Амнезия (гет)

Когда я подошёл к дому — тому самому, который видел во сне — Соня уже ждала меня на крылечке. Она, не моргая, смотрела на меня, пока я не приблизился, а потом отвела взгляд и тихо произнесла ровным голосом:

— Аня звонила, предупредила о твоём приходе.

Я молчал и жадно рассматривал её, стараясь не упустить ни одной детали. Теперь я заметил, что внешние уголки её глаз были немного приподняты, насчитал тридцать восемь крупных веснушек на её щеках, мелкие же казались бесконечными. Она крепко сжимала губы, взгляд скользил по траве под моими ногами.

— Давай зайдём в дом, здесь очень холодно, — пролепетала тихо, словно боялась меня. На самом деле, и мне было страшно.

А ей не могло быть не холодно. Она вышла в джинсах и подпоясанной красной лентой тонкой кофточке, рукава которых спадали с плеч. Спадали ниже запястья, и ветер

беспощадно тянул их за собой. Того гляди оторвет.

— Проходи.

Соня слабо улыбнулась и сделала пару шагов в сторону, пропуская меня внутрь. Дом принял меня поразительно приятным тёплом, земляничным ароматом и… ненавистью. Снова в груди разливалось это гадкое чувство, и я как никогда сильно раньше захотел от него избавиться.

— Не стесняйся, — Соня мягко толкнула меня в спину, и, когда её ладонь исчезла, место прикосновения нестерпимо жгло. — Садись. Куда хочешь, чувствуй себя как дома.

Я усмехнулся, а на её губах заиграла легкая улыбка. Пока она порхала от стола у окна к шкафчикам на стене, я рассматривал место, в котором оказался. Оно не вязалось со словом «дом» в моём понимании. Хотя я и не надеялся увидеть современную гостиную в белом и черном, но деревянные стены с прибитыми деревянными же полками и шкафчиками и развешенные под потолком пучки сухих трав удивили меня куда сильнее, чем могли бы. На полках стояли баночки с вареньем, жестяные ёмкости, на этикетках которых значилось «чай зелёный», «чай чёрный», «мята» и прочее. Стол у окна, на котором благодаря Соне появились столовые приборы и кружки — обыкновенный, какие продаются в каждом магазине — был небольшим и каким-то квадратным. За ним явно никогда не принимали более двух гостей.

У стены, справа от входной двери, располагался низкий диванчик, заваленный подушками из разноцветных лоскутов. Что-то кольнуло внутри при взгляде на него и захотелось улыбнуться.

Параллельная стена скрывалась за зелёной тканью. На вид она была обыкновенной легкой, но не прозрачной занавеской, не дававшей ни единой возможности посмотреть, что она скрывает. Она, как и диванчик, заставила меня трепетать, но если на диван смотреть было даже приятно, то занавеска отпугивала и возрождала во мне ненависть. Я поспешил отвернуться.

— Чего стоишь, как неродной? — Соня улыбалась, но понимала, что я почувствовал, — об этом говорили её глаза — И расслабься, я тебя не укушу, чего бы тебе ни наговорила Аня.

Я покорно сел на стул, напротив села Соня. На фоне зеленой занавески рыжие волосы потускнели, но сама Соня оставалась такой же милой и улыбающейся. Я пытался смотреть на неё спокойно: обычная девушка в необычном доме, только и всего. Только раздражающая ненависть продолжала теплиться в душе, а преумножала её зелёная занавеска. Интересно, что за ней скрывалось?

— Чай с лесными ягодами, — сказала Соня, пододвигая ко мне чашку. — Ты любишь. Если твои вкусы не изменились, конечно…

— Спасибо.

Повисло неловкое молчание. Я не знал, с чего начать, и надеялся, что Соня избавит меня от необходимости задавать вопросы. Ей наверняка было известно больше, чем мне, но рассказывать она не торопилась.

— Почему ты живёшь здесь? — поинтересовался я, глядя в кружку с чаем. Более неподходящего ситуации вопроса я придумать не смог.

— А мне так удобно, — Соня пожала плечами. — Я не люблю город, там много людей.

— Ты не любишь людей?

— Люди не любят меня.

Снова молчание. Я пытался понять, что она имеет в виду, и в памяти возникла увиденная недавно картина: она передавала светящуюся жидкость мужчине. Кажется, я поменялся в лице, потому что Соня вздохнула и сказала:

— Знаешь, Саш, — от этого «Саш» по коже пробежали мурашки — так мягко и нежно, и ещё, кажется, грустно звучал её голос, — я выпровожу тебя за дверь, если ты не

перестанешь молчать и… Может, ты боишься меня? Или поверил Ане? Она — сказочница, такого напридумывать может… Ну, Саш.

Я улыбнулся, но молчал. Она начала злиться, и мне это понравилось. Может, мне нравилось это и раньше, потому что приятное чувство ностальгии постепенно вытесняло ненависть.

— А я не шучу! — заявила Соня, подскочила ко мне и, обхватив плечо руками, потянула меня со стула. — Всё, выметайся!

Она так забавно нахмурилась и так сморщила носик, что я не мог не рассмеяться. Уголки её губ тоже поползли вверх, но она упрямо продолжала тянуть меня к двери. Эта затея не принесла ровным счетом ничего, я не сдвинулся с места, зато в который раз отметил, что её ко мне прикосновения были необычайно горячими.

— Всё-всё, — я примирительно поднял руки, и она, наконец, отпустила меня. — Буду разговаривать и теперь, даже если ты захочешь, заткнуть меня не получится.

Соня ничего не ответила, только улыбнулась, и вернулась на своё место. Она поднесла к губам кружку и выжидающе на меня посмотрела. Я бы на её месте так не ждал бесконечного потока вопросов, но сама напросилась.

— Я недавно видел тебя в городе, ты передавала что-то мужчине… Жидкость светилась. Это была какая-то подкрашенная вода или что-то вроде?

— Следующий вопрос.

Я несколько опешил, но покорно кивнул.

— Почему ты убегала от меня каждый раз, когда мы встречались?

— И ещё один вопрос.

— Почему… — я хотел спросить про ненависть, которая овладевала мной каждый раз при взгляде на неё, но не решился, — Аня и Антон не хотели мне рассказывать о тебе, не пускали к тебе?

— Спроси ещё, почему меня называют ведьмой. Ну же, давай. Спрашивай.

— Почему тебя называют ведьмой?

— Вот и хорошо. Я могу рассказать тебе о себе и отвечу сразу на все эти вопросы. Мне так проще, понимаешь? Готов слушать и не перебивать?

— Конечно! — я театрально закрыл рот на замок и выбросил ключик.

— Вот мне и удалось тебя заткнуть, — весело подмигнула мне Соня, поставила локти на стол, подперла ладонями голову и начала свой рассказ, — Я — ведьма, самая настоящая. Да-да, не смейся. Я, правда, ведьма, дар мне передался от бабушки, как и всем колдуньям из легенд и сказок. Ты мне не веришь, я вижу. Первый раз ты тоже мне не поверил и изогнул бровь точь-в-точь как сейчас. Меня раздражает эта твоя привычка…

Она щелкнула пальцами, и сначала от них посыпались искры в разные стороны. Я вскочил, уронив стул. Я боялся, что искры подожгут что-то деревянное в этом деревянный-каждый-миллиметр доме, но искры исчезали на полпути к столешнице. Потом над пальцами Сони вспыхнул огонёк, который, колыхаясь, горел пару секунд, а потом, стоило ей лишь опустить руку, испарился, оставив легкий запах тлеющей спички.

— И в первый раз я испугался, да? — усмехнулся я негромко, поднимая стул.

— Нет, ты и сейчас не испугался, — улыбнулась Соня, и я знал, что она не врёт.

Удивление — единственное чувство, что я испытал, но мне не хотелось убежать от девушки с типично-ведьминскими рыжими волосами. У меня даже создалось впечатление, что глубоко внутри я ни на грамм не сомневался в её честности, когда она сказала, что была ведьмой.

— Поэтому жить здесь мне удобнее и безопаснее. Здесь мне никто не мешает. И никто не пытается убить, кстати, — она усмехнулась. — Хотя недовольных покупателей у меня ещё не было.

— То есть о тебе знают и другие люди?

— Конечно. Сейчас этим никого не удивить, поэтому и на кострах не сжигают. Ко мне обращаются за помощью тогда, когда медицина уже бессильна. Общаться с ведьмой до сих пор считается чем-то вроде дурного тона, поэтому обо мне стараются не говорить. А многие не верят, пока нужда их самих не приводит ко мне. Тогда я помогаю за разумную плату — продаю зелья, настойки, порошки… Разное, в общем. У мужчины, с которым ты меня видел, тяжело болела жена.

Я кивнул и поднёс к губам чашку. Прохладный чай ненадолго отвлек моё внимание. Лесные ягоды пахли теплом и светом, и я мысленно поблагодарил Соню ещё раз. Только вот… Мне показалось, что, когда она говорила про деньги, голос её дрогнул и она отвела глаза. Может, все-таки показалось?

— По-моему, это неплохо, — заметил я, пытаясь воскресить затухший разговор.

Губы Сони искривились в неправильной усмешке, но она быстро взяла себя в руки.

— Добавить кипятка? — и она забрала чашку, я даже не успел раскрыть рта. Она заранее знала ответ.

— А что за той шторкой?

— Стол, книги, котёл — ничего интересного. Не ходи туда.

Я кивнул, но всё очарование нашей беседы вдруг исчезло. Я взглянул на штору поверх Сониного плеча. Обыкновенная, колышущаяся материя. Я, наверное, был сумасшедшим, если простой кусок ткани вызывал острое желание сорвать его и порвать в клочья. Ощущение, что это желание возникло не впервые, не оставляло меня. В этом

доме всё было странным, всё было связано с Соней и, казалось, со мной.

* * *

Я вернулся домой вечером. После разговора о зельях и шторе мы говорили мало, на отвлеченные темы вроде любимого цвета и нелюбимого времени года. Я узнал о Соне всё. Всё, кроме самого важного для меня. Я так и не осмелился спросить, какие отношения связывали нас раньше, почему она убегала от меня и что она знала о моей амнезии. Сама она не спешила отвечать на эти вопросы, хотя я подозревал, что она прекрасно знала, что я хотел услышать.

Антон сидел в гостиной и невидящим взглядом пялился в телевизор, по которому шла какая-то жутко нудная, наигранная программа с ведущим в очках. Тоха даже не сразу заметил, что я вошёл в комнату.

— Аня домой ушла?

Антон вздрогнул и, наконец, перевёл взгляд на меня.

— Жди-дожидайся. Она в комнате, спит.

Мы прекрасно знали об этой её особенности — когда Аня сильно волновалась, её клонило в сон. Как за неё переживали родители, когда она сдавала итоговые экзамены в школе! Мне рассказывали, её чуть ли не энергетиками напоить хотели. Но, конечно, до такого дело не дошло.

— Как Соня? — как бы между прочим спросил Антон.

Я сел рядом с ним и нажал на красную кнопку, выключив телевизор.

— Хорошо.

В комнате царил приятный полумрак. Свет Антон не включал, а солнце закуталось в плотную шаль из туч и не хотело показываться. Вскоре снова пошел дождь, и я был рад, что успел добежать до дома.

Мне всегда было комфортно в сумерках, порой я специально не включал свет в своей комнате поздним вечером, и тогда единственным освящением становился экран ноутбука или настольная лампа. Сидя в родной, полускрытой в тени комнате я постепенно успокоился. Ненависть, смятение, страх чего-то непонятного, радость и приятно-грустный осадок после визита к Соне, сопровождавшие меня по дороге домой, отступили. Я и сам не заметил, как начал неторопливо, но эмоционально рассказывать о часах, проведенных в странном деревянном доме.

Антон улыбался. Очень искренне, но иногда опускал глаза. Я не мог найти связь между моментами, когда это случалось, потому не понимал, что ему не нравилось. Мне же нравилось всё: я снова очутился за столом с чашкой чая в руках, вдыхал аромат лесных ягод и смотрел на ведьму по имени Соня. Я вдруг подумал, что слово «ведьма» — грубое, мрачное, окутанное суевериями — совсем не подходит этому милому и светлому имени. А закончив рассказ, осознал, что, несмотря на любимую атмосферу вокруг, я бы с радостью вернулся в дом, освященный мягким светом свечей и одной-единственной электрической лампочкой под потолком.

— Мы договорились встретиться завтра.

— Это замечательно! — воскликнула появившаяся в дверном проёме Аня. Она улыбалась, а глаза блестели, но не от радости, а от слёз. Лохматая голова наклонилась к дверному косяку, на который она навалилась, глаза закрылись, и Аня заплакала.

* * *

Я проводил с Соней всё время, которое только мог. Я часто ходил к ней в гости и приглашал в нашу с Тохой берлогу, искал с ней по «лесам и полям» травы и ягоды, названия которых знала только она, сопровождал в библиотеку, гулял по ночам и водил в кафе. Она быстро подружилась с Антоном, который многое о ней слышал от Ани и, конечно, от меня, наладила когда-то подорванные отношения с Саней и Аней. С последней, как оказалось, они были особенно дружны раньше, но потом Аня долго не могла простить ей что-то. Что именно, мне, конечно, не говорили. Но я не интересовался. Мне было слишком хорошо, чтобы снова отравлять жизнь расспросами и попытками докопаться до истины.

Единственное, куда я не мог сопровождать Соню, так это на встречи с её клиентами. Она вообще не открывала мне ведьмовскую сторону своей жизни. Подходить к шторе мне по-прежнему запрещалось, я редко видел в её руках зелья или склянки с каким-нибудь чудесным порошком. Она будто специально скрывала от меня всё это и не говорила, когда, что и зачем у неё попросили. Бывало и так, что мы договаривались встретиться в парке, а я ловил её на полпути — она шла с очередной встречи «по работе». Меня несколько обижала её скрытность, ведь она знала обо мне абсолютно всё.

Может быть, именно поэтому её занятие начинало мне нравиться всё меньше. Порой Соня не спала по ночам, потому что зелье варилось около суток и требовало постоянного наблюдения. Иногда она выходила за травами в плохую погоду, в проливной дождь. Всё это подрывало её здоровье. Спустя месяц нашего возобновившегося общения я заметил, что она часто закашливалась и маскировала синяки под глазами косметикой.

— Да всё со мной хорошо, — махала рукой Соня, когда я просил её не так напрягаться. — Им нужнее.

Видимо под тем же девизом она согласилась позировать для художницы. Я, наконец, узнал её имя — её звали Эльвира, и Соня восхищалась ею. Она видела в этой женщине

пример того, как можно начать жизнь сначала, «воскреснуть». Они быстро сдружились, а плоды их дружбы занимали большие заказные рамы одну за другой. Соне шли любые образы, от неё невозможно было оторвать глаз, будь она в платье, брюках, комбинезоне… Особенно мне нравилась картина с изображением тёмного, пасмурного дня. Шёл дождь, и Сонины волосы намокли. Она стояла одна посреди улицы и, несмотря на холод — на ней было простое чёрное платье — улыбалась, держала в руках солнце. В итоге эта картина оказалась у меня — подарок на день рождения. Она заняла почётное место на стене напротив кровати, и я мог любоваться Соней в любое время.

В тот раз Соня потащила меня с собой к Эльвире. Я никогда не был против её общества, но подозревал, что это будет неудобно для художницы. Наверное, сложно работать, когда над душой стоял посторонний.

На моё удивление, художница открыла нам очень быстро и, приветливо улыбаясь, пустила в квартиру — она сняла её на время проживания в городе. Комната, в которую она повела нас, не отличалась ото всех других обычных комнат, только мебели было меньше — диван, круглый столик рядом со стеклянной вазой и жёлтым тюльпаном в ней да рабочее место художницы — мольберт, закрытый ящичек на высокой подставке. Оказалось, это были краски.

— Проходите, рада, что вы пришли вместе! Саша, ты будешь чай?

А потом были чай с необычными конфетами с розовой посыпкой, похожей на кусочки печенья, разговоры об искусстве и чувствах, волнующих людей. В те редкие минуты, когда в комнате воцарялась тишина, я думал, какой непринужденной и приятной была эта беседа. Исчезли возрастные рамки, мы забыли о рознящихся вкусах и интересах. Такие моменты я ценил в жизни больше всего и хотел помнить даже тогда, когда мне снова отшибет память.

Молчание снова затянулось. Эльвира занималась портретом — видимо, рисовала Сонины руки. По её же признанию, руки были её ахиллесовой пятой. Соня сидела смирно и терпеливо ждала. Её сосредоточенное личико и красневшие от напряжения глаза заставляли меня глупо улыбаться. Мне очень хотелось её рассмешить, но она запретила мне это делать. На портрете она не должна была улыбаться или хоть взглядом намекать на радость, ведь на картине она примерила образ духа луны. «Хочу нарисовать светлую грусть, обреченную любовь — хоть что-то меланхоличное! И гамма, знаете, такая интересная получится…» — щебетала Эльвира время от времени и с энтузиазмом возвращалась к работе.

Так что мне не оставалось ничего, кроме как сидеть на подоконнике, допивать чай и смотреть на Соню неотрывно. Но мне нравилось. Это, кажется, был первый момент, когда я понял, что влюбился в Соню. Возможно, любовь дремала во мне давно, ещё до амнезии, и просто пробудилась в тот солнечный день. Мне, по большому счёту, было всё равно. Я наслаждался новым чувством, вытеснившим привычную ненависть, и не мог оторвать глаз от модели. Такую Соню я видел редко: сосредоточенную, спокойную, даже хмурую. Но на духа или «хоть что-то меланхоличное» она, как ни старалась, не походила. Солнце сыграло с ней шутку, и если лицо её оставалось холодным и безэмоциональным, то веснушки, распущенные, приглаженные волосы, платье — всё светилось под лёгкими касаниями солнечных лучей. Им не препятствовали ни шторы, ни тюль — их просто не было.

— Так не пойдёт.

Наконец и Эльвире надоело превращать тёплые цвета в холодные на холсте, и она принесла какую-то непонятную, перепачканную маслянистыми разводами простыню. Она встряхнула её, придирчиво осмотрела и обратилась ко мне с просьбой повесить на окно. Я, смеясь — сдерживать уже просто не было сил — встал на подоконник и перекинул простынь через гардину, кое-как закрепил булавкой, растянул с одного угла, с другого. Получилось отвратительно и неаккуратно, но и я, и Эльвира остались довольны. Комната погрузилась в приятный, мягкий полумрак, и горящие рыжие волосы немного потухли.

Появилась друга проблема — Соня начала смеяться. Смеяться просто до слёз. Она хохотала, откинув голову назад, плечи её сотрясались, а в уголках глаз собрались слёзки. Так бережно и внимательно разбросанные рукой художницы по плечам волосы в особом, понятном только Эльвире беспорядке, скользнули за спину.

Так вместе мы смеялись минуты две, пока Соня не схватилась за живот.

— Чтобы ты со своим ростом на подоконник вставал — всё видела, но не это! — заметила она, вытирая слёзки. — Ты бы себя видел!..

Эльвира не смеялась, но улыбалась. Она терпеливо ждала и наблюдала за тем, как я присел рядом с Соней на колени и пытался соорудить на её голове некое подобие того беспорядка. Мягкие пушистые волосы не слушались, и Соня помогала мне. Её прикосновения по-прежнему обжигали, но это были не ненависть, не отвращение, не страх, как когда-то. Нет, совсем другое…

В тот день я понял, что влюбился в Соню. Я хотел постоянно смотреть на неё, пересчитывать её веснушки, касаться её, говорить с ней и иногда раздражать её. В такие моменты она смешно хмурилась, задирала нос и отворачивалась, чтобы через минуту или две повернуться снова и посмотреть бесконечно грустными глазами. Впрочем, и грусть быстро исчезала, а маленькая ссора забывалась.

Возможно в тот день, когда я понял, что влюбился в Соню, я начал вспоминать.

* * *

Августовские вечера мне нравились больше всех остальных. Я люблю тень, а приятный, тёплый во всех отношениях полумрак после захода солнца — те моменты, когда небо красится в серо-голубой, освещаемый полупрозрачными последними лучами — как нельзя подходит под мои вкусы.

Мы задержались в парке именно до этих последних лучей. Хотели что-то собирать, но уже давно позабыли об этом. Соня сидела на траве и читала. В её блокноте с коричневыми страницами было много всего: от дневниковых записей до засушенных листиков. Я ходил рядом, как ребенок вокруг ёлки, собирал цветы и украдкой рассматривал Соню.

Неделю назад, в тот самый день Эльвира решила нарисовать нас вдвоём, будто дух плачет над телом возлюбленного. Я согласился сразу, а Соня почему-то мялась, но в итоге позволила мне лечь рядом и положить голову ей на колени. Приказали закрыть глаза, и я повиновался. Последним, что я увидел, были глаза Сони. Мне казалось, что она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, и эти огромные глаза снова преследовали меня во снах.

Я думал об этом, собирая цветы. Её глаза не давали мне покоя, но я не хотел спрашивать. Я боялся. Я страшно боялся, что она уйдёт. Мысль о том, что Соня снова исчезнет из моей жизни, превратилась в фобию.

Наконец, набрав приличный букет, я уселся за Сониной спиной и принялся аккуратно вплетать в распущенный волосы цветы. В сияющей рыжине появились синие, белые, желтые точки. Мне нравилось вдыхать запах солнца, луга и её волос.

— Это что ты сейчас взял? Ромашку?

— Да.

— Оставь мне несколько, они мне сегодня нужны.

— Ты будешь сегодня спать?

— Наверное, нет.

Мне очень хотелось помочь ей. Все ромашки откладывать в сторону. Я смотрел через плечо Сони в её блокнот. Кажется, она в который раз перечитывала рецепт, но что за зелье, для чего и как оно создавалось, всегда скрывалось от моего внимания. Это тоже раздражало. Сильно.

— Наверное, мне пора, — Соня захлопнула блокнот и резко поднялась на ноги. Половина цветов из её волос посыпались на меня, и я хмуро посмотрел на неё снизу вверх сквозь пелену разноцветных пятнышек.

— С чего это вдруг?

— Мне нужно начать работу, иначе я не успею, — Соня робко улыбнулась, но улыбка вышла невесёлой.

— Может, ты перестанешь работать по ночам? — я поднялся на ноги и смотрел на неё в привычном режиме «сверху вниз». — Ты себя в гроб загонишь.

— Я же потом отсыпаюсь!..

— Не вешаю лапшу, я знаю, как ты отсыпаешься.

Соня насупилась и молчала, скрестив руки на груди. Я тоже молчал и ждал, когда она, наконец, признает, что я прав. Так мы провели около пяти минут, но в итоге всё завершилось так же, как и всегда — я сдался.

— Пойдём, раньше начнёшь — раньше закончишь.

Я отобрал у Сони её сумку, запихнул в неё все оставшиеся цветы и пытался застегнуть несчастную застёжку.

— Не пыхти, — засмеялась Соня и забрала сумку.

Я ничего не ответил, засунул руки в карманы и вышагивал рядом с ней. Соня что-то щебетала, и моё плохое настроение быстро улетучилось вместе с последними лучами солнца.

* * *

Я стоял на крыльце Сониного дома. Я проводил её до дома и, попрощавшись, пошёл к себе. Когда и что во мне переклинило — не знал и на полпути вернулся обратно. Теперь двери дома темнели передо мной, и я мялся в нерешительности. Это напоминало мои сны — те самые старые сны перед встречей с Соней. Неприятно-липкое чувство обнимало со спины, и, когда оно почти меня затянуло, я постучал в дверь. Поняв, что она не заперта, я вошёл.

Дом как всегда встретил меня теплом и уютом, что было очень приятно после прохлады августовской ночи. Соня сидела за столом, обнимая одно колено. Широкий ворот синей туники сполз с одного плеча, обнажив бледную кожу. Перед ней горели свечи. Она жгла цветы. Цветы, которые я запихивал в её сумку.

— Чем занимаешься?

Скрипнула дверь, закрываясь. Пара шагов — ближе к ней. Трещало пламя, дышала Соня.

— Жду, когда сварится зелье, — безразлично — деланно-безразлично. Соня мнимо спокойно и небрежно смахнула на пол цветы и опустила ногу.

Во мне закипала злость. Такая яркая, что скоро я вспомнил о своей ненависти. Она снова возникла, более сильная, чем была раньше. И я перестал её контролировать.

— Зачем ты пришёл?

— Помочь, — слишком зло бросил я и посмотрел на зелёную шторку, впервые при мне сдвинутую в сторону. — Почему ты скрываешь свою «лабораторию»?

— Я говорила, мне просто не хочется втягивать в это кого-то, — шторка вернулась в привычное положение.

Я огляделся. Мне нужно было смотреть куда-то, только не на неё. Ненависть усиливалась, едва в поле зрения попадали рыжие волосы. Ненависть подпитывалась чем-то теперь, чем-то таким же сильным. Я знал чем, и от этого знания мне становилось только хуже. Перед глазами начинали мелькать неясные тёмные картинки и силуэты, и в комнате повышалась температура, и я задыхался.

— Ты собираешься не спать всю ночь со мной?

— Да, — губы не слушались, во рту пересохло. Я прошел ещё несколько метров, упал на диван, укрытый лоскутным одеялом и откинулся на подушку. Голова постепенно наливалась свинцом.

— Ты в порядке? Это, наверное, из-за запаха зелья, с непривычки… — Соня осторожно села рядом и застыла, с беспокойством глядя на меня.

Я тоже смотрел на неё. Такая милая, грустная, нежная… Пушистые волосы спадали вперёд, на грудь, и горели. В них запуталась ёлочная гирлянда. Яркая. С золотыми огоньками.

Ненависть или любовь — я уже не мог различать их — смешались, поглотили друг друга. В груди полыхал костер, мне непонятный. Затуманивал разум. Контролировал тело.

Я резко подтянулся и…

Сонины губы оказались мягкими и сладкими. Я вспомнил о мёде и терпком вине. Поцелуй опьянял.

Я прижимал её к себе. Она была тёплой. Тёплой с запахом цветов и огня.

Соня не отталкивала меня, не убирала мои руки с талии. Она отвечала. Она невесомо касалась пальцами моих плеч, щек, шеи. Это сводило с ума.

И вдруг яркая вспышка заставила меня от неё оторваться. Я смотрел и не видел. Я ослеп на несколько мгновений…

…а когда перед глазами вновь появились знакомые деревянные стены, Соня стояла у стола спиной ко мне. Словно статуя, не шелохнувшись.

— Зря я это сделал, да?..

Я постепенно приходил в себя. Внезапное наваждение исчезало. Но хотя оно и казалось одержимостью, где-то внутри я себя контролировал. Я сам хотел этого поцелуя. И конечно, о нём не жалел. Только вот…

— Нет, — негромко, но твердо и уверенно как всегда, сказала Соня, заправила прядку за ухо, чтобы та снова упала вперёд. — Только нам больше не нужно… общаться… встречаться. Я проявила слабость, когда разрешила тебе прийти ко мне тогда, — она обернулась и вздрогнула. Я стоял к ней очень близко и смотрел сверху вниз.

— Почему?

Соня не успела отойти, я схватил её за запястье и потянул на себя, заставляя смотреть в глаза.

— Это сложно. Это не закончится ничем хорошим. Ни для меня, ни для тебя. Саш, просто поверь…

— Я всё вспомнил. Я вспомнил, Соня.

* * *

В доме Сони очень сильно пахло мятой и мёдом. Эти запахи появлялись только тогда, когда она готовила очередную бурду, вроде приворотного зелья. От приворотного оно отличалось тем, что бедняга, попадавший под его действие, не превращался в безвольно-влюбленную-по-уши куклу, а начинал видеть только лучшие черты в человеке, который его опоил, и серьёзно влюблялся. Или думал, что влюблялся — у всех было по-разному. Я одинаково ненавидел оба финала, ведь знал, что такая любовь настоящей не будет никогда.

Раздражающий запах повис в воздухе салатово-голубым прозрачным туманом, или мне просто казалось из-за тусклого освещения и собственного восприятия.

Сони в доме не было. Наверняка, вышла за очередным пучком мяты. Я подошёл к её котлу — так я называл обыкновенную кастрюлю. В ней бурлила фиолетовая жидкость с розовыми разводами. Я помешал варево деревянной ложкой и не встретил сопротивления. Жидкость, казалось, плотности не имела.

Я люто ненавидел то, чем занималась Соня. Я был не против зелья исцеления, удачи и прочей маленькой, доброй ерунды. Но она не гнушалась и зельями очарования, болезней и прочей мерзости. Она объясняла это так: « В мире должен быть баланс: если есть зелья для добрых дел, должны быть для злых — так меня учили».

— Привет, ты давно ждёшь?

— Нет.

Соня оттеснила меня от «котла» и тут же бросила в него зелёные лепесточки. Фиолетовый цвет приобрел более холодный оттенок.

— Не подходи к ним, пожалуйста.

— Не готовь их, пожалуйста.

Последняя наша встреча завершилась приятно, с поцелуями и долгим прощанием. Но меня угораздило встретить Соню на улице. Она продавала мрачное зелье тёмно-зелёного цвета, почти чёрного. Чем темнее цвет зелья, тем опаснее оно, тем сильнее его действие. Ничего хорошего это не предвещало.

— Иди домой, а то надышишься, голова будет болеть.

Я проигнорировал её и сел на диван — любимое моё место в Сонином доме. Часто он становился моим спальным местом, если вдруг лень было идти домой или ноги не несли.

Последнее время ссоры с Соней из-за её «увлечений» происходили часто, и этот многострадальный диван не раз встречал меня, пьяного в хлам. Я не мог от неё отказаться, как бы ни ненавидел её занятие.

— Не молчи.

Соня всегда просила меня говорить с ней. Постоянно. Стоило замолчать на пять минут, она непременно подавала голос. Сначала я этому не удивлялся, потом начал задумываться, а потом понял — Соня была одинока в детстве. Дети, воспитанные на сказках о злых ведьмах, её сторонились. В школе, в старших классах, а потом в институте, который она бросила из-за смерти бабушки, закончив кое-как первый курс, было проще. Только осадок остался, в Соне поселился страх тишины. Она боялась остаться одна, слышать в ответ молчание…

— Я не знаю, что делать.

Это было правдой. Я любил Соню, любил до безумия. Я знал, что она чувствовала ко мне то же. Я понимал, что не должен отбирать её свободу, не могу решать за неё. Изготовление зелий и снадобий было единственным, в чем мы не могли согласиться. Мне хотелось, чтобы она бросила это, ведь это подрывало её здоровье и здоровье других. Она готовила и те зелья, что облегчали страдания тяжелобольных. Убивали их.

— Оставь это, пожалуйста. Я просила тебе не ходить ко мне, когда я работаю.

— И вечно будешь скрывать всё за зелёной шторкой?

— Если понадобится…

Я вздохнул и, поднявшись, подошёл к ней. Она стояла ко мне спиной, и я обнял её за плечи.

— Сонь, неужели ты хочешь заниматься этим до конца жизни? Всегда быть ведьмой?

— Да, как моя бабушка, прабабушка… как вся моя семья. Это мой долг.

— А как на счёт института? Ты ведь училась и хотела закончить.

— Мы много раз говорили об этом, — она недовольно подернула плечиками, пытаясь сбросить с них мои ладони, но я лишь прижал её к себе и положил подбородок на её

макушку. — Университет и зелья не совместимы, мне не хватит времени ни на то, ни на другое. Я не хочу нарушать семейные традиции.

— Кому они нужны такие, Сонь? Ты ведь убиваешь людей…

— Но и спасаю тоже, — она немного помолчала, а потом убрала-таки мои руки и сделала несколько шагов вперёд, — Саш, отпусти.

Я молча ушёл.

Проходил по любимому мною парку. Здесь я поймал Соню когда-то и уговорил пойти со мной на свидание. Даже странно было вспоминать, как она сторонилась меня первое время, не подпускала к себе. А вот сейчас я рядом с ней, рядом всегда, но одна её сторона все так же от меня ускользает. Соня недолго держала в секрете свой дар, а я поверил ей быстро и почти без происшествий. Разбитая кружка не считается. И всё было прекрасно. До этих чёртовых зелий.

Не знаю, что это было — судьба или предчувствие, но я решил пойти длинным путём через улочку со скамейками. На одной из них сидела ничем не примечательная компания — три-четыре парня, чуть старше двадцати.

Поднялся ветер.

— …и поделом ей, — донесся до меня тихий, тонкий голос одного из компании.

Я напрягся и замедлил шаг.

— Это неправильно…

— Что неправильно? Мы ж не убьем её! Да спасётся она, думаешь, ведьма не выберется из горящего дома?

— Чепуха! Она наверняка и огонь заклинать умеет! Мы просто припугнем.

— Да пусть валит из города! Жить спокойно не дает. Её зелье отца сгубило…

— Вообще-то Алёнка сама пошла к ней… Он ведь не выжил бы, Кирюх, она его страдания облегчить хотела.

— То же мне, дочка. Родного отца!..

Я уже не слушал их. Я миновал конец улицы и сорвался на бег. Кроме Сони в городе ведьм больше не было, а если бы были она рассказала бы мне. Если бы были — к ней не ходило бы столько людей с просьбами исполнить их желания!

— Открывай! Открывай, чёрт возьми! Соня!

Старая, хлипкая дверь затрещала и отворилась. Я вбежал в дом.

— Ты должна уходить! Сейчас же!

Я схватил её за руку и потащил к выходу, но она вырвалась.

— Что? Что происходит? Я должна закончить, зелье ведь почти…

— Да сгори в Преисподней твои зелья! — прорычал я и повалил кастрюлю на пол. Фиолетово-синяя жидкость разлилась по полу.

— Да ты сумасшедший! Зачем?..

— Всё из-за них! Они убьют тебя. Они всё сожгут, все из-за них!..

Мне казалось, я слышал шаги с улицы. Я тяжело дышал и думал об одном — как спасти Соню.

— Пойдём, — я попытался подхватить её на руки, но она снова вывернулась.

— Саша, успокойся. Всё будет хорошо. Пожалуйста, перестань. Я договорюсь, не впервой…

Шаги теперь слышались отчетливо. А потом через открытое окно в дом просочился едва различимый звук чиркающей спички. Соня в мгновение ока оказалась на крыльце и закрыла за собой дверь.

Усталость, страх и ненависть поглотили меня. Неужели ей это варево дороже жизни? Неужели она не хочет быть как все, как я, быть со мной? Неужели ни я, ни собственные интересы и желания для неё… Неужели эти склянки — смысл всей её жизни?!

Соня вернулась скоро. Она вошла в дом, осторожно прикрыла за собой дверь.

— Ты в порядке? Где они?

Я бросился к ней, но, не успев сделать и трёх шагов, остановился. Она дрожала и, опустив глаза, сжимала ткань рукава. Так продолжалось недолго, вскоре она выпрямилась и выглядела по-прежнему гордой, независимой и абсолютно спокойной.

Я же раздражался лишь больше. Меня злило всё: её потрепанный вид, её вечно сползающая с одного плеча майка, обнаженные бледные ключицы и краснеющий след от чьей-то пятерни на щеке.

— Соня, ты не должна была…

Я, наконец, подошёл к ней и обнял. Касаясь мягких рыжих волос, я думал лишь об одном: кто виноват в этом? Виновато колдовство. Зелья. Эффект от них, противоречивший законам природы.

— Перестань, — сказал я. — Давай сорвем эту штору, выбросим пучки трав, кастрюлю по назначению использовать будем. Начни с начала, тебя никто не заставляет быть той, кем ты являешься сейчас.

— Кем? Кто я сейчас? — она оттолкнула меня и посмотрела прямо в глаза, с вызовом и видом оскорбленного котёнка.

— Ведьма, — холодно ответил я. Раньше это слово вызывало трепет и даже восторг. Теперь я понял, что оно — проклятье.

— Если тебе не нужна ведьма, уходи.

Она посторонилась, освобождая путь к двери. В её глазах блестели слёзы, но она не отказалась бы от своих слов ни тогда, ни через месяцы после.

— Мне нужна ты, Соня. Ведьма или нет. Ты. Ты, которая говорила, что хочешь закончить учёбу. Ты, которая смеётся, когда я выбегаю под дождь и кричу что-то, как последний придурок. Ты, которая сказала как-то, что никогда не хотела жить такой жизнью. Так в чём дело? Почему ты не можешь всё это бросить?!

— Не могу. Просто не могу, Саш. Не могу.

Соня качала головой и плакала. Я злился, тяжело дышал и понимал, что должен был ей помочь. Она, как зависимая, не могла бросить всё. Но хотела. Впервые я видел в её глазах острое желание вырваться из заключение, куда её загнала то ли она сама, то ли семья, и бесконечную мольбу.

— Хорошо, — на удивление спокойно сказал я. Подошёл к полкам, где стояли флаконы и бутылочки — дорога казалась очень длинной и как будто ускользающей куда-то. Я взял бутылочку с синей жидкостью, показавшуюся мне невероятно тяжелой, будто в ней плескались кирпичи. С трудом вытащил пробку. Зелья, которые могли убить человека, Соня хранила под замком. Я не боялся.

— Ты что задумал?! Даже не…

Она, конечно, не успела. Я залпом выпил синюю жидкость с ягодным привкусом. Обернувшись, я улыбнулся и хотел что-то сказать, но язык, почему-то, не слушался. Соня плакала.

* * *

— Я всё вспомнил, Сонь, — пробормотал я снова.

Соня молчала. Она внимательно смотрела на меня и не шевелилась. Не дышала, как мне казалось.

Я отпустил её руку и огляделся. Теперь я смотрел на стол, полки, занавеску и видел их по-настоящему, видел такими, какими видел до амнезии. Амнезии, в которой, как оказалось, был виноват сам.

— Не молчи, — привычно попросила Соня, и я понял, что она ни раз не произносила эту фразу с момента нашего второго знакомства.

— Я вспомнил, — повторил я и вдохнул. Дышать стало проще. Не потому что комната хорошо проветривалась, а потому, что на душе стало легче. Что-то исчезло. Я понял что — ненависть к Соне. Точнее, её иллюзия.

— Ты уйдёшь теперь?

— А я должен?

— Из-за меня ты потерял память.

— Сонь, я люблю тебя.

Я, отчего-то краснея под её пристальным взглядом, принялся накрывать на стол. Первое, что я сделал — выключил плиту с зельем. Потом поставил воду, достал чашки. Вскоре мы сидели за столом друг напротив друга и пили чай, как в тот день, когда я впервые пришел к ней во время амнезии. Как в любой другой день раньше.

— Ненавидишь меня? Я видела это.

— Я ненавидел тебя. Очень долго, всё время: пока гонялся за тобой по городу, уговаривал Антона и Аню позволить встретиться с тобой, когда видел тебя во снах… Я так ненавидел тебя! И только сейчас понял, что это — неправда. Вся эта ненависть, она была не к тебе.

— К кому тогда?

— Я ненавидел себя. Я и сейчас себя недолюбливаю, — я усмехнулся от нелепости и правдивости сказанного. — За то, что выпил зелье. Я хотел показать тебе, к чему может привести это твоё «увлечение». Но что это было на самом деле? Обыкновенная трусость! Слабость! Я хотел избавиться от проблемы и выставить себя героем.

— Жалко, что ты взял именно это зелье.

— Почему?

— Если бы выпил зелье, которое стояло рядом, отрастил бы десятиметровую косу, — с улыбкой сказала Соня, пряча взгляд за чашкой с чаем.

* * *

Антон долго не верил в причину моей амнезии, а потом целых три дня сокрушался, что игра была нечестной: откуда он мог знать, что Сонины штучки — настоящая магия?

Но эти факты никак не повлияли на нашу дружбу. Мы по-прежнему вместе гуляли, ходили в кино, выезжали на пикники. Заканчивалось лето.

— Замёрзла? — я стащил с себя свитер и напялил его на Соню. Соня промолчала и положила голову мне на плечо, а я снова обнял её.

Ночь была холодной. Мы могли в любой момент зайти в дом, но отчего-то нам не хотелось этого делать. Играл оркестр сверчков. Было очень хорошо и спокойно.

— Я люблю тебя, — пробормотала Соня, уткнувшись носом мне в шею.

Я напрягся. Её интонация изменилась, голос звучал тоньше, чем следовало бы. С ней что-то происходило, не первый день. Я не раз спрашивал её об этом, но она молчала. Как всегда. И я решил тихо наблюдать за ней, чтобы быть готовым прийти на помощь в любую минуту.

Соня подняла голову. Её тело дрожало, будто вот-вот рассыплется на сотни маленьких частичек, стоит лишь дунуть. Я потянулся к ней, намереваясь поцеловать, но она отстранилась.

— Саш, я люблю тебя. Только я… я уеду скоро…

В ушах зашумело, её слова пролетали мимо. Что значит «уеду»? Как это «скоро»? Я смотрел на неё и отстранённо думал о том, что со стороны, наверное, выгляжу очень глупо.

— Что?

Если она снова исчезнет из моей жизни, я в третий раз потеряю всё. И Соню. И себя…

— Саша, я уезжаю, — повторила Соня и наконец подняла взгляд. В нём были безграничная тоска и сожаление. И что-то ещё, смутно напоминающее мне надежду. — Эльвира забирает меня к морю, она хочет создать серию с русалками… Я думаю, так будет лучше.

— Для кого?

— Для нас.

— Для нас?! Для нас?! Я только всё вспомнил, я люблю тебя, мы!..

Она осторожно приложила пальчики к моим губам, заставляя меня замолчать. Огромные глаза смотрели с той же мольбой, а потом она моргнула — одинокая слезинка прокатилась по щеке, — улыбнулась и осторожно поцеловала меня.

Я подумал, что так влюбиться можно только в ведьму. В волшебницу. Влюбиться так бесконечно.

* * *

Соня уехала четвертого сентября. Я, Сашка, вернувшийся в город, Аня и Антон проводили их в аэропорт. Эльвира говорила без умолка, Аня плакала, ребята составляли список сувениров и уговаривали всех фразой «вернёшься, даже моргнуть не успеем!» Мы с Соней больше молчали и улыбались. Но весело не было.

Самолёт улетел, и я поспешил к автобусной остановке. Оставаться в этом месте не было ни малейшего желания. Хотелось только приехать в свой уютный, тёмный уголок, закрыться в нём и забыться: уснуть или, может быть, напиться.

По пути я зашёл в магазин, чтобы хотя бы ненадолго остаться одному. Когда я, ничего не купив, вернулся домой, то застал Тоху и Аню целующимся на кухне. Они, наконец, начали встречаться, и я был страшно рад за них.

— Я за пальто, — бросил я через плечо в ответ на их виноватые взгляды.

Я действительно взял пальто и покинул квартиру. Зачем им мешать? Мне всё равно, где проматывать бесконечные часы до её возвращения.

Ноги сами привели меня в парк. Тот самый, где меня нашёл Антон. Тот, куда я прибежал после выпитого зелья — дорога к парку была единственным воспоминанием, которое ко мне не вернулось и, я думаю, уже не вернётся.

Всё вышло как-то странно и некрасиво. Соня уехала, а я остался здесь, наедине со своими памятью и чувствами. Когда Соня была здесь, у меня не было памяти, была неверно понятая мною ненависть. Но мне было хорошо.

Теперь мне было плохо. Очень.

Соня забрала с собой лето. Снова стало пасмурно, и я, кутаясь в пальто, уселся под тем самым деревом. Если я заболею, время пойдёт быстрее.

Соня победила себя, поэтому уехала. Когда я был в её доме предпоследний раз, мы выбрасывали склянки, сжигали мешочки с травами и искали место огромной отмытой кастрюле. Соня решила, что будет варить в ней компот перед зимой. Она сказала мне решить, какой компот я хочу пить всю зиму. Я серьёзно тогда задумался над этим вопросом.

А ещё она просила узнать, сможет ли восстановиться в институте. А ещё…

Соня осмелилась. Она боялась перемен так же сильно, как тишины и одиночества. Но почему эта смелость так дорого нам обошлась?

Соня освободилась от своего проклятья. А что делать мне? Что было моим проклятьем? Амнезия и память? Что было хуже?..

Я сидел под тем самым деревом, где когда-то лежал, не зная ничего о себе. И подумал, что было бы неплохо забыть всё снова. Хотя бы до её возвращения…