Пока не сгорела душа (гет)

Жутко больно. Тяжело дышать. Лёгкие что-то пронзительно режет, словно тысячью острыми ножами. Ломает рёбра на мельчайшие осколки и рвётся наружу. Очако, прикрыв рот ладонью, громко кашляет, и на руке кровь с ало-белыми лепестками. Вроде бы ромашка — Очако не уверена.

Ей всё равно.

Уже всё равно на свою болезнь. Кажется, ей уже плевать на эту чёртову жизнь. Она хочет умереть, наконец-то уйти на небеса, обрести душевный покой, которого не стало уже давно.

Но что мешает ей поставить все точки над «i» и уйти? Что её держит в этом никчёмном мире, из-за чего она продолжает терпеть собственное саморазрушение?

Очако широко улыбается, тихо смеётся. В голосе какое-то безумие, а в глазах лишь пугающая пустота. Нет, та жизнерадостная Урарака Очако умерла давным-давно. Два года назад, если быть точнее. Но ей кажется, что этот кошмар длится целую вечность. А выхода всё нет и нет. Маленькая Очако всё ещё тянется к невидимому свету в надежде, что где-то глубоко внутри её кровоточащей души все ещё тлеет маленькая искорка.

Очако хочет согреться.

— Как думаешь, — хриплым голосом в пустоту спрашивает Очако, мёртвым взглядом рассматривая окровавленные белые лепестки, — Деку и Тсуя хорошая пара? — усмехается и прикусывает губу. Тянется к рядом стоящей тумбочке за платком, чтобы наконец-то вытереть кровь с ладони.

Два года назад она безответно влюбилась в парня, в глазах которого она — лишь друг. Питала надежды быть всегда рядом с ним, но реальность быстро сбила её с ног, безжалостно придавливая к земле. Она впервые почувствовала боль, острую, обжигающую где-то в груди, срывающую тихий стон с губ. И каждый день, в котором она ловила дружеский взгляд Изуку на себе, превращался для неё в Ад.

Чувствовать себя затоптанной, похороненной заживо, проклятой — невыносимо. Это стало её участью. Она кричала, громко, душераздирающе, в попытке до кого-нибудь достучаться, но её никто не услышал. Очако с каждым часом не хватало воздуха, она шевелила побелевшими губами в попытке глотнуть кислород, ломала себя изнутри, осознавая, как сильно ошибалась. Сердце испуганной птицей билось в рёбра, желая проломить грудную клетку. Боль терзала изнутри, не давала спать ночами, рвала на части. Очако звала на помощь, просила о спасении, истерически смеялась и стирала с щёк предательские слезы. Тускло улыбалась знакомым и родителям просто потому, что так надо. Только на это и хватало сил.

Очако больна. Больна редкой болезнью, вызванной безответной любовью.

Очако умирала каждый день. Захлёбывалась собственной кровью, выхаркивая лепестки ромашки. Она возненавидела этот цветок всей своей оставшейся душой. Она заметно исхудала, ослабла, была похожа на этих чёртовых зомби из фильмов.

Очако была сама себе противна.

Её спас поцелуй. Нежный, заставляющий забыть про мучительную, невыносимую боль, ставшим её билетом к спокойной жизни. Очако бесшумно кричала о помощи, и, кажется, её крик был услышан. Услышан им, Бакугоу Кацуки, страдающим той же болезнью, что и она.

Они стали друг для друга спасением. Они стали первыми, кто уже на протяжении двух лет живет с данной болезнью.

Другие же умирали через месяц.

Раздражённый вздох. Холодные руки накрывают оголённые женские плечи, большие пальцы касаются острых ключиц. Кацуки нежно целует девушку в шею и медленно стягивает вниз лямки бюстгальтера, едва касаясь желанного тела. Его губы следуют за ладонями, крепкие зубы слегка прикусывают нежную кожу; Очако выгибается, и тихий стон срывается с её губ.

— Забудь о них, сейчас тебе стоит подлечиться. — Шепчет на ушко и встречается со взглядом пустых карих глаз.

Очако тянется к Кацуки, накрывает его губы своими. Время замирает на пару ударов сердца. Несколько шагов назад — и холодная постель принимает их в свои мягкие объятия. Очако жадно глотает воздух между поцелуями, словно ей нечем дышать, словно вот сейчас — её последние минуты. Страсть переплетается с нежностью — сильные ладони сжимают её грудь, пальцы невесомо очерчивают соски. Каждое прикосновение Кацуки будоражит кровь, пьянит разум, сводит с ума. Разве так должно быть? Очако едва собирается с мыслями, чтобы наконец задать вопрос, волнующий её на протяжении двух лет.

— Ты ещё ни разу не рассказывал о своей неразделённой любви. — Урарака от наслаждения прикрывает глаза и издаёт очередной стон. — Кто она? — любопытно спрашивает Очако, мертвенно смотрит на Бакугоу, будто бы сквозь него.

Кацуки на время замирает, хмурится. Вместо ответа — очередной жаркий поцелуй на грани безумия, напрочь вышибающий все мысли. И Очако сдаётся во власть страсти, чувствуя горячее дыхание парня на своей шее, выгибается до хруста позвонков, стараясь быть ещё ближе, кожа к коже. Ее лихорадит от разрывающих эмоций, трясет от желания хоть на краткий миг прикоснуться к счастью. Кацуки двигается неторопливо — дразнит, балансируя на самом краю и не давая желанного освобождения. Тело Урараки звенит, как натянутая струна, на искусанных губах выступает первая капля крови. Парень наклоняется ниже, и Очако чувствует, как его язык скользит по ее нижней губе, втянутой в тепло его рта. Слишком остро. Она стонет, подаваясь навстречу, расчерчивая его спину красными царапинами.

Между ними нет любви. Их союз — взаимная выгода, открытая дверь к спасению. Они оба должны были умереть ещё через месяц после появления болезни, но смогли найти способ избежать эту участь. Врачи удивленно пожимают плечами, не понимают, как такое возможно — жить уже как два года, харкаясь кровью и лепестками цветов. Это, должно быть, невыносимо терпеть острую боль в легких, чувствовать удушающий ком в горле, терпеть рвотные позывы и каждый раз видеть окровавленные лепестки на своих руках.

Разве это можно назвать спасением, назвать нормальной жизнью?

Разве это нормально изменять своим чувствам, заниматься любовью с другим ради того, чтобы боль на время утихла, прошла, забылась?

Наверное, от осознания этого той Урараке Очако было бы противно, ведь нынешней — убитой, измученной, несчастной — уже просто всё равно. Она не живёт — существует, она кукла в руках умелого кукловода, именуемого Судьбой. Остаётся только смириться с такой участью, продолжать любить Изуку Мидорию и терпеть проявления своей болезни.

Разве в её ситуации есть другой выход?

Очако кладет голову на мужскую грудь, чувствует тепло и слышит тихое сердцебиение.

— Я слышу, как стучит твоё сердце. — Нарушает тишину, вот уже как полчаса царящую в комнате.

Кацуки усмехается, что-то несколько секунд обдумывает и все-таки произносит:

— А разве должно быть иначе?

— Это значит, что ты все ещё жив и я все ещё не заснула вечным сном, — не задумываясь над ответом, тихо говорит Очако, прикусывает губу до крови и едва сдерживает слезы.

В такие моменты она понимает, что действительно живет. Где-то далеко внутри истерзанной души маленькая Очако рыдает, кричит, просится на свободу, но не видит света, не знает, в какую сторону тянуть руку, в надежде найти спасение из этой пугающей тьмы. Совсем крошечная крупинка надежды живет в девушке, которая давно перестала верить в сказки.

Мёртвая тишина окутывает комнату, давит свинцовой плитой на парочку, которая в объятиях друг друга погрузилась в свои удушающие мысли. Очако не знает, о чём думает Кацуки. Не знает, что он решается над ответом на её недавно поставленный вопрос. Кацуки знает, как она отреагирует на его слова. Может представить её удивлённое, вероятнее всего, гневное лицо с мертвенно-пустыми карими глазами, свет в которых погас давно. Он хотел стать для неё спасением, но, кажется, ещё больше убил. Но зачем она продолжает эту чёртову игру чувств? Незнание ответа жутко его бесит. Кацуки боится сказать ей правду, но играть с Очако больше нет сил, хоть эта грёбаная игра выгодна им двоим. Но Очако же хочет знать о его неразделённой любви, верно?

Бакугоу хмурится и раздражённо вздыхает, привлекая к себе внимание Урараки. Собирается с мыслями и всё-таки говорит несколько слов:

— Девушка, которую я люблю — это ты.