Тот, кто ищет (джен)

Последнее, что мне снится — что я лечу на метле сквозь облако, полное тяжелого холодного дождя. И, проснувшись, продолжаю ощущать и легкость полета, и мокрую одежду, облепившую тело.

Наверное, еще очень рано: солнце только-только встает, и море вдалеке сияет. Спокойное, красивое…чистое… утро. Безмятежное. Воспоминание о том, что было вчера, приходит не сразу, лишь тогда, когда я пытаюсь сесть на кровати и, стиснув зубы, валюсь обратно. Блин, как же больно.

Спальня затоплена утренним светом, и потому темно-серое, колышущееся пятно на стене, в проеме между окнами, сразу приковывает внимание. Что это? Я шарю по тумбочке, нахожу очки, всматриваюсь — и все внутри меня замирает. Серое облако приобретает четкость, точно кто-то наводит резкость в объективе — и из стены ко мне выступает привидение.

Местное привидение, подумать только.

Подросток лет двенадцати, в рваной рубашке и штанах на лямках — такие, кажется, носили дети в старину… веке в девятнадцатом, наверно. Он выглядит немножко как Том Сойер — это первое, что приходит в голову, пока я молча пялюсь на него. Именно такой была картинка в детской книжке — мятая рубашка, штаны на лямках, волосы во все стороны. Только Том Сойер был счастливым ребенком, а от этого разит несчастьем. Он весь какой-то угловатый, грязный, нечесаные волосы свисают грязными прядями.

— Привет, — говорит он, пристально глядя на меня.

— Ага… привет, — отвечаю я растерянно.

— Ты прости, что разбудил — я все время забываю, что проходить через людей нельзя…

Значит, сон про дождевое облако приснился потому, что сквозь меня пролетел этот призрак. Странно, что здесь есть привидения — приют кажется совершенно мертвым местом, в нем не чувствуется ни капли того волшебства, той одухотворенности, которая просто-таки бурлит в Хогвартсе.

Призрак скользит над кроватями ко мне. Его лицо угрюмое, но не враждебное, не злое — и, всматриваясь в острые черты, я вдруг понимаю, кого он мне еще напоминает. Снейпа. Снейпа — таким, каким я видел его в воспоминаниях, на том занятии по Окклюменции, когда случайно применил Щитовые чары. В одном из его воспоминаний-вспышек была ссора — багровый от возмущения мужчина орет на женщину, робко выслушивающую его, и подросток, съежившийся в коридоре, кусающий губы от ярости, страдания, бессилия.

Что ж, надеюсь, этот хотя бы не убийца.

— Круто тебя отделали, — говорит призрак, опускаясь на спинку моей кровати. Его серьезные, немного суровые глаза не вяжутся с детской одеждой. — Ну и порядки тут у вас! Хорошо, что я уже умер. Правильно говорил мой папаша: вовремя умереть — тоже искусство. Я б тут все разгромил! Эта ваша Амбридж бы поплясала тут у меня…

Последняя фраза звучит так наивно, так по-детски, что я фыркаю.

— Что смеешься? — он уже насупился.

— Да нет, я… тоже хочу все это разгромить, — говорю я тихо, — просто у меня нет волшебной палочки, и тут столько охраны... — Неожиданная мысль вспыхивает в голове. — Слушай, а ты не знаешь, как можно сбежать с острова? Ты ведь когда-то учился здесь?

Учился и умер здесь, думаю я — ведь привидения привязаны к месту своей гибели.

Его губы растягиваются в самодовольную улыбку.

— Еще бы. Знаю, конечно. Я отсюда так сбежал, что они все меня до самой смерти помнили. И в газетах писали. Они здорово попрыгали тогда.

С таким же мстительным выражением Плакса Миртл рассказывала, как являлась какой-то девчонке, которая ее дразнила. Дразнила… А ведь что-то такое рассказывала Мия Кристал о приюте… Ученик, который натравил дракона…

— Ты сбежал отсюда на драконе? — этот мальчик кажется мне слишком щуплым для того, чтобы сладить с драконом.

Он гордо расправляет плечи:

— Ты слышал? Хотя… — его лицо слегка напрягается, — я не хотел сбегать… Я отомстить хотел. — Он смотрит куда-то сквозь меня. — Они так достали со своими шуточками! А потом Олли опять начал болтать про… не важно, в общем. А я рядом с загоном стоял. Я туда побежал, они за мной… а там мой Нидхегг уже рычит…

— Кто?

— Дракон мой. Я его выкармливал, когда он только вылупился, поэтому мы с ним друг друга так понимали! Ему тоже надоело на привязи сидеть…

В коридоре слышатся чьи-то шаги — призрак тут же взмывает вверх, под потолок, где растекается облачком тумана. В спальню заглядывает воспитатель — и, убедившись, что все спокойно, уходит.

Призрак опускается обратно ко мне.

— В общем, я не знаю, чем это тебе поможет, — пожимает плечами он, сосредоточенно глядя на меня. — У вас же еще штуки какие-то на руках специальные, против побега…

— Да, браслеты.

— Тогда не знаю, — он хмурится. — Я поговорю с другими, может, мы чего-то и придумаем.

— А тут есть и другие привидения?

Он смотрит на меня слегка снисходительно.

— Разумеется. Нас просто воспитатели ваши гоняют, и эта Амбридж. На глаза ей лучше не попадаться. — Он взмывает к потолку и начинает тускнеть. — Ну, я пошел, а то у тебя проблемы будут. Кстати, меня зовут Джейк.

* * *

За завтраком все робко перешептываются, боясь даже смотреть в сторону Амбридж — которая сидит за воспитательским столом, на небольшом возвышении, и с аппетитом пьет кофе. Ее пухлые пальцы ломают печенье, обмакивают в чашку — и мне становится тошно от воспоминания, что точно так же она смаковала печенье там, в воспитательском кабинете.

Вчера в спальне долго плакали — кто-то от боли, кто-то страха, кто-то от самой мысли, что с нами будут поступать так каждую субботу, если допустим какую-то провинность. Я делал вид, что сплю — завернулся в одеяло с головой, словно оно могло стать панцирем, который защищает от взглядов, жалости и вздохов. По шепоту вокруг, тихим разговорам, наполненным слезами, я понял, что по-настоящему наказали лишь человек пять — Дина, Колина, Джимми Пирса, еще кого-то — остальным просто показали комнату со скамьей и подробно объяснили, каким будет наказание в случае чего. Ханна, вернувшись в спальню в обнимку с двумя малышами, сразу бросилась ко мне, присела на корточки около кровати:

— Гарри, ты как? Гарри, Амбридж нам показала… ту комнату, где тебя… Гарри, тебе очень плохо?

Я помотал головой. Я боялся, что она начнет тормошить, заставит вылезти из-под одеяла, увидит, что глаза у меня до сих пор красные и что я отчаянно шмыгаю носом.

— Тебе принести воды?

Да уйди же ты, ну пожалуйста.

Она, кажется, слышит эту невысказанную мысль и уходит, погладив меня по голове, как ребенка, а у меня сжимается в груди от такого простого жеста ласки, которой в моей жизни почти не было. И вслед за этим обрушиваются злость и стыд — не смейте меня жалеть, как ребенка, я не ребенок, отстаньте от меня.

* * *

— Поттер! — слышу я крик, когда мы возимся около теплиц, наскоро сооруженных на территории приюта. Я поднимаюсь, весь перемазанный, и вижу, как по двору идут учителя — впереди бежит МакГонагалл, непривычно растрепанная и раскрасневшаяся.

— Гарри! — она тяжело дышит, берет меня за плечи, и на мгновение кажется, что она сейчас крепко обнимет меня. Но она сдерживается, осматривает меня с ног до головы, поджав губы, и говорит, уже спокойнее:

— Надеюсь, Амбридж не переходит границ разума, возглавляя новую воспитательную систему.

— Со мной все в порядке, профессор, — отвечаю я и спрашиваю лихорадочным шепотом:

— А как наши? С ними… все хорошо?

У МакГонагалл дрожат губы, и ей стоит большого труда сдержаться:

— Все живы. Артур в больнице, но врачи говорят… Гарри, будь аккуратнее. Я почти ничем не могу…

— Профессор МакГонагалл, — Прилизанный возникает рядом совершенно незаметно. — Вам, как и другим учителям, запрещено находиться рядом с воспитанниками вне занятий.

— Кто отдал такое распоряжение? — гордо выпрямляется она и смотрит на Прилизанного, как на насекомое. — Директор?

— Нет, это распоряжение госпожи Наставницы, — отвечает Прилизанный, и, видя, что МакГонагалл не понимает, добавляет:

— Госпожи Долорес Амбридж.

— Госпожа Наставница… — фыркает МакГонагалл. — Господи, ну и самомнение… Я, конечно, всегда подозревала, но…

— Профессор, — в голосе Прилизанного звучит сдержанный, вежливый приказ, — Вы не должны допускать высказывания подобного рода в присутствии воспитанника.

— И что вы сделаете? Казните меня? Или что?

Ну и МакГонагалл! Она задирает подбородок, точно готовится к драке, ее щеки пылают.

— Вам, конечно, ничего… — мягко увещевает ее Прилизанный. — Но если Поттер или кто-либо другой, поддавшись Вашему влиянию, выскажет нечто подобное, то принятые меры будут суровыми. Мы уже познакомили Поттера с системой воспитательных мер. Я думаю, Гарри не хочет получить новое замечание из-за Ваших слов.

МакГонагалл оборачивается ко мне, хватает за руку:

— Поттер, что они с вами сделали? Отвечайте!

Воспитатель Бенджамин смотрит на меня с отеческим укором, а я вспоминаю, как старательно он выбивал из меня крик.

— Да ничего, — отвечаю я. — Магическая Британия, может, и Новая, а воспитательные меры старые. Очень старые.

МакГонагалл странно смотрит на мою руку — и я вдруг замечаю вздувшийся рубец, тянущийся от локтя до запястья. Я подкатал рукава мантии, чтобы было удобнее возиться в теплице… Пытаюсь отдернуть руку, расправить рукав, но МакГонагалл резко шагает ко мне, расстегивает волшебной палочкой пуговицы на воротнике моей мантии, и оттягивает воротник футболки. Ей хватает секунды, чтобы все понять, и когда я отскакиваю, быстро застегивая мантию, она бледнеет.

— Воспитатель Бенджамин, будьте любезны, проводите меня к госпоже Наставнице, — говорит она ледяным тоном. — Немедленно!

Не стоит унижаться, хочу я сказать ей, это все равно не поможет, но она стремительно уходит.

…Разумеется, это не помогает. На вступительном занятии, когда МакГонагалл и другие учителя растерянно пытаются объяснить нам, собранным в большом классе на третьем этаже, как мы будем заниматься теперь, Амбридж сидит тут же, у окна, и посматривает на учителей с сытой кошачьей улыбкой. Я чувствую на себе ее взгляд и спокойно смотрю в ответ — я должен показать, что эта чертова система меня не сломает. Все разговаривают шепотом и не решаются глаза поднять? А мне плевать.

* * *

— Гарри! — в мастерскую, где мы варим базу для какого-то репеллента, жутко едкого, вбегает Фиби. Сегодня четверг, очень солнечный, но пронзительно-холодный день. — Воспитатель Бенджамин прислал меня сказать тебе, что ты должен сейчас же спуститься в парадный зал.

Я, не снимая перчаток, спускаюсь по лестнице, и еще с площадки слышу нервный, визгливый голос Амбридж и оправдывающиеся интонации воспитателя Бенджамина.

— Бенджамин, вы должны были проинструктировать Поттера! Дать ему текст, в конце концов!

— Долорес, но кто мог знать, что они пошлют репортеров именно сегодня…

— Надо было делать, а не гадать, Бенджи! Я рассчитывала на вас!

— Долорес, — это Снейп. Я замираю на последней ступеньке. — Рита Скитер со своей командой будут уже через час. Я думаю, теперь важнее объяснить Поттеру, что и как ему следует рассказать «Ежедневному Пророку».

Рита Скитер — здесь?

Я вхожу в парадный зал — там небольшая суматоха: воспитатели быстрыми взмахами палочек вешают огромный плакат с каким-то лозунгом, который я не могу разобрать, потому что плакат колышется и никак не желает висеть ровно; Снейп наблюдает за происходящим с выражением вечной брезгливости на лице, рядом с ним кружат несколько сов с письмами; Амбридж вся в красных пятнах, кудряшки растрепались. Она нервно машет воспитателям, стоящим на пороге:

— Соберите грязнокровок и приведите их в порядок! И пусть кто-нибудь займется уборкой мастерских — все должно выглядеть так… — Она не договаривает, увидев меня. — Поттер! Сколько вас можно ждать!

— Извините, госпожа Наставница, — шипит мне Прилизанный, и я повторяю вслед за ним, чувствуя торжество. Впервые (за исключением того случая с кентаврами) я вижу, как Амбридж нервничает: видимо, она не ожидала, что пресса нагрянет так быстро. И, конечно, Волдеморт будет оччень недоволен, если Учреждение не будет соответствовать его представлениям.

Амбридж деловито перечисляет, что я должен произнести во время интервью с Ритой Скитер. Дослушав ее до конца, я говорю:

— Вы сошли с ума.

— Поттер! — Прилизанный аж белеет, а я чувствую мстительную радость, видя, как эта сволочь боится, что Амбридж лишит его места.

— Поттер, если вы… — начинает Амбридж, но ее перебивает Снейп, на мгновение оторвавшийся от длинного письма, которое он быстро просматривает:

— Долорес, прежде всего, Поттера надо привести в должный вид. Вы посмотрите, как он выглядит. — Резкий недовольный жест. — Вы хотите, чтобы читатели «Ежедневного Пророка» увидели его таким?

Ну да, мантия у меня в пятнах Смердящего сока — сегодня целое утро в теплицах рассаживали Мимбулус Мимблетонию. Невилл был бы в восторге, но меня воротит от запаха ее пухлых склизких листьев. Домашние эльфы чистят нашу одежду, но не несколько же раз в день. А запасные мантии, да и вообще любые «лишние» вещи, нам не положены.

— И посмотрите на его руки, — продолжает Снейп, и Прилизанный тут же командует:

— Снимите перчатки, Поттер! Их надо было оставить в мастерской! Извините, господин директор.

— Я не про перчатки, — морщится Снейп. — Бенджамин, я одобряю вашу… старательность, но шрамы у Поттера на руках надо убрать.

Ну да, для фотографии в «Ежедневном Пророке» явно не катит.

— Вытяните руки, Поттер, — тут же командует Прилизанный. Я наблюдаю, как вздувшиеся полосы и царапины начинают исчезать, когда он проводит по ним палочкой.

— В ваших интересах, Поттер, — говорит Снейп, читая очередное письмо, которое ему сует нетерпеливая сова, — сделать все, что от вас требуется. Рита Скитер должна убедиться, что Учреждение для неполноценно развитых волшебников — прекрасная инициатива, которая предлагает комфортные условия для развития и труда.

— У вас своеобразные понятия о комфорте, господин директор, — отвечаю я сквозь зубы.

Снейп вздыхает, и, возвращая письмо сове, устало и будто бы со скукой смотрит на меня.

— Поттер, неужели вы думаете, что вы кому-то поможете, если расскажете Скитер другую версию? Скитер напишет то, что нужно. От вас требуется всего лишь правильно отвечать на ее вопросы и улыбаться, когда вас будут фотографировать. Неужели ваших гриффиндорских мозгов на это не хватает?

— Поттер, надеюсь, вы не забыли, какая воспитательная мера назначена вам на эту субботу, — ласково вмешивается Амбридж.

У меня вспыхивает лицо. Я помню. Я прекрасно помню, и мне стыдно, что это меня пугает. Мне стыдно, что я постоянно думаю об этом.

…Рита Скитер входит в мастерские, стуча каблучками, с видом, словно наконец-то сбылась ее мечта. Крутит головой, поправляет красную шляпку, очки в золотой оправе с россыпью мелких, как искорки, бриллиантов. Лаванда с Мариэттой завороженно следят за ней. Еще бы, она же столько побрякушек на себя нацепила — на каждом пальце по два кольца, массивные бусы поверх черного платья с глубоким декольте.

— Мило, — бросает она в воздух. Идет вдоль котлов. — Долорес, душечка, как я понимаю, дети получают полезные трудовые навыки, которые помогут им устроиться в дальнейшей жизни, несмотря на статус крови?

— Именно, — кивает Амбридж, сопровождающая ее. — Новая система позволяет каждому найти идеальное применение — по способностям, склонностям… Согласитесь, многим совершенно ни к чему сдавать С.О.В., уж не говоря о Ж.А.Б.А.! Хогвартс зря расходует ресурсы, обучая каждого.

Прытко Пишущее Перо плывет рядом, оставляя записи на листе пергамента, который разворачивается и сворачивается в воздухе, подобно змее.

— Трудовое воспитание… — бормочет Рита. — Да, читатели это оценят. Мы сделаем пару снимков в мастерских, — командует она человеку с колдокамерой, стоящему на пороге. Цепким взглядом обводит нас, замерших у котлов. — Мне нужна какая-нибудь девочка постарше… Как тебя зовут, дорогая? — обращается она к Лаванде.

Лаванда, раскрасневшись, выходит вперед и отвечает, смущенно улыбаясь.

— Отлично, — Рита идет дальше. — Да, и еще… вон этот… — По ее знаку воспитатель подводит дрожащего Оливера Бишопа. Рита наклоняется к нему, пытаясь придать лицу выражение ласки и участия:

— Малыш, как тебя? Оливер? Оливер, ты что, меня боишься? Кто-то тебя напугал?

Оливер шепчет, косясь на Амбридж:

— Я не хочу…

— Не хочешь фотографироваться? Почему?

Оливер вдруг кидается к Скитер, вцепляется в платье:

— Пожалуйста, я к маме хочу! Мне не нравится здесь, я хочу к маме!

Сзади тихо охает Ханна. Рита растерянно стоит посреди мастерской, пытаясь оцепить от себя Оливера, а мне становится безумно жалко малышей, вырванных из дома, запуганных, ничего не понимающих. Мы-то, по крайней мере, взрослые.

И я делаю шаг вперед, отвлекая Риту от Оливера.

— Здравствуйте.

Воспитатель уводит Оливера, Амбридж качает головой со сдержанной улыбкой — дескать, дети, сами понимаете, скучают, обычная история — но я не сомневаюсь, что в субботу Оливеру достанется.

* * *

Рита Скитер засыпает меня массой вопросов, пока колдокамера снимает нас с разных ракурсов. Рита увела меня в парадный зал: мы сидим так, чтобы на заднем плане хорошо было видно плакат с лозунгом («Магия укажет твой путь!»), а Амбридж и Прилизанный располагаются поодаль.

Я стараюсь отвечать уклончиво, надеясь, что те, кто захочет разобраться, сами все поймут. В конце концов, вздумай я сказать то, что хочу, «Пророк» это все равно не напечатает. А так — может быть…

Но меня срывает, когда Рита, улыбнувшись, задает один из последних вопросов:

— Гарри, о чем тебя заставило пожалеть общение с Альбусом Дамблдором?

…И я выпаливаю в ее безмятежное лицо все, о чем так часто думал по ночам. О том, что Дамблдор научил меня верить в людей и ничего не говорил о подлости, не знающей предела. О том, что Дамблдор верил в дружбу, любовь и благородство — а многие просто не подозревают о таких вещах. О том, что Дамблдор учил меня честности, мужеству и милосердию — но эти качества теперь не в чести.

Я понимаю, что зашел слишком далеко, когда рядом возникает Прилизанный, деликатно покашливая.

— Прошу прощения, что прерываю беседу, но Поттеру пора на ужин. У нас расписание, и мне не хотелось бы…

— Ммм… Конечно. — Рита с сожалением убирает Перо в сумочку. — Гарри, дорогой, мы обязательно поговорим об этом еще. Психологические травмы — это очень тяжело, и я думаю, наши читатели будут рады наблюдать, как ты с ними справляешься.

Так вот как они это назовут — психологические травмы.

Моя звонкая ярость, рвавшаяся со словами еще минуту назад, мгновенно пропадает, пока Амбридж провожает Риту Скитер к порогу и скрывается с ней в коридоре. А Прилизанный, тут же убрав улыбку, поворачивается ко мне и сильно бьет по лицу:

— Решил быть героем? Гарри, я думал, ты все понял в субботу.

* * *

Я стараюсь запихнуть трусливые мысли подальше, и мне это даже удается, но, проснувшись рано утром в субботу, не могу думать ни о чем другом. Мне почти жалко, что я сорвался и наговорил столько всего Скитер — это ненужное позерство, болтовня, громкие слова.

Прилизанный, вместе с другими воспитателями, меня размажет сегодня. Отыграется за свой страх перед Амбридж.

Я тихо встаю и подхожу к окну, сажусь на подоконник. Смотрю на море — сегодня все затянуто туманом, так что непонятно, где кончается небо и начинается вода.

Где же тут хранятся метлы, если воспитатели вообще привезли их с собой? Может, на острове разрешена только трансгрессия — чтобы такие, как я, не пытались сбежать? Если бы побег был делом простым, МакГонагалл не выглядела бы такой растерянной, она попыталась бы намекнуть, что они вытащат меня отсюда. Но, видимо, остальные на нелегальном положении, а меры предосторожности Волдеморт принял серьезные.

Сегодня будет хуже, чем в прошлую субботу. Я мотаю головой, пытаясь не думать о движениях рук Прилизанного, который будет не торопясь раскладывать розги на столике. Как он будет их сортировать, проверять, наслаждаясь моим страхом, моей беспомощностью.

По двору ходят фестралы, и вдруг меня осеняет. Можно улететь на одном из них! Мы же летали на фестралах — не так удобно, как на метле, но пусть. Теперь только надо выбрать удачный момент. Например, когда мы работаем в теплицах. Незаметно выйти, подкрасться к фестралу, оседлать — они умные, они поймут — и взлететь прямо со двора. И за территорию выходить не нужно, не прикладывать браслет к калитке.

Картина того, как я взмываю в небо на фестрале, как холодный морской ветер выдувает из меня боль, страх и стыд, греет, как маленькая лампа, но ненадолго. Девчонки и малыши то и дело ударяются в слезы, Дин с Колином перекидываются мрачными шуточками, пытаются «поддержать», но это только раздражает.

…В этот раз я долго жду в полутемном коридоре: Амбридж и воспитатели что-то обсуждают, а я стою у окна и смотрю в серо-синюю толщу сумеречного тумана. Так же серо, и однообразно, и тоскливо у меня внутри. Сколько впереди у меня еще таких суббот, если не удастся сбежать... Как там Рон с Гермионой? Как Джинни? А если Орден раскроют? Им пока, видимо, удается скрываться, но если… Дамблдор умер, не оставив никакого плана борьбы — вот тебе, Гарри, крестражи, только мы не знаем точно, какие они и где. А что делать остальным? Скрываться в лесах, мерзнуть, голодать и ждать, пока Поттер сразится с Волдемортом? Да не будет он со мной сражаться, я для него — важная карта в политической игре, которую можно выгодно использовать.

— Размышляете, Поттер? Похвальное занятие. Иногда очень даже полезное.

Я вздрагиваю от язвительного голоса, раздавшегося за спиной, и поворачиваюсь к Снейпу, который наблюдает за мной, скрестив руки на груди. Сумерки делают его серым, похожим на призрака. Сейчас он не выглядит ни торжествующим, ни хотя бы довольным. Ну естественно, Волдеморт — хозяин требовательный, попробуй ему не угодить. Я подыскиваю такой же язвительный ответ, но ничего не лезет в голову, а он кривит губы:

— Впрочем, ваши мысли на лице написаны. Вы, как и все гриффиндорцы, привыкли бросаться в кусты после того, как сделаете нечто эффектное и смелое.

— Не судите по себе, — огрызаюсь я.

Он атакует мои воспоминания — мгновенно, я даже не успеваю понять, что происходит, только я вновь сижу на кухне в Норе, и Тонкс что-то взволнованно доказывает, ее голос словно за пеленой тумана, мы с Роном и Гермионой идем по залитому палящим солнцем двору к сараю, мы едем в магловском поезде, и Грюм одергивает нас, чтобы не болтали зря, я лежу ночью в ту субботу, кусая подушку и давясь слезами, смотрю в неподвижные глаза фестрала, которые понимают…

Я выпутываюсь из образов, как из паутины, и бешено рвусь к Снейпу, но палочка у него уже наготове:

— Стойте где стоите, Поттер. Вы своей беседой со очаровательной мисс Скитер и так уже заработали себе массу проблем.

В кабинете слышен звук отодвигаемых кресел, и Снейп убирает палочку в карман, а на меня вдруг наваливается бессилие. Я никому и ничего не смогу доказать, гордость мою распиливают по кусочкам. Я сам себе противен.

— Для начала научитесь скрывать свои чувства, Поттер, — говорит Снейп, наблюдая за мной. На его лице опять странное выражение — как тогда в мастерской. — И думайте хоть немного о том, что говорите.

Я проваливаюсь в вязкий страх пополам со злостью, но выдавливаю ответ, хотя охрипший голос меня выдает:

— Заткнитесь. Я не трус. И не предатель. И вы меня им не сделаете.

— Я — нет, потому что у меня нет такой задачи, — Снейп вдруг наклоняется и стискивает мое плечо, его глаза, красные, воспаленные, смотрят на меня с досадой. — А вот они — да. Темный Лорд ясно обозначил свои планы насчет вас. Поэтому, если хотите жить нормально, советую оставить гриффиндорские замашки. — Он вдруг слегка усмехается. — И не тряситесь так, вы же все-таки герой.

В этот момент дверь распахивается, и в коридор выглядывает Прилизанный. Злость к Снейпу и тошнотворное презрение к себе помогают мне расправить плечи и вести себя спокойно. Внешне. До тех пор, пока я не слышу, как Амбридж медовым голоском объявляет, что из-за срыва интервью они решили ужесточить меры и пришли к выводу, что семьдесят ударов и ночь в карцере будет то, что нужно.