Лузеры (джен)

Когда молодой мужчина, стянув с узкой ладони кожаную перчатку, толкнул дверь бара «Дырявый котел», то вывеска, изображающая, как ни странно, дырявый котел, со скрипом заколыхалась, грозясь рухнуть посетителю на голову. Быстро перешагнув порог, мужчина крепче сжал ручки саквояжа, который нес, и вдохнул запах прокисшего пива и чего-то прогорклого еще до того, как спустился с высокого порожка.

Грязного вида волшебники, занявшие столик у самой двери, что-то громко обсуждали с сильным акцентом, при этом часто вскидывали свои кружки, из которых прямо на и без того грязный пол лилась липкая бурая жижа. За длинным столом у стойки бара расположилось не менее десятка магов, шумящих похлеще торгашей в базарный день, вдобавок вокруг стола бегали пищащие дети, на которых периодически прикрикивали маги — это добавляло шуму и гаму в баре еще одну нотку. За стойкой на высоком табурете сидел грузного вида колдун, который, судя по несколько отсутствующему выражению лица и трем пустым стаканам, что было заметно даже с расстояния, изрядно перебрал и сейчас пытался сквозь всеобщую симфонию шума слушать пение Селестины Уорлок из старенького хрипящего радио.

Всего пару мгновений в «Дырявом котле», а мужчина, замерший на пороге, успел сразу три вещи: наморщить нос, почувствовать давящие на виски предвестники мигрени и подумать о том, что надо срочно найти место поукромнее.

Но поняв, что посреди дождливой ноябрьской ночи не найдет другого ночлега в радиусе мили, все же сгреб волю в кулак, задвинул за нее стыд и брезгливость и направился к барной стойке, аккуратно переступая лужи на полу.

Ожидая увидеть за стойкой прежнего хозяина, которого хоть видел один раз, когда единожды заходил в «Дырявый котел» в далекие школьные годы вместе с матерью, чтоб пройти в Косой переулок, гость немало удивился, когда из-за барной стойки на звуки чего-то бьющегося выглянула, распрямившись, худощавая блондинка, чьи длинные волосы были заплетены в неряшливо растрепанную косу.

— Добрый вечер, мисс…

— Так, минуточку, — гаркнула, даже не глянув на него блондинка, вытирая руки о пыльную тряпку. — А ну почини стакан, пока я тебя осколки сожрать не заставила! Ты что себе позволяешь, у меня здесь приличное заведение!

Гость у стойки едва не захлебнулся невысказанным сарказмом, услышав про «приличное заведение», но хозяйка бара, откинув косу за спину, повернулась к нему прежде, чем он выдавил из себя едкий комментарий.

— Блейз?

«Да в смысле? В смысле ты меня знаешь?», — в ужасе подумал Блейз, который всегда начинал паниковать, когда его узнавали люди, которых он толком не помнил.

— Блейз Забини, ты ли это? — словно издевалась хозяйка «Дырявого котла», да еще и таким тоном, словно они неделю назад вместе обедали. — Не помнишь меня?

Взгляд Блейза еще раз внимательно скользнул по тонкой фигуре особы. Высокая, одетая в безвкусную юбку и кофту на пуговицах, лицо чуть вытянутое, волосы соломенного цвета, глаза большие, зеленые.

Она выглядела как большинство непримечательных людей, которые каждый день проходили мимо. Но, учитывая, что хозяйка бара выглядела приблизительной ровесницей, Блейз напряг дедукцию и заключил, что, наверное, учился с этой блондинкой в Хогвартсе.

— Сьюзен…

— Ханна, — сухо произнесла хозяйка бара. — Ханна Аббот.

— Ну конечно помню, — улыбнулся Блейз. — Как забыть, как забыть.

Ханна Аббот сжала тонкие губы и громко швырнула тряпку на стойку.

— Проход на Чаринг-Кросс-роуд — там, — произнесла Ханна, указав в сторону главного входа.

— Мне нужен не проход, — сказал Блейз и наклонился над стойкой, чтоб следующие его слова, произнесенные глухим шепотом, слышала только Ханна.

И тут же замялся.

Может, действительно стоит поискать другой ночлег? Слишком много любопытных ушей, а тут еще и Ханна Аббот, которая его помнит золотым красавцем Слизерина... Вероятно, многих проблем в жизни Блейз Забини избежал, если бы меньше волновался о том, что о нем подумают люди, но об этом можно только догадываться.

— Мне нужно снять комнату, — одними губами прошептал он Ханне в ухо.

— Тебе нужно снять комнату?! — воскликнула на весь бар Ханна, перекричав даже громкие компании и барабанящего ладонью по радио колдуна.

Блейз заскрипел зубами. Ему казалось, что все смотрят как он, такой чопорный, утонченный, в дорогом кашемировом пальто снимает комнату за четыре галлеона в гостинице над грязным баром.

— А ты проездом? — полюбопытствовала Ханна, выхватив у Блейза деньги. — Или с жильем туго?

— Да-да, проездом, — прошипел Блейз, особенно когда ему уже точно не показалось, как колдун у стойки внимательно их случает. — Можно ключ?

Ханна кивнула и взмахнула волшебной палочкой.

На стойку напротив Блейза тут же слевитировал чуть ржавый ключик.

— Вторая комната от лестницы, — бросила Ханна.

— Спокойной ночи, — быстро сказал Блейз и, сжав ключик, поспешил покинуть бар до того, как Ханна еще дюжину вопросов ему задаст.

— Это вряд ли, — фыркнула Ханна, начищая высокую пивную кружку.

— Прошу прощения? — обернулся Блейз.

— В соседней комнате вот уже неделю живет семья из Бангладеша, с ними семь детей и какая-то крикливая птица. Вряд ли выспишься.

Почувствовав, как в раздражении подрагивает нижнее веко, Блейз выдавил из себя скупую ядовитую улыбку и, сжав ручки саквояжа так, словно боялся, что его украдут завсегдатаи бара, зашагал к лестнице.

Закрыв за собой дверь крохотной комнаты, с трудом умещающей мебель, Блейз, прижался спиной к двери и тяжело вздохнул. Оглядев обстановку, он остался доволен — ожидал худшего: гнездо докси под потолком, дохлого соплохвоста на кровати или еще чего похуже.

Слой пыли, особенно в свете огарков свечей, конечно, проглядывался, пол был занозистым и вряд ли его недавно мыли, но зато в комнате имелась довольно большая кровать с нелепым при общей простенькой картине балдахином. В углу умещался старый платяной шкаф, дряхлый настолько, что Блейз побоялся его открывать, дабы не сломать, на прикроватной тумбочке красовался подсвечник и номер «Ежедневного Пророка» марта девяносто девятого года.

Удивительно, но в комнате оказалась ванная комната — так гласила нелепая вывеска на двери, покрытой облупленной голубой, за которую Блейз не рискнул заглядывать.

Опустив саквояж на тумбочку, Блейз снял пальто и аккуратно повесил на вешалку. Шкаф тут же издал утробный вой — видимо обитавшему в нем боггарту это не понравилось. Издав очередной тяжелый вздох, Блейз предусмотрительно не стал прятать волшебную палочку и, не раздеваясь, упал на кровать.

В спину тут же впилась дюжина пружин. Да что ж такое.

Пролежав в позе раскинувшейся морской звезды меньше десяти минут, Блейз почувствовал, как на жестких пружинах начала неметь спина.

«Завтра же съеду».

Нашарив рукой саквояж, Блейз притянул его к себе и раскрыл. Наощупь отыскав смятую трубочку пергамента, лежавшую на самом верху, он стянул с пергамента тоненькую веревочку и размотал довольно-таки длинный свиток, на котором узким маминым почерком была выведена целая эпистолярная эпопея, которую до конца дочитать никак не получалось — клонило в сон.

Письма мать писала редко, за все то время, что Блейз пробыл в Вероне, она удосужилась написать лишь пару раз за два года, наставительно умоляя, чтоб сын был как можно обходительным с одиноким умирающим дядюшкой, единственным компаньоном которого в борьбе за жизнь до приезда любимого племянника были лишь многогаллеонные накопления.

Вспомнив о дядюшке и его состоянии, Блейз почувствовал укол совести, впрочем, отнюдь не из-за того, что несколько лицемерно улыбался этому волшебнику, которого во второй раз в жизни видел.

Отмахнувшись от воспоминаний, Забини все же вернулся к письму.

Основную мысль, мать донесла лишь в шестом абзаце.

* * *

— Блейз! Мой милый мальчик! — вскричала Офелия Когда-То-Была-Забини, крепко сжав сына в объятьях. — Случилось страшное…

Отпрянув от матери, Блейз окинул ее быстрым взглядом, и про себя подметил, что мама, сверкая сияющими доспехами красоты и знойности, и не думает проигрывать годам битву за молодость. Хрупкая, но высокая, едва ли ниже сына, Офелия выглядела отдохнувшей, ухоженной и совершенно довольной жизнью. Блестящие темные волосы собраны в аккуратную прическу, выбившийся локон струился по светлой коже, очерчивая плавный изгиб тонкой шеи, дорогое платье из черного бархата плотно прилегало к телу и имело довольно низкий вырез на груди — наверняка ведьмы из высшего общества сказали бы, что это неуместно в возрасте за сорок.

Мать не выглядела так, словно действительно случилось страшное.

Офелия, словно прочитав мысли сына, глубоко вздохнула и открыв свой крохотный ридикюль, быстрым движением выудила из него агатовый гребень, на котором струилась тонкая сеточка черной вуали, и молниеносно водрузила его в прическу.

— Как, опять? — опешил Блейз.

Мать заплакала навзрыд и уткнула лицо ему в плечо.

— Твой отчим погиб, милый, — прорыдала Офелия, придерживая вуаль, чтоб не помялась. — Это была страшная скоропостижная гибель…

— Ужасно, мама! Как погиб несчастный? — скупо поглаживая маму по волосам, поинтересовался Блейз.

— Аккуратно, прическа… о, дорогой, это было ужасно! Мой бедный Фердинанд погиб в результате несчастного случая — отравился неизвестным ядом, предположительно сывороткой маринованного североафриканского болиголова, — причитала безутешная вдова. — Но это не точно.

— Прими мои искренние соболезнования, — кивнул Блейз.

Офелия промокнула слезы кружевной тряпицей и, расправив плечи, произнесла:

— Сегодня зачитают завещание моего несчастного Фердинанда, мне так нужна твоя поддержка, милый.

— О, конечно, мама, как иначе, кто как не я, знает, как тебе тяжело в такие моменты, — с ноткой иронии произнес Блейз.

Офелия звучно чмокнула его в щеку и снова утерла слезу.

— Ну, пойдем, Блейз, почти все собрались.

В родных стенах особняка Блейз не был лет пять, если не больше, и первое, что заметил, стоило ему переступить порог — обилие разнообразных сосудов, из которых аляповато топорщились букеты алых роз.

Вазы, кувшины и графины стояли практически на всех горизонтальных поверхностях, видимо, мамина любовь к розам с годами достигала все больших оборотов. У широкой лестницы красовалась исполинская ваза в половину человеческого роста, из которой топорщилось не менее сотни роз, источавший уж слишком усиленный магией сладкий аромат.

У лестницы красовался портрет маминого несчастного Фердинанда. Из золоченой рамы хмурился ветхий старик с кустистыми бровями, облаченный в подбитую мехом мантию, в которой казался таким крошечным, что Блейзу так и виделось — покойный супруг доходил матери едва — ли до уровня груди.

— Я, должно быть, проклята, — скорбным шепотом, но так, чтоб обязательно услышали собравшиеся в гостиной гости, произнесла Офелия.

— Даже для такой проклятой, как ты, твои Фердинанды помирают уж слишком часто, — фыркнул Блейз.

Портрет мистера Забини, почетно висевший на стене недалеко от портрета почившего Фердинанда, около верхних ступенек, расхохотался, и его громкий задорный смех неуместным эхом прокатился по особняку, заставив скорбевших родственников завертеть головами.

— Армандо, — укоризненно прошипела Офелия и, цокая каблуками по мраморному полу, направилась к гостям, размахивая кружевным платком.

— Здравствуй, отец, — склонил голову Блейз.

Единственный муж Офелии Забини, огромным портретом которого черная вдова дорожила и не приказывала спрятать после окончания месяца показного траура, в отличие от многих своих преемников, был изображен художником не «по-богатому» одетый в шелка, меха и золото, а облаченный в темные одежды аврора, старые, сейчас таких не носят.

— Что-то ты невеселый, — подметил Армандо Забини, задумчиво проводя пальцами по аккуратной бородке.

— Это все скорбь по несчастному Фердинанду, которого я ни разу в жизни не видел, но тем не менее любил всем сердцем.

— Иди уже, юморист.

— Блейз, — прорычала одними губами Офелия, уже усевшись на край софы.

Направившись к матери, Блейз вежливо поздоровался с немногочисленными присутствующими родственниками погибшего. Родственники, к слову, выглядели, словно скорбели так же искренне, как Офелия, но только куда им до актерских переигрываний опытной веселой вдовы!

Невысокий волшебник, в руках которого уже виднелся пергамент с записанной последней волей покойного, отпил воды и многозначительно начал свой монолог:

— Фердинанд Гефестус Крикерли покинул нас на сто седьмом году жизни.

— Мерлин, ему еще жить и жить! — причитала Офелия, спрятав лицо в ладони.

Блейз уставился в пол, кивая в такт каждому слову невысокого волшебника.

— Я приношу вдове и кузенам свои самые искренние соболезнования и пожеланий держаться, ибо только оставаясь сильными, мы сможем преодолеть горечь утраты.

— Это кто вообще? — шепнул Блейз.

— Как, ты не помнишь Борегара? Он организовывал похороны всех твоих отчимов, — шепнула в ответ мама, прикрыв рот кружевным платком.

— Миссис Крикерли, может быть, вы хотели бы что-то сказать?

Повисла пауза.

— Это еще кто такая? — вскинулась Офелия, мгновенно просчитав, что еще какая-то особа может стать в очередь за наследством.

— Мама, это ты, — прошептал Блейз, закрыв лицо рукой. — Простите ее, она так переживает.

Офелия замялась, поняв, что сглупила, но, горделиво расправив плечи, прикрыла глаза.

— Ох, простите, никак не свыкнусь, — сказала она, поднявшись на ноги. — Это так волнительно, подбирать правильные слова, когда теряешь мужа… как говорится, каждый раз, как первый.

Портрет Армандо Забини снова захохотал. Эхо смеха придало ситуации еще большей неловкости, и Блейз не знал, куда опустить глаза, чтоб не провалиться под землю от стыда.

— Фердинанд покинул нас в самый неожиданный момент, к этому нельзя было подготовиться, — произнесла Офелия. Кузены покойного смотрели на нее с плохо скрываемым презрением. — Не знаю, любил ли он меня по-настоящему, но что он ценил во мне, так это мою честность. Поэтому, буду честной. Фердинанд был моим верным мужем, Девой по гороскопу и дерьмом по жизни. И сейчас я задам вопрос, который интересует нас всех.

«Мама, ты невыносима» — мысленно взвыл Блейз.

— Что там по деньгам? — подытожила Офелия и, лучезарно улыбнувшись, вернулась на свое место.

Безутешные кузены, такие же безутешные, как и вдова, тут же довольно закивали, Офелия метнула в их сторону короткий ледяной взгляд, а Блейз, сидя как раз посередине, почувствовал себя словно в змеином гнезде, в котором королевская кобра обвивала юрких ужей своими кольцами.

Колдун поправил пенсне на переносице и начал зачитывать, не став стыдить меркантильную родню — сразу видно, что далеко не в первый раз имел дело со знаменитой черной вдовой, раз даже бровью не повел.

— Находясь в трезвом уме и здравой памяти, я, Фердинанд Гефестус Крикерли, оставляю своим кузенам Бофору и Бэзилу право распоряжаться семейным поместьем в Йоркшире по их усмотрению.

Блейз едва сдержал смешок, когда заметил, что кузены одарили друг друга свирепым взглядами и заерзали в креслах.

— А они не поубивают друг друга за это поместье? — прошептал он, прикрыв ладонью рот.

— Ой, дай Бог, чтоб поубивали, тогда поместье станет нашим. — Офелию сложно было подозревать в милосердии и бескорыстии.

— Моей внучатой племяннице Софии оставляю ферму нарлов с пожеланием двигаться мечте навстречу и стать зоологом, — продолжил колдун, но так как Софии среди присутствующих не оказалось, не стал останавливаться. — Офелии, моей возлюбленной супруге, я оставляю…

Офелия звучно зарыдала в кружевной платок, согнувшись на софе.

— … пожелание закатать губу обратно, потому как ни кната из моего банковского хранилища эта жадная вертихвостка не получит, — дочитал волшебник и тут же побледнел. — Мэм, я не хотел вас обидеть, здесь так написано.

Портрет Армандо Забини опять расхохотался, заставив всех вздрогнуть.

Королевская кобра в змеином гнезде родственников захлебнулась собственным ядом.

— В смысле, не получу? — Слезы тут же высохли на бледном лице Офелии, а от былой скорби и следа не осталось. — В смысле? Да как вы смеете! Я же мать!

Кузены едва сдерживались от злорадных усмешек.

Офелия вскочила на ноги, швырнув заплаканный платок на мраморный пол.

— У кого из вас, стервятники чертовы, хватит гнусности оставить без гроша одинокую мать? — с вызовом спросила она. — Давайте, делите имущество Фердинанда, набивайте кошельки и карманы, пока мы с ребенком будем нищенствовать. И это после того, как я отдала Фердинанду лучшие три месяца своей жизни. Конечно, вы бездетные черствые мужчины, вам не понять страданий матери, которая вынуждена воспитывать малыша в одиночку.

— Конечно, вам не позволят нищенствовать, даже не сомневайтесь. Сколько лет вашему ребенку, Офелия? — поинтересовался Бэзил, на секунду даже проникшись горестями женщины.

— Двадцать шесть, но это совершенно не важно, для своей одинокой любящей матери он всегда останется маленьким ангелом, — рявкнула Офелия, критично оглядев сына. — Пусть и небритым.

— Дорогая, перестаньте верещать, никто вам ничего не должен, то, что вы безбедно прожили три месяца под крылом Фердинанда — это его вам подарок, ведь или безумец, или добряк возьмет вас в жены, зная о ваших похождениях и мотивах, — одернул женщину второй кузен, смакуя каждое слово.

Офелия так громко ахнула, что казалось, будто она близка к припадку.

— Блейз, что ты молчишь?

Блейз поперхнулся водой, которую пил.

— А что мне сказать?

— Твою мать только что назвали нищей шлюхой!

— Офелия, не утрируй, нищей тебя никто не называл.

Впервые за одиннадцать браков, смерть разлучила красавицу Офелию и очередного мужа, не оставив за плечами вдовы ничего.

Вдова была разбита. На этот раз по-настоящему.

* * *

Наполнив бокал красным вином доверху, Блейз осторожно протянул его матери, которая, лежала на софе и изредка всхлипывала. Домовая эльфиха, одетая в шелковую наволочку и венок из алых роз на лысой голове, опустила на лоб хозяйке мокрый компресс и начала что-то причитать себе под нос.

— Ты права, суки, а не люди, — подтвердила слабым голосом Офелия, расслышав слова эльфихи.

— Мама, все не так плохо, — сказал Блейз, налив вина и себе. — У нас остался наш особняк и наш счет. Мы не в минусе.

— В пекло «не в минусе», если мы «не в плюсе»! — гаркнула мать. — Когда ты уже поймешь, что залог состояния — постоянное пополнение средств.

«Нет, нет, не подводи к этой теме!» — молил Блейз, боясь, что мать сейчас вспомнит, то, зачем послала его в Верону.

— Так меня еще никогда не унижали.

Эльфиха понимающе закивала и придвинула к Офелии вазочку с шоколадными трюфелями.

— Хозяйка не должна волноваться, у хозяйки будут морщины, — пискнула эльфиха.

Привстав на подушках, Офелия пару раз махнула у лица свернутой газетой и глубоко вздохнула, успокаиваясь.

— Эти мужья сводят меня в могилу, — произнесла ведьма, подцепив длинными острыми ногтями конфету. — Кстати, про могилу…

«Нет, нет, нет!!!» — Блейз изо всех сил старался сохранять спокойствие на лице.

— Твой дядюшка уже не с нами, это была прискорбная весть, — врала и не краснела Офелия. — Кто унаследовал его состояние? Неужели мой единственный красавец-сыночек?

Блейз опустил голову и медленно закивал, уставившись в одну точку.

На щеках Офелии появился здоровый румянец, а на пухлых губах заиграла улыбка.

— Вижу, ты был обходительным и милым. И сколько посулил тебе дядя Джузеппе?

— Семнадцать тысяч галленов. — Голос Блейза дрогнул.

Офелия прикрыла глаза и прижала ладонь к сердцу.

— Мама, что с тобой?

— Не обращай внимания, дорогой, давно мужчины не говорили мне таких приятных вещей, — простонала мама, окончательно сбросив бремя траура по незаполученному наследству от мужа. — В пекло Фердинанда и его родню, он за всю жизнь не накопил и половины.

И самое страшное свершилось.

— Мама, — серьезно сказал Блейз, чувствуя, как сердце замирает.

— Да, моя радость?

Снова наполнив бокал, Блейз протянул его ведьме и медленно опустился в кресло.

— Выпей.

* * *

— Ты все проиграл?! — едва ли не бегая вокруг кресла, орала Офелия. — Да как ты мог? Да как у тебя мозгов хватило садиться за карточный стол?

Опустив взгляд, Блейз принялся нервно пристукивать ногой в такт цокоту каблуков матери.

— Скажи, что это глупая шутка. Скажи, что ты соврал, чтоб проверить мое сердце на прочность, — взмолилась Офелия, упав на колени перед креслом. Юбка ее бархатного платья раскинулась черным полукругом по светлому мрамору.

— Я совру, если скажу, что я соврал, — невесело усмехнулся Блейз.

Мать закрыла лицо руками и издала протяжный то ли крик, то ли плач.

— Прости меня, — снова попросил Блейз. — Прости. Ты же знаешь, как я слаб на карты.

— Да лучше б не знала, — буркнула Офелия, залпом допив остатки вина в бутылке. — Нельзя, нельзя было тебя отпускать… я как чувствовала. Материнское сердце не обманешь.

Поднявшись на ноги, ведьма снова принялась расхаживать по гостиной.

— И что тебе подсказывало твое материнское сердце?

— Что моей единственный сын — идиот, — прорычала Офелия. Плечи ее подрагивали от злости. — Армандо, это все твои гены!

Портрет мистера Забини возмущено закатил глаза.

— Мама, успокойся, мы не нищие, — повторил Блейз. — Да, я ошибся…

— Ты называешь это ошибкой?! Какая изысканная формулировка!

— Но у нас есть деньги. Даже если в банке пусто, то с наследства дяди осталось кое-что.

Офелия обернулась так резко, что из ее прически вылетел гребень с вуалью.

— Галленов триста осталось, — сконфужено сказал Блейз.

Ведьма не вытерпела и, схватив пустую бутылку, разбила ее о перила с яростным воплем.

— Все, не могу больше, — мрачно прошептала Офелия. — Оставь меня, я должна все обдумать.

Понимая, что любая сказанная им фраза прозвучит как издевательство, Блейз встал с кресла и, глядя, как мама, приподняв подол платья, поднимается на второй этаж, устало ссутулив плечи, трансгрессировал.

Услышав хлопок трансгрессии за спиной, оставшаяся во второй за день раз без состояния ведьма обессиленно села на ступеньку и прижалась лбом к массивной резной раме портрета своего первого мужа.

— Это ты виноват, Армандо, — возмущенно прошипела Офелия. — Если бы ты не погиб так рано, то смог бы на него повлиять. Треснул бы пару раз после того, как он начал картежничать в Хогвартсе, и все было бы хорошо.

* * *

Пол в «Дырявом котле», кажется, стал еще грязнее — теперь ботинки Блейза липли к нему куда сильнее, словно старые доски окатили сахарным сиропом и медом.

«Не смотри туда, не смотри туда», — повторял про себя Блейз, краем глаза заметив, что за столом у двери троица темнокожих колдунов шумно играла в карты.

Насилу оторвав взгляд от засаленной колоды и скромных ставок из сиклей, лишь тогда, когда один из игроков прикрикнул, Блейз, протиснувшись к барной стойке, все еще пытаясь не привлекать внимания к своей уж слишком аккуратно одетой персоне. Не увидев хозяйку среди завсегдатаев и около полок с выпивкой, он хлопнул ладонью по стойке, которая тоже оказалась липкой.

— По голове себе постучи! — рявкнула Ханна Аббот, выглянув из-за стойки и выпрямившись. — А, это ты, Блейз!

И снова она говорит так громко, что Блейзу показалось, будто все взоры посетителей обращены к нему.

— Пива?

— Нет, спасибо, — отказался он, не доверяя пыльным бутылкам, которые Ханна как раз вытащила из ящика под стойкой. — Мне нужна комната.

Ханна нахмурила светлые брови.

— Ты же съехал утром.

— А теперь мне нужно въехать, — раздраженно сказал Блейз, пытаясь украдкой утереть липкую руку о рукав пальто.

— Я бы с радостью, но комната занята, — протянула Ханна, протирая бутылки грязным полотенцем.

«Оно и к лучшему», — подумал Блейз про себя, ведь грязь в комнате, где он провел вчерашнюю ночь, казалось, преследовала его, несмотря на то, что только за утро он мыл руки четырежды. Сложность в том, где еще поблизости можно найти ночлег.

Ночевать дома после скандала — это чревато тем, что следующие похороны, на которых мать будет красоваться в черном бархате, будут его.

— Но за тринадцать галлеонов я могу что-нибудь придумать, — подмигнула Ханна, когда Блейз уже собирался уходить.

Нехотя опустив тринадцать золотых монет на стойку, Блейз с сожалением спрятал кошелек.

«Считаю галлеоны… докатился».

Ханна открыла шкатулку на полке и, порывшись в ней, протянула Блейзу ключ с номерком.

— Спасибо, — кратко поблагодарил Блейз и, подхватив саквояж, направился наверх, не дожидаясь, пока Ханна снова начнет с ним говорить.

Не особо обрадовавшись тому, что его снова поселили в ту самую комнату, Блейз подметил, что хитрая хозяйка бара наплела ему про постояльца лишь чтоб стрясти лишних два галлеона, и приуныл от этого еще сильнее.

Монет в кошельке становилось все меньше, настроение отсутствовало, впереди лишь ночь в гадюшнике со скрипучей кроватью.

«Надо мириться с матерью», — подумал Блейз, ковыряя ключом в скважине. — «Сказал бы еще кто-нибудь как».

Ключ упорно не хотел поворачиваться, и Блейз начал терять остатки терпения.

Толкнув дверь ногой, он ожидал, что сейчас на грохот прибежит злая Ханна, но дверь со скрипом открылась.

Блейз, сжав ненужный ключ, переступил порог и хмуро оглядел горевшие огарки свечей на подоконнике. Затем взгляд его упал на приоткрытую дверь ванной комнаты и старый латаный чемодан у шкафа.

— Прошу прощения, — вслух опешил Блейз, брезгливо стащив с кровати чьи-то штаны, подцепив их кончиком волшебной палчоки.

— Если вы из соседней комнаты и у вас опять пропала ваша тупая птица — я за себя не отвечаю! — гаркнул голос из ванной.

Блейз сжал губы и постучал кулаком в дверь ванной комнаты. От стука с двери посыпалась краска.

— Да чего опять-то? — послышался возмущенный голос, и дверь открылась так резко, что едва не ударила Блейза по лицу.

Высокий рыжеволосый волшебник, лицо которого было перемазано пеной для бритья, выглянул в комнату и явно удивился, завидев смутно знакомого молодого мужчину интеллигентного вида, глаз которого, впрочем, нервно дергался.

— Какого черта?

Блейз хотел было задать тот же вопрос, как появившийся по велению магии складной матрас грязно-болотного цвета, опустился в узкое место между кроватью и шкафом, подняв целое облако пыли.

В ужасе сверля взглядом матрас, Блейз еще не до конца уловил связь между открытой дверью, рыжим хамом, разбросавшим свои вещи в его комнате, и появившимся матрасом. Рыжий, кажется, тоже.

Сжав саквояж, Блейз присмотрелся к лицу этого человека, пытаясь разглядеть черты под слоем пены для бритья.

«Рыжий, длинный, одежда в заплатках — должно быть, Уизли», — эхом отозвался в голове Забини голос бывшего однокурсника.

Рыжие волосы, заплатки на чемодане и брюках, ростом едва ли не подпирает низкий потолок…

— Уизли, — в ужасе прошептал Блейз, узнав своего гриффиндорского ровесника, и, осознав, что желание не позориться и остаться в этом гадюшнике инкогнито, сошло на нет, выронил на пыльный матрас свой холеный саквояж.