Мой домашний ягуар. Игра в танец (гет)

Смех трикстера все громче, и я не понимаю причину этого до тех пор, пока мир перед глазами не начинает кружиться, утягивая меня в воронку бесконечности. Изображение похоже на круги на воде. Многослойное, неровное. Оно вырывает меня из объятий любовника и бросает в обстоятельства столь же неожиданные, как и раздражающие.

Я стою, взявшись рукой за дверную ручку. Пальцы Лафейсона на моих висках. Я не понимаю и понимаю одновременно. Я собралась уходить. Он дразнил меня, не возвращая одежду, а я решила уйти так, голышом. А он… Он…

— Я тебя ненавижу! — я ощущаю себя шептуном*, который взорвался, готовый уничтожить все и вся на своём пути.

Маг медленно убирает пальцы с моих висков.

— Разве? — мурлычет он. — Мне показалось, что совсем недавно ты была далека от ненависти.

Он наглый, хамовитый, самоуверенный. Он проник в мою голову, принёс страстные картинки, а теперь насмехается?!

— Видимо, у тебя все же проблемы, — огрызаюсь я, — если все свои возможности ты открываешь мне лишь в видении. Сам не можешь, да?

Трикстер щелкает пальцами, наконец возвращая мне одежду.

— Могу, но так веселее, — говорит он с насмешкой. — Забавно наблюдать за тобой, слушать твоё рваное дыхание и знать, что это твоя реакция на простую картинку в голове. Пресловутая морд-сит, которую не сломают даже самые изощренные пытки, сдаётся под натиском обычного видения. Слышать твои мысли так занятно. Немного поцелуев, и ты уже готова родить мне ребёнка. А ведь совсем недавно ты говорила, цитирую: «тебе это не светит»…

Он смеётся едко и жестоко, и я, пользуясь тем, что эйджилы снова при мне, выхватываю один из них и с силой бью трикстера по его аристократической скуле. Облегчения мало, но я хоть немного ощущаю себя отомщенной.

— Аргументы закончились, да? — спокойно спрашивает Лафейсон, потирая ушибленное место. — Ты проиграла эту партию, Мейсон, признай же.

Он прав. Конечно он прав, это более всего злит меня. Повелась на его трюк, как какая-то неотесанная крестьянка! Думала защитить его от Констанции, теперь пусть разбирается сам, он мастер этого дела.

— Шевелись, нам пора уходить, — я грубо отталкиваю мужчину в сторону и выхожу, хлопнув дверью.

Мои дуралеи уже здесь, я понимаю это по четырём закованным в броню коням, привязанным у таверны. С одной стороны — это хорошо, что они уже прибыли, а с другой стороны — я на взводе, и все они рискуют сейчас получить взбучку по поводу и без. Уже сейчас меня раздражает то, что эти четверо не пошли искать меня, а поспешили набить желудки и хлебнуть хмельного. Я конечно и не ожидала от них выносливость морд-сит, но могли бы для разнообразия не вести себя, как кисейные барышни. Армия, тоже мне. Рядом с моей ногой раздается шипение и зеленая живая лента проползает мимо, скрываясь в помещении бани. Скользкой твари повезет, если ей на пути не встретится кто-то из постояльцев — рискует получить чем-то тяжелым по черепушке. Впрочем, я ее участь оплакивать не стану.

Но нет, сегодня у змеи счастливый день, хозяина она находит раньше, чем неприятности. Лафейсон появляется на пороге здания с уже привычным живым шарфом на шее. Змея мягко водит своим раздвоенным языком по его лицу, а он даже ухом не ведет. То, что она ядовита, кажется, вылетело у него из головы. Хотя, мне-то что — умрет, я оживлю. Даже хочу, чтобы он умер разок, может меньше зазнаваться будет.

— Так что — мы теперь будем здесь торчать до самого приезда твоей подруги? — трикстер расправляет плечи, вдыхая вечерний воздух, пахнущий прохладой, травой и немного виноградом.

Он ведет себя как ни в чем не бывало. Будто не потешался надо мной всего несколько минут назад. Его тактика выводит меня из себя — он чередует насмешки с вполне приличным общением, и я не знаю, каким его ожидать в следующий миг.

— Если в этой деревне никто не станет поднимать хай из-за змеи, либо из-за чьей-то дочки, то у нас есть шанс продержаться здесь до прибытия Констанции, — говорю я, Лафейсон кивает.

— Ты думаешь, мы в состоянии не найти приключений на свою голову? — спрашивает он, задорно усмехаясь.

Не вижу ничего смешного. Абсурдность прежних двух побоищ вызывает только гнев.

— Где ты предпочтешь остановиться — в доме старосты, в таверне или на лугу, в одном шатре, на общей шкуре…

Мне не нужно оглядываться на него, чтобы понимать, что он усмехается. Я явственно вижу лучики морщин вокруг его глаз и едва заметные ямочки на щеках. Потешается, в этом весь он.

— С меня хватит и таверны, — мой голос звучит равнодушно, что должно показать — его издевки меня не волнуют.

— Если я правильно понял, твоя подруга прибудет завтра, — Лафейсон подходит ближе и жестом приглашает меня пройти в таверну. — За один вечер не должно случиться ничего ужасного.

— Твоя компания — это уже ужасно, — ворчу я, в ответ получая лишь смех.

— Да я самый весёлый человек в мире! — надменно вздернутый подбородок, взгляд, в котором читается превосходство. В этом весь он.

— В этом-то и проблема, — я вхожу в здание таверны, чем сразу прекращаю все разговоры постояльцев. Кое-кто спешит убраться, кто-то просто опускает взгляд.

— Морд-сит очень любят, — насмехается трикстер. — И ты ещё говоришь мне, что я ужасен.

Правда в том, что каждый из нас ужасен по-своему. Наверное именно поэтому вопреки всему мы все ещё выдерживаем друг друга.

В помещении стоит тяжелый запах прокисшего вина и тухлого мяса, к тому же прямо-таки рой мух носится туда-сюда с противным жужжанием. Однако все эти неудобства не мешают моим рыцарям спокойно поедать какую-то баланду за дальним столом. Мои кисейные барышни забывают обо всех своих недовольствах, когда на горизонте маячит чарка эля. Они бы и девок сняли, если бы я позволила это. Но мне хватило и крестьянской дочки, которая стоила мне одиннадцати человек. Обойдутся.

Лафейсон проводит заинтересованным взглядом молодую трактирщицу. Вот этому я ничего указывать не стану. Если хочет, пусть развлекается.

Я направляюсь к своим людям и стучу по стулу ближайшего. Тот подскакивает, освобождая для меня место, а с трёх других сторон ко мне протягиваются кружки и тарелки. Подхалимы.

Я отклоняю все три предложения, подзывая прислужницу.

— Принеси мне то, что не воняет, для разнообразия, — бросаю я, девушка краснеет, но ничего не говорит, отправляется выполнять приказ.

Фигура, обтянутая в зелёное, приставляет рядом стул и скользит на него. Два сапога опускаются на столешницу. Лафейсон выглядит довольным, а то, что в этот раз против его змеи не высказали ни одного кривого слова, явно подняло ему настроение.

— Думаешь, они найдут что-то менее мерзкое, чем это? — он толкает каблуком сапога миску моего воина, тот лишь оттаскивает её подальше. Никто из них не посмеет выступить против трикстера. Скучно.

Разговоры ведутся только за нашим столом, в остальной части таверны висит звенящая тишина. Квод всегда нагоняет на людей страху. Морд-сит нагоняют на людей страху. Маг со змеей на плече наверняка нагоняет страху. А все вместе мы вообще представляем какую-то невероятную смесь, в присутствии которой даже мухи, кажется, начали летать тише.

Прислужница возвращается раньше, чем я успеваю заскучать, и хоть сама она весьма неуклюжа с её дрожащими руками, ужин обещает быть вполне приемлемый — тушеные овощи с кусками свинины. От блюда не воняет тухлым, что чудо, учитывая «милую» обстановку заведения, и это даже можно есть. Вот серьёзно, к той бурде, что намешана в мисках моих сопровождающих, я бы даже не притронулась.

Лафейсон присматривается к моей порции, очевидно находит её достаточно съедобной, так как заказывает «то же, что и ей».

Мы покупаем свободные комнаты, их две, третью нам выделяют в подарок, хозяйскую. Я была бы рада спихнуть трикстера в одну из съёмных, потому что после сегодняшнего не очень-то хочется делить с ним одну спальню, но до приезда Констанции он — моя головная боль, я отвечаю за него, и чего бы мне не хотелось в действительности, я вынуждена быть нянькой при нём, так что я располагаюсь на одной с ним кровати, положив посередине эйджилы.

Лафейсон никак не реагирует на это, но и ложиться не торопится. Открывает ставни, впуская тёплый ночной воздух. Комнатушка не самая шикарная, но свежесть, проникающая снаружи, придаёт ей некоторого уюта.

— Гляди, — Лафейсон подцепляет пальцем пыльную книжонку, лежащую на подоконнике. — Не думал, что крестьяне умеют читать.

— Может там просто картинки, — отзываюсь я равнодушно. Меня, признаться, мало интересует, кто там чего умеет. Скорее бы кончился этот день, скорее бы Констанция взяла управление в свои руки.

— Не картинки, — трикстер сдувает с книги пыль и начинает пролистывать жёлтые страницы. — Стихи.

— Как мило, — бубню я. Чего-чего, а вот смысла в стишатах я никогда не видела. Их пишут лишь от переизбытка свободного времени, а стало быть — лодыри и другие представители ограниченного ума.

Но нет, Лафейсон не был бы собой, если бы вытянувшись в полный рост, не начал декламировать их.

«Что может быть прекрасней,

Когда сбиваешь с расстояния засов

И убираешь вехи.

Одни подумают, что это зов,

Другие — эхо.

Что может быть прекрасней

Быть оправданием и тьмы, и света,

Началом слова, окончанием его.

Одни подумают, что пена это,

Другие — естество.

И нет прекраснее когда

— И нет пути иного —

Когда ты путеводная звезда

Безмолвия и слова»**

Он уж слишком доволен собой, как будто открыл великую тайну мироздания. Лично я услышала лишь набор слов, которые, очевидно, должны нести какой-то смысл, порождать в душе определённые эмоции… Не порождают. Эти глупости разве что тоску навевают да сон нагоняют.

— Ты сейчас делаешь вид, что тебе не нравится? — прищуренные глаза Лафейсона внимательно наблюдают за мной.

Чего он ждёт? Что начну хвалить автора за что-то там?

— Мило, — отвечаю я, чтобы закончить эту поэтическую пытку, которая — не приведи, Создатель — может перерасти в диспут, к которому я точно не готова.

Лафейсон не настаивает на большем, садится в деревянное кресло, куда к нему тут же переползает змея, сворачиваясь на коленях клубом, и углубляется в чтение. К моему счастью, не вслух.

К тому часу, как сон одолевает меня, он так и не приходит в постель. Сидит, шелестит страницами в мерцающем свете свечи, поглаживая плоскую зеленую голову своего питомца. Зная Констанцию, завтра этот питомец либо улетит в свободный полёт, либо этой самой головы лишится. Хотя, может и её Лафейсон заболтает, с него станется!

* * *

— Ты — кто?! — окрик Ричарда эхом разнесся по долине, всполохнув стайку птиц, которые, захлопав крыльями, поспешили скрыться в месте более уединённом и тихом.

То, что только что произнёс Зедд, было больше похоже на бред. Ричарду хватило того, что он узнал, что его отец — не его отец, и он только немного свыкся с этой мыслью, как теперь старый друг, которой жил по соседству всю его жизнь, заявил, что он вовсе не друг, а… Дед?

— Ричард, послушай, — волшебник сделал шаг вперёд, но Искатель остановил его выставленной вперёд ладонью. Меч на поясе юноши накалился до красна, и Кэлен зажала ладонью рот, испугавшись, что сейчас сила меча Истины обрушится на несчастную голову старика.

Но нет, как бы ни был зол Ричард, он никогда не подумал бы обратить оружие против друзей. В глубине души Кэлен знала это, но все равно заметно нервничала.

— Мой мальчик, — предпринял новую попытку Зедд. Яблоко выкатилось из его ладони на траву, и осталось там, никем не замеченное.

— Я знал тебя всю жизнь, — резко прервал его Искатель. — Старик с холма, немного «того», который позволял таскать из своего сада сливы. Ты был со мной всю мою жизнь. Пока я рос, когда люди Рала убили отца, когда на меня навалилась треклятая миссия, и я ощущал себя совершенно одиноким. Ты был со мной, когда я в Бреннидоне искал свою мать, и ты прекрасно знал, что её там нет, потому что все это время имел представление, где она. Ведь она твоя… кто — дочь?!

Зеддикус лишь кивнул, опасаясь произносить хоть слово.

— А теперь ты говоришь мне это так, мимоходом?! — лицо Ричарда покраснело, на лбу проступили венки, а ноздри раздувались с гулким шумом. — Теперь говоришь, что я не один? Немного поздно, не находишь?!

Кэлен хотелось вмешаться, заступиться за Зедда, но она не смела. Это был исключительно их разговор — деда и внука, и встревать было бы по меньшей мере бестактно.

— Я пытался защитить тебя, — проговорил волшебник, уже сотню раз пожалевший, что вообще начал этот разговор. — Может статься, что придётся выбирать — миссия или семья, я хотел, чтобы твой выбор был лёгок.

Юноша заскрипел зубами. Старик говорил то, что он вовсе не хотел слышать. Абсурдные вещи. Миссия или семья. Да он никогда бы не бросил друзей, никогда бы не позволил Зедду или Кэлен погибнуть ради него! Семья или нет, но он всегда выбрал бы их, хоть волшебник и ворчит ежечасно, напоминая, что жизнь одного человека ничто перед высшей целью спасения всего живого.

Все слова Зедда, призванные успокоить, ещё больше распаляли Искателя.

— А ты? — накинулся он на Кэлен, да так, что девушка аж подскочила. — Ты все знала?!

— Да, но…

— Я просил не говорить тебе, — встал на ее защиту Зедд.

— Я бы сказала… — исповедница потупила взгляд. — Прошу…

Ричард и слушать не желал, меч его тем временем из красного стал почти белым, и в воздухе пронёсся тихий звон. Над его головой даже, казалось, сгустились тучи.

— Кто я для вас?! — вскричал юноша. — Лишь марионетка, которая машет мечом по вашему приказу?! Неужели я не заслужил хоть капельку доверия?! Не заслужил хоть немного материнского тепла?

Он яростно оббивал тяжёлой поступью молодую траву, стараясь хоть немного успокоиться, хоть знал, что это почти невозможно.

— Где она? Где моя мать?! Я искал её двадцать четыре года! Я имею право знать! — он снова сорвался на крик, сотрясаясь от гнева всем телом.

— Мне кажется, Зедд именно с этой целью и начал разговор. Чтобы ты узнал больше о матери… — Кэлен закусила губу, не решаясь сказать ещё чего-либо. Таким Ричарда она никогда не видела. Ни разу за все время они не ссорились, и то, что он кричал на неё, было по меньшей мере неприятно.

— Да? И с чего вдруг такая милость?! — вспыхнул Искатель,

не зная, к кому больше обращать свой гнев. — Что — теперь я не поставлю семью превыше миссии?!

— В том-то и дело, — Зедд говорил тихо и спокойно, вынуждая тем самым Ричарда умерить свой пыл. — Сейчас семья послужит твоей миссии. Твоя совершенно особенная сестра поможет нам раз и навсегда остановить Даркена Рала.

— Рискнет жизнью, ты хотел сказать? — едко поправил его Ричард.

Волшебник громко выдохнул. Как не прискорбно, но парень подобрал верное слово.

— Рискнет. Но жизнь одного… Ты знаешь… — он замолчал, потому что и самому было страшно от этих слов. Жизнь одного… Но если это жизнь собственной внучки? Здесь можно сколько угодно говорить о том, что цена оправдана, сердце знает другое.

Ричард молчал. Он был зол. На Зедда. На Кэлен. А ещё он волновался. За сестру, которой не знал. Он очень боялся, что не успеет узнать её, и это ещё больше настраивало его против деда. Дед… Он бы прежде отдал все, чтобы у него был дед, а сейчас…

Искатель пнул яблоко, отправляя его в полёт с обрыва.

— Пошли, — только и пробурчал он, не чувствуя себя способным быть хоть немного снисходительным. Не сегодня. Не сейчас.

* * *

Просыпаюсь я от прикосновения к эйджилу. Я, конечно, к его «поцелуям» привыкла, но это не самое приятное пробуждение.

За окном ещё темно, кровать рядом со мной пуста. Тёмная фигура Лафейсона виднеется в свете луны, он так и заснул в кресле с книгой на коленях. Свеча давно догорела, ввернув комнату в кромешную тьму, но ночное светило выделило отдельные детали — расслабленное лицо трикстера, морду его зелёной спутницы, заснувшей по обыкновению на его плече. Завтра эти двое исчезнут из моей жизни навсегда. Не могу сказать, что именно я ощущаю — и облегчение, и раздражение, и я не знаю, какое из этих чувств сильнее.

Поднимаюсь с постели и, скользнув к креслу, забираю с колен мужчины книгу. Упадёт на пол — всполошит змею, этого мне явно не надо, мало ли что у неё на уме.

Книжонка затасканная, вся в жирных пятнах, корешок рваный. Раскрываю потрепанные страницы в поисках того самого глупого стишка и… Вот же прохвост! — передо мной самая обычная книга с рецептами, в картинках. Стихов нет. И что же тогда за строчки звучали здесь несколько часов назад? Какая-то возвышенная поэзия Асгарда, или же экспромт от трикстера? Снова бросает пыль в глаза своим острым божественным умом? Вот только зачем — как всегда — покрасоваться?

Я откладываю книжонку на стол и вытираю руки о приготовленное у умывальника полотенце. Спать я больше не буду, лучше подготовлюсь к прибытию сестры по эйджилу. Вооружившись листком и чернилами, я пишу некоторые указания для Констанции. С её новым питомцем все будет далеко не так гладко, как она может себе надумать. Я предупреждаю её о возможных перемещениях трикстера в пространстве, о его возможности создавать свою проекцию, даже об его умении отправлять реалистичные видения в голову. Она должна знать все это, хоть до Народного Дворца и рукой подать — при удачном стечении обстоятельств они доберутся за два дня. Но зная Лафейсона, могу предположить, что он притянет парочку неприятностей по пути, и Констанция должна быть к этому готова.

— Не забудь написать, что я чертовски обаятельный и могу доставить наслаждение одной лишь силой мысли.

Фигура в кресле разворачивается ко мне и хитро ухмыляется. Вот уж не знаю, как давно он не спит, но то, что он снова влез в мою голову — это факт.

— Брось глаза портить.

Щелчок пальцами, и свеча, которая сгорела до основания, загорается вновь без всякого фитиля.

— Лунного света мне вполне хватало, — я откладываю перо. — К тому же, я уже закончила.

— Как жаль, — Лафейсон кривит губы. — То есть, про мою неотразимость ты ничего писать не будешь?

Его самоуверенность уже даже не раздражает. Я настолько привыкла к этой его модели поведения, что ничего другого и не жду.

— Пожалуй, мне стоило добавить, что ты очень зависим от чужого мнения. — Я снова вооружаюсь пером, но оно исчезает из моих пальцев, оказываясь на ладони трикстера.

— Я не завишу от чужого мнения.

О, я кажется задела его. В глазах огонь, скулы подрагивают, и он близок к тому, чтобы сорваться на крик.

— Брось, я многое поняла за эти три недели. И в первую очередь, твои мотивы, по которым ты вообще учинил бунт в Асгарде. Мальчик, которого недолюбили.

Мои слова подводят его к грани, и я почти что ощущаю его желание испепелить меня взглядом, но Лафейсон пока что держится.

— Говорит мне та, у которой нет никого и ничего, кроме злости и одиночества?

Его слова не ранят, потому что моё одиночество — благость, которой я рада. Я не завишу ни от каких привязанностей, что может быть лучше? Да, где-то там у меня есть сестра, и я могла бы найти её, если бы захотела, вот только зачем мне это? Зачем обременять себя отношениями, которые не несут никакого смысла? Семья — это глупость. Удел тех, кто боится быть один. Как этот божок из Асгарда передо мной. То, как отчаянно он добивается расположения, утверждает меня в уверенности — семья делает из людей ограниченных созданий, которым чуждое мнение необходимо, как воздух. Я же независима, и мне легко. Все, что мне важно — воля господина. Лишь его поощрение я хочу заслужить. И все равно я никогда не стану клянчить похвалу или напоминать о своих достоинствах. Сломленный ас передо мной олицетворяет все то, чего со мной никогда не случится.

— Я не злая, — отвечаю я резко, принимаюсь собирать со стола бумаги и складывать их в книгу пути, чтобы не помялись.

— А мне не важно чужое мнение.

Губы трикстера сжаты в узкую линию, подбородок чуть выпячен. Упрямится, не хочет признавать очевидного.

— Договорились, — я захлопываю книгу пути и убираю ее обратно в сумку.

Мы больше не говорим, лишь змея тихо перебирает своим длинным языком, рассерженная бесцеремонным пробуждением. Не видеть их обоих — это обещает быть большим наслаждением за весь последний месяц. До рассвета еще часа два, а до прибытия Констанции — не больше семи. Что ж, семь часов, и я снова буду свободна. От насмешек, от самоуверенности, от широкой улыбки и от человека, ее излучающего. Семь часов, и моя жизнь вернется в прежнее русло. А ягуар… что ж, он сам выбрал свою судьбу, и теперь он поменяет хозяина. Впрочем, полагаю — ему так же все равно, как и мне.

* бомба, убивающая звуком на многие мили вокруг

** Адонис, Начало поэзии