с которым ходил в школу, вытряхнул из него все учебники и стал набивать его самым, на мой взгляд, необходимым. Немного белья, штаны и две кофты на смену, гейм-бой — подарок родителей на рождество, несколько игр к нему и весь свой запас батареек. Затем в рюкзак отправилась моя заначка с печеньем и подаренная отцом книжка по программированию.

Собрав вещи, я внезапно осознал, что не представляю, как выбраться из дома незаметно. Единственный выход был через окно, но было страшновато — всё-таки второй этаж. Раньше я ни разу не сбегал из дома, но перспектива попасть в приют подстегнула меня. Первый этаж нашего дома был по площади больше второго, и прямо под моим окном был кусок крыши, на который я и выбрался. Кровля была мокрая и скользкая, так что я почти сразу упал и проехал на животе почти до самого края. Чудом мне удалось зацепиться — даже не понял, за что — и не рухнуть вниз. Под тем местом, где я почти повис, было окно, так что спускаться там было сложно и слишком заметно, и мне пришлось ползком добираться до другого края крыши, где у стены была решётка, заросшая каким-то маминым вьюном. Спустившись вниз по этой решётке, я бросился к калитке, выскочил на улицу и на всякий случай спрятался за мусорными баками. Как оказалось, вовремя — к дому подъехала незнакомая машина, из неё вышли двое — мужчина и женщина в строгих костюмах — и направились ко входу. Дождавшись, когда соседка впустить их внутрь, я побежал вниз по улице так быстро, как только мог, чтобы оказаться подальше, когда моё отсутствие заметят.

Дальше всё было, как в тумане. Я куда-то бежал, дождь заливал мне глаза, не давая толком рассмотреть, где я нахожусь. Каждый раз, когда я слышал шум приближающейся машины, я прятался в тёмные проулки, за мусорки, за припаркованные автомобили. Страх гнал меня вперёд, не давая остановиться дольше, чем на полминуты, чтобы отдышаться. Закончилось это всё тем, что я, спрятавшись в очередной раз от проезжающей машины, был уже не в силах подняться на ноги и заснул, привалившись спиной к стене.

* * *

Период своего бродяжничества я никогда не любил вспоминать. Это было тяжёлое время, наполненное голодом, холодом и страхом. Летом было, конечно, не так холодно, мёрз я только по ночам, но всё однажды заканчивается, закончилась и хорошая погода. Помойки оказались настоящей сокровищницей — я и не предполагал, что люди могут выбрасывать почти новые вещи. Так что свои шмотки из рюкзака мне удалось сберечь до лучших времён. Но несмотря на то, что к зиме мне удалось разжиться парочкой тёплых курток на несколько размеров больше, чем нужно, я постоянно мёрз. Скорее всего, от голода.

Про то, как я добывал себе еду, я мог, наверное, написать целую книгу — типа самоучителя по выживанию в городе. Денег у меня, понятное дело, не было ни единого пенса, так что легально достать еду я не мог. Пару дней после того, как у меня закончилось печенье, я ещё как-то держался — на чистом адреналине, не иначе, но потом мне стало так плохо, что я решился пойти на воровство. От голода соображал я с трудом, так что, зайдя в магазин, я просто стал набивать карманы тем, что попадалось под руку. Мне хватило ума спрятаться за стеллажи, но сообразил я, что там могут быть камеры, слишком поздно, когда мне на плечо опустилась тяжёлая рука охранника. От неожиданности я заорал так, что охранник невольно выпустил меня и зажал уши — видимо, не предполагал, что я буду кричать. А не воспользоваться таким шансом я не мог и тут же припустил прочь из магазина. Мне сказочно повезло — меня так и не поймали, но в тот магазин мне путь был теперь заказан.

В безопасном и тихом месте я смог рассмотреть, что же мне удалось стащить. Оказалось, что я набрал разных батончиков — мюсли, шоколадные, даже пара вафель попалась. Первой мыслью было отложить часть на потом, но когда я начал есть, остановиться уже не смог. О том, как у меня потом болел живот, даже говорить не стоит, я думал — сдохну, так плохо мне было. Я даже решил для себя, что больше в рот не возьму ни одной конфеты. Но на следующий день я опять был голодный, как чёрт знает кто, и все решения и обещания были забыты.

Второй раз к краже я подготовился серьёзно. Сначала я около полутора часов внимательно следил за выбранным магазином — изучил в мониторе у охранника, какие места снимают камеры, запомнил, как часто охранник профилактически обходит магазин и как часто ходит курить на улицу. И только после этого пошёл на дело. И конечно же подготовка дала результат — я смог вынести наружу столько батончиков, сколько смог спрятать на себе, чтобы было незаметно со стороны. А потом всё повторилось — я опять слопал всё за один раз и мучился от рези в животе почти до самого утра.

Так я и жил почти полгода. На одном месте я не задерживался дольше недели — в основном, конечно, из страха, что меня найдут люди из опеки и отправят в приют. Но была и ещё одна причина, не менее пугающая. Иногда на улицах Донегола я встречал других детей — таких же бродяжек, как я. Некоторые даже пытались со мной законтачить, но я, сколько себя помнил, тяжело сходился с другими людьми, предпочитая почитать, поиграть в приставку или повозиться с компьютером вместе с отцом. Так что никакой дружбы с этими детьми у меня не вышло, но тем не менее я за ними послеживал — на всякий случай. И в итоге заметил тенденцию — рано или поздно, но чаще, конечно, рано, все они пропадали. Кого-то ловили копы, кого-то — служба опеки, некоторые просто исчезали в неизвестном направлении. А однажды мне не повезло увидеть, каким образом они исчезают. Когда я понял, что именно делал с тем мальчишкой какой-то мужчина, я в панике покинул своё укрытие и бежал до тех пор, пока не начал задыхаться, а в довершение всего ещё и выблевал всё, что успел съесть днём. Именно тогда я понял, что моя нелюдимость, замкнутость и недоверчивость спасли меня — в отличие от других детей и подростков, я старался держаться от взрослых подальше. Пока все эти придурки пытались обчищать карманы прохожих и нарывались на копов, соцработников или маньяков, я шарахался от всех людей и прятался по помойкам. Именно поэтому я и дожил до середины января.

Зима в тот год вообще выдалась на удивление холодная и мерзкая, а январь в особенности. И в один из дней я не то, чтобы психанул, нет, просто меня так всё достало — и холод, и эти чёртовы батончики, изредка заменяемые чипсами, что я решил рискнуть и добыть денег, чтобы можно было попытаться себе купить нормальной еды. Пришедшая мне в голову идея была проста — взломать банкомат. За эти полгода на улице моим единственным развлечением была книжка по программированию, потому что приставку доставать из рюкзака я боялся, чтобы не лишиться её. Книжка была зачитана мной едва ли не до дыр, давным давно выучена наизусть, так что в своих силах я был более чем уверен. Что может быть проще — найти среди услуг банкомата такую, где было бы поле для ввода символов, и вбить туда скрипт на выход в операционную систему, а дальше уже делать с банкоматом всё, что угодно. Я даже банкомат подходящий нашёл — объединённый с платёжным терминалом, чтобы не надо было вставлять в него карту для начала работы. На то, чтобы ломануть систему, у меня ушло около минуты, может, чуть больше. Много денег я брать постеснялся, но увы — в итоге не получил даже этого. Я опять не подумал о камерах, которые наверняка были рядом, а девятилетний пацанёнок, снимающий деньги в гордом одиночестве, выглядел с точки зрения охраны банка весьма подозрительно. Сбежать я не смог. В отличие от охранников в магазинах, охранник банка меня скрутил сразу, не давая опомниться, и вызвал полицию. Через полчаса я уже был в участке, болтал ногами, сидя на стуле, пил чай с какой-то булочкой, которыми меня угостила тётка-полицейская, и неохотно давал показания старшему офицеру. Отмалчиваться смысла я не видел, поэтому на вопросы всё-таки отвечал, но время тянул, как мог, до последнего надеясь, что смогу сбежать до того, как за мной приедут из какого-нибудь приюта.

Но моим планам не суждено было сбыться — за мной приехали даже раньше, чем предполагал офицер, допрашивавший меня. Я ожидал увидеть какую-нибудь тётку — или высокую и тощую, или низенькую и жирную, но обязательно с недовольной физиономией — мне казалось, что в приютах должны работать именно такие. Но к моему удивлению на пороге допросной появился пожилой мужчина среднего роста в костюме, шляпе и с тростью — ну просто классический британский джентльмен с картинки в учебнике. Меня тут же выставили из допросной в коридор, где мной снова занялась та тётка, что организовала мне перекус. Пока меня мучили вопросами, она успела подвернуть и наскоро подшить рукава у моей куртки, чтобы не болтались до колена, и отдала мне свой шарф. Это было так мило с её стороны и так сильно напомнило мне о маме, что я не выдержал и расплакался — впервые со дня смерти родителей.

Пока я рыдал в объятиях сердобольной полисменши, мою судьбу успели решить. Пожилой джентльмен убедил офицера полиции забыть об инциденте и закрыть дело, которое они успели на меня завести, и забрал меня с собой. Снова возникшие у меня мысли о побеге пришлось отбросить — меня держали за руку слишком крепко и отпускать явно не собирались. Джентльмен, представившийся мне как Ватари, усадил меня в машину и предложил поспать, предупредив, что дорога будет долгой, но я отказался — честно говоря, я боялся, что он окажется маньяком, ловко всех обманувшим, чтобы заполучить в своё распоряжение никому не нужного сиротку. К счастью, ни настаивать на моём сне, ни домогаться Ватари не стал, зато тут же начал грузить меня информацией о том, куда и зачем мы едем.

С его слов выходило, что направляется мы в Англию, где расположена школа-интернат для одарённых детей. На мой вопрос, почему именно интернат, а не приют, он ответил, что формально это заведение не может именоваться приютом, потому что в его уставе нет пункта, ограничивающего приём туда детей только сиротами. Но фактически это действительно приют, потому что родители чаще всего отказываются отправлять туда своих детей, какими бы одарёнными они ни были. Довольно долго он рассказывал, для чего был создан этот приют, чему там учат детей, объяснял необходимость анонимности и предложил подумать о том, какой псевдоним я хочу взять. Никакого псевдонима я не хотел, но моё мнение никого не волновало. Никаких возражений Ватари не принимал и, когда я отказался придумывать псевдоним себе сам, заявил, что представит меня всем как Мэтта. Мне было всё равно, надолго задерживаться в Вамми-хаусе (именно так назывался приют) я не планировал.

* * *

Поездка действительно была нереально долгой. Из участка Ватари забрал меня вечером, и к тому моменту, когда мы приехали в Дублин и погрузились на паром, я безумно устал и хотел спать. Попытки выяснить, что же Ватари делал в Ирландии, успехом не увенчались. На вопросы, почему мы не проходим паспортный и таможенный контроль, раз собираемся покидать страну, он тоже не стал отвечать. На пароме выходить из машины я наотрез отказался и, когда сам Ватари покинул автомобиль, тут же свернулся калачиком на заднем сидении и заснул.

Когда я проснулся, было уже светло, а машина ехала по территории Британии. Настроение было паршивое — было очевидно, что в ближайшее время избавиться от навязчивой опеки не выйдет. Да и потом, если даже удастся сбежать, я буду на территории чужого государства, которое для моей семьи ничего хорошего не сделало. Нет, конечно, ни Лоркану, ни отцу совершенно не обязательно было впутываться во всё это. А уж обстрел аэропорта — это совсем уж беспредел, всё понятно… Но обида за то, что англичане лишили меня брата, который мог оформить сейчас надо мной опеку и не допустить всего того, что я успел пережить, была слишком сильной.

С момента моего пробуждения до момента, когда машина подъехала к приюту, прошло совсем немного времени, видимо, водитель ехал всю ночь без остановок. Ватари просветил меня, что Вамми-хаус находится на юге Англии, в Уинчестере. Наверное, дело было в моём настроении, но мне сразу же там не понравилось. Старинное трехэтажное здание в викторианском стиле было слишком мрачным и почему-то напомнило мне фильм «Джейн Эйр» девяносто шестого года, который мама обожала пересматривать по двадцать раз. Пока мы шли от ворот, на небольшой башенке с часами, возвышавшейся над центральной частью здания, начал бить колокол, как выяснилось позже, оповещая о начале занятий.

Ватари провёл меня по пустому коридору к кабинету директора на первом этаже и постучал в дверь. Дождавшись разрешения входить, он открыл дверь и пропустил меня вперёд.

— Здравствуй, Роджер. Вот этот мальчик, про которого я говорил тебе вчера по телефону. Его зовут Мэтт.

Роджер был таким же пожилым мужчиной, как и Ватари, но выглядел он не так добродушно. Кивнув на слова Ватари и смерив меня откровенно презрительным взглядом, он встал из-за стола и подошёл ближе.

— Понятно. Нормальную одежду мы ему подберём. К вечеру, наверное. У него есть с собой какие-нибудь вещи? — Роджер обращался исключительно к Ватари, игнорируя меня. Не то, чтобы я хотел общаться с этим стариком, но было немного обидно, что меня будто не замечают.

— Только это, — Ватари указал на рюкзак у меня в руках. — Мальчик, видимо, неплохо разбирается в компьютерах. Его поймали на взломе банкомата. Удачном взломе.

— Хорошо. Я понял. Думаю, Джордж будет рад появлению у него ещё одного способного ученика.

— К кому ты его поселишь?

— Не знаю. Попробую для начала к Мелло. А если не выйдет, тогда буду беседовать с Ниа, чтобы он согласился на соседа. Боюсь, если я ещё и ему выделю отдельную спальню, старшие парни меня просто сожрут.

Ватари покивал головой — не то озабоченно, не то сочувственно, затем попрощался и оставил меня наедине с Роджером. Тот наконец-то снова обратил на меня внимание и теперь сверлил недовольным взглядом.

— Ладно. Посмотрим, что из тебя выйдет. У тебя есть что-то более приличное, чем-то, что на тебе сейчас надето?

— Есть, — буркнул я, крепче вцепившись в рюкзак.

— Хорошо. Я тебя сейчас провожу в твою комнату, ты переоденешься, а потом вернёшься сюда. Я дам тебе несколько тестов, чтобы определить твой уровень.

Я на это только кивнул, но Роджера это, видимо, устроило, потому что он вышел из кабинета, поманив меня за собой. Шёл он быстро, и я еле поспевал за ним. Комнаты детей располагались на втором этаже — в правом крыле жили те, что помладше, в левом те, что постарше. Меня отвели в правое крыло, от чего я в первый момент почувствовал себя уязвлённым, но потом напомнил себе, что тут вряд ли будет жить совсем уж мелюзга, а подросткам пятнадцати-шестнадцати лет наверняка не интересно соседствовать с теми, кто помладше.

В коридоре второго этажа мы встретили уборщицу, мывшую полы. Роджер тут же приказал мне снять куртку и отдать ей — на выброс. Одежду под ней мне оставлять тоже никто не собирался. Хорошо хоть, разрешили не раздеваться до конца в коридоре. С каждой проведённой в Вамми-хаусе секудной настроение моё становилось всё хуже, а желание сбежать — всё сильнее.

Комната того самого Мелло, к которому меня собирались поселить, была почти в самом конце коридора. Когда Роджер открыл дверь и впустил меня внутрь, первым, на что я обратил внимание, был стол. На нём лежало несколько высоченных стопок книг, а всё оставшееся пространство было завалено скомканными листами и обёртками от шоколада. При виде этих оберток у меня сразу же заныли зубы и скрутило живот — меня уже едва ли не тошнило от одной лишь мысли о конфетах.

— Свои старые вещи отдай уборщице, она их потом сожжёт. Если есть какая-то стирка, сложи грязные вещи аккуратно и отнести на первый этаж под центральную лестницу, там в подвале прачечная. А потом сразу ко мне. Напишешь тесты, и я отведу тебя к медсестре, пускай посмотрит, нет ли у тебя каких-нибудь… — он на мгновение замолчал, поморщившись, — каких-нибудь вшей или ещё чего-нибудь.

Роджер ещё раз посмотрел на меня, не скрывая отвращения, и вышел. А мне показалось, будто меня только что с головы до ног облили грязью. Да, я бродяжничал, да, я лазил по помойкам. Да, чёрт возьми, я грязный! Но что они хотели, если я полгода жил на улице? Это же не повод смотреть на меня, как на кусок дерьма. Было очень обидно и неприятно. Сняв с себя старую одежду, я кинул её на пол, подальше от ковра, а сам полез в рюкзак за сменной одеждой. К сожалению, совсем не пользоваться взятыми из дома вещами мне не удалось. Ту кофту, что была на мне в день смерти родителей, я сносил ещё осенью, вторая вскорости должна была отправиться на костёр, и у меня осталась лишь одна — в чёрно-белую полоску. С бельём было не лучше, из всего, что я взял с собой, сохранились лишь две пары трусов и одна пара носков. И вторые джинсы свои мне удалось сберечь. Но ситуация была весьма плачевная — носить мне реально было почти нечего.

Одежда из рюкзака была в разы чище, чем то, что было на мне, и надевать её вот так, как есть, я не хотел. Поэтому я решил, что вряд ли Роджер сильно рассердится, если я задержусь и попытаюсь отмыться. Рисковать и брать мыло своего соседа я не стал, так что просто включил воду по-горячее, чтобы заодно ещё и согреться. Конечно, смыть всю грязь не получилось, но после душа я всё равно почувствовал себя лучше. Одежду пришлось натягивать на мокрое тело, но всё равно это было не так противно, как когда проезжающая мимо машина окатывает тебя водой из лужи, а ты потом весь оставшийся день ходишь мокрый и замёрзший. Старые шмотки выбрасывать было безумно жалко, но к сожалению, они были не только грязные, но и рваные, а я сомневался, что кто-то будет тут возиться и зашивать дырки в моих трусах или кофте.

Когда я наконец дошёл до кабинета Роджера, он уже собирался идти меня искать, решив, что я заблудился. С трудом удержавшись от едкого комментария, я уселся на предложенный мне стул и принялся за тесты. Роджер, видимо, обратил внимание, что я стал слегка почище, потому что смотрел уже с меньшей неприязнью. Пока я решал задания тестов, Роджер повторил мне почти слово в слово то, что рассказывал Ватари, а потом ещё долго рассуждал о том, как это круто — стать самым крутым в мире детективом. Меня это совсем не интересовало, я всегда хотел стать программистом или хакером, как отец, поэтому решил для себя, что играть в их игры не стану ни при каких обстоятельствах.

С тестами я закончил раньше, чем Роджер рассчитывал. Конечно, я решил не все задания, но директор всё равно был впечатлён. И тут же повёл меня к медсестре. Её кабинет располагался в том же крыле, что и директорский, но ближе к центральной лестнице. Оставив меня на попечение женщины, Роджер ушёл, а меня начали осматривать, ощупывать и расспрашивать о том, как я довёл себя до такого болезненного состояния. Да-да, медсестра прямо так и сказала — болезненное состояние. Закончив осмотр, она долго что-то писала в карте, потом поручила всё-таки постричься и ни в коем случае не пропускать приёмы пищи, и только после этого разрешила мне уйти.

Оказавшись в коридоре, я вздохнул. Конечно, жить здесь наверняка было лучше, чем на улице, но… Я снова вздохнул. Там, на улице, я был свободен, был сам себе хозяин. Никому ничего не должен. А тут надо было учиться, соблюдать режим, общаться с другими детьми… От последней мысли меня передёрнуло — в школе все знали, что я не слишком общителен, и не лезли, а на улице я всегда мог уйти или спрятаться. Куда от людей деваться здесь, было не ясно. Да ещё и этот сосед… Я опять вздохнул и посмотрел по сторонам. Рюкзак был при мне, так что я мог позволить себе спокойно исследовать территорию и подыскать себе местечко, где можно побыть наедине с собой.