Тот, кто ищет (джен)

Развернув газету, я вздрагиваю — с титульной страницы «Пророка» на меня смотрит Рита Скитер… и я сам, а над нашей колдографией пульсируют слова: «Мальчик-Который-Выжил: интервью об Учреждении для неполноценно развитых волшебников». На снимке Рита приобнимает меня, словно бы желая «согреть хоть толикой сердечного тепла исстрадавшегося сироту» (или как она там об этом скажет), а я пытаюсь отодвинуться. На мгновение мне становится радостно оттого, что по колдографии понятно: я давал это интервью не по своей воле.

…Сегодня утром, за завтраком, меня встряхнул шелест крыльев. Чей-то удивленный вскрик:

— Совы!

Со своего места соскочил не только я — почти все, кто был в столовой, стоят и обалдело смотрят, как в окна стремительно влетают совы, которые несут конверты и тугие свитки газет.

— По местам! — командуют воспитатели, и я медленно сажусь, протягивая руки к Букле, которая летит над столом, красиво расправив сияющие снежно-белые крылья. У нее такой гордый, королевский вид, что и я на мгновение испытываю гордость. Что бы ни происходило, надо вести себя так, будто ничего особенного и не происходит. Жизнь продолжается. В голове звучит издевательское: «Для начала научитесь скрывать свои чувства, Поттер» — и я мысленно отвечаю: да-да, научусь, сэр. Обстановка к этому располагает.

Я глажу Буклю, она слегка кусает меня за палец: не раскисай, мол. Букля моя дорогая. Прилетела, нашла, моя хорошая, добралась до меня… Она держит в когтях туго свернутую газету «Ежедневный Пророк», и больше ничего, но я и не ожидал получить письмо. Газеты и письма наверняка проходят строжайшую проверку, как и чемоданы (мой чемодан, кстати, отправляла профессор МакГонагалл, иначе б я тут вообще без вещей сидел), поэтому неудивительно, что ни Рон, ни Гермиона, ни кто-то другой из Ордена Феникса не могут мне написать. А вот при чем тут «Пророк»? Я же его никогда не выписывал.

Со всех сторон раздается шелест бумаги; кто-то плачет, кто-то улыбается, столовая гудит, все бурно обсуждают новости из дома, периодически бросая настороженные взгляды в сторону воспитателей. Амбридж поднимается из-за стола, добродушно улыбаясь.

— Дети! — все тут же замирают. Фиби, сидящая напротив меня, так стискивает письмо в кулаке, будто боится, что его сейчас отнимут. — Распоряжением господина директора с этого дня вам разрешено получать почту. Это подразумевает, что вы можете обмениваться письмами со своими близкими и читать газеты. Однако учтите: вся корреспонденция будет проверяться воспитателями.

Естественно, о такой вещи, как «тайна переписки», Амбридж даже не подозревает.

— А газеты? — звонко спрашивает Колин Криви. — Я могу выписать любую?

Амбридж морщится:

— Разумеется, нет, мистер Криви. В числе утвержденных директором газет указан «Ежедневный Пророк» как самый надежный источник.

Надежный, да-да. В плане надежности «Пророк» находится где-то рядом с предсказаниями Трелони. Впрочем, и у Трелони случались истинные прозрения…

— Поблагодарим господина директора! — приказывает Амбридж, и, хотя Снейпа в столовой нет (он никогда не ест здесь), мы встаем и хором произносим куда-то в пространство:

— Спасибо, господин директор!..

Возможность почитать газету выпадает только в спальне, перед отбоем. В этот вечер газеты читают все — с жадностью узников, дорвавшихся до глотка свободы. Интервью, сопровождаемое колдографиями — мы со Скитер в парадном зале, улыбающаяся Лаванда в мастерской, вид Учреждения издалека, с тропинки — занимает весь первый разворот. Я читаю по диагонали — противно, но надо знать, что она там насочиняла.

Скитер постаралась на славу: Учреждение — прекрасная инициатива, цель которой — дать возможность каждому юному волшебнику, не принадлежащему к магическому сообществу с детства, найти свое место в Новой Магической Британии. Хм, как будто раньше с этим были какие-то проблемы. Гермиона вон прекрасно нашла свое место в волшебном мире — при ее-то родителях-дантистах, которые о волшебстве только из детских сказок слышали. Инновационный проект, предполагающий обучение теоретическим основам магии с обязательной опорой на практику. Стоит отметить, что трудовому воспитанию юных волшебников и волшебниц уделяется особое внимание. Не уверен, что постоянные читатели Скитер знают слово «инновационный». А вот насчет опоры на практику она права — одна практика, мозги вообще включать не нужно. Сотни детей с неполноценным магическим развитием мечтают попасть в Учреждение, чтобы стать полноправными членами магического сообщества! Восторг у Скитер прямо из ушей прет. Как будто сама готова со всех ног сюда мчаться.

Я представляю Риту Скитер, отмывающую котел после зелья — в платье, кольцах и шляпке — и это ненадолго поднимает настроение. Впрочем, оно тут же падает, когда я читаю, что «Мальчик-Который-Выжил признается, что чувствует потрясение и боль, потому что многие годы находился под влиянием трагически погибшего Альбуса Дамблдора. Гарри трудно смириться с тем, что столько лет он жил в мире иллюзий. И пусть пока Гарри ощущает некоторую растерянность, он с надеждой смотрит в будущее, понимая, что его место — здесь, рядом с теми, кто творит великие реформы и создает Новую Магическую Британию». Сука.

Я швыряю газету и замечаю, что ребята смотрят на меня. А, ну разумеется, многие ведь тоже прочли.

— Я… ничего такого ей не говорил, — начинаю я и слышу, что мой голос звучит почти жалобно. — Честное слово… Это Скитер, она всегда…

— Да мы тебя и не обвиняем, Гарри, — успокаивающе говорит Ханна, садясь рядом на кровать. — Ну что ты! Скитер пишет то, что выгодно.

— Я пытался ей рассказать… — вот теперь я уже действительно оправдываюсь.

— Пустая трата времени, — бурчит Дин. У него в последнее время очень мрачное настроение. — Бесполезно. Даже если Скитер захочет написать что-то другое, кто ей разрешит?

Следующий разворот посвящен анонсу книги Скитер «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» — сенсационное расследование о «великом волшебнике, в судьбе которого было много темных страниц». Да уж. Все рады попинать мертвого льва.

«Пророк» заполнен заметками о планируемых социальных и политических преобразованиях. Ух ты, оказывается, Министром Магии стал не Люциус Малфой, а Родольфус Лестрейндж, муж Беллатрисы! Странно. Я смутно помню его — во время сражения в Министерстве Магии не было времени вглядываться — и сейчас внимательно рассматриваю фотографию: холеное аристократическое лицо, на котором не заметно ни малейшего азкабанского отпечатка. Строгие глаза, взирающие на читателя с выражением глубочайшего внутреннего достоинства и чести; густые брови, красивые аккуратные усы, роскошный костюм. Он вполне мог бы играть какого-нибудь герцога — хотя что я несу: наверняка у него есть какой-то титул, это ж Лестрейнджи, древнейший род. Колдография запечатлела его «в момент раздумий о грядущей реформе»: он сидит за письменным столом, в окружении книг и исписанных пергаментов.

Удивительно — по лицу не скажешь, что перед тобой «один из ближайших, самых преданных и талантливых помощников Темного Лорда» (читай — прислужников), а также убийца, муж Беллатрисы, который отсидел в Азкабане не только за поддержку идеологии Темного Лорда, но и за весьма конкретные, хорошо доказуемые вещи — убийства, расправы над маглами, пытки несчастных родителей Невилла…

Чем же не угодил Люциус Малфой и как его обошел этот муж Беллатрисы, которого никто толком и не знает?

Из колонок политологов я узнаю, какие преобразования, по их мнению, ждут Британию, и почему фигура Темного Лорда «внушает надежду на коренное изменение политического курса, которого все так долго ждали». «Магическая Британия нуждалась в человеке, который способен хладнокровно принимать непростые решения — и он пришел», «Лидер, выдвинувший программу решительного обновления политического и социального устройства страны», «Эффективным решением видится регламентирование общественного поведения лиц с неполноценным статусом крови»… Слова звучат, как бренчащие жестяные банки, катящиеся с горы; я мотаю головой, пытаюсь вчитаться, понять то, что между строк. Эх, нет рядом Гермионы, которая бы простым языком объяснила.

На следующей странице — репортаж про акцию протеста, которая позавчера прошла в Лондоне. Я жадно всматриваюсь в колдографии, пытаюсь найти знакомые лица: вот что-то кричит толпа перед Министерством Магии, улочка перед входом для посетителей заполнена людьми в мантиях, их теснят авроры, из палочек вырываются красные искры. Пару раз мне кажется, что вон там, с краю, стоит Симус Финниган, с плакатом в руках… а вот, кажется, Эрни Макмиллан.. а вон Луна… ой, нет, просто похожа… В репортаже акция протеста названа «беспрецедентной попыткой нарушения Международного Статута о Секретности», которая, к счастью, была взята под контроль отрядами авроров, быстро прибывшими на место. Из репортажа непонятно, что стало с протестующими — сказано только «приняты строгие меры по недопущению беспорядков», и я пытаюсь убедить себя, что эта формулировка не подразумевает Круцио и Азкабан.

Последний разворот дается мне хуже, чем предыдущие. Потому что это анонс большого материала завтрашнего номера — сенсационного журналистского расследования о деятельности террористической организации «Орден Феникса».

* * *

Мы террористы, мы угроза, мы отщепенцы.

А одного из тех, кто находится сейчас на вершине, в апогее славы и успеха, я вижу спустя несколько дней. Того, кто всегда вел себя, как принц, носился со своим аристократизмом, чистотой крови и древностью рода.

Драко появляется однажды в составе небольшой процессии, которую возглавляет Амбридж: мы возимся в мастерских, но по приказу воспитателей выстраиваемся в шеренгу и смотрим на студентов Хогвартса (точнее — слизеринцев), толпящихся у порога. Ну что ж, хозяев жизни наконец-то привели знакомиться с рабами.

Амбридж верещит о том, что я уже и так понял: новая образовательная система подразумевает уроки-экскурсии в Учреждение — раз в неделю, для старшекурсников с высоким статусом крови — чтобы они помогали воспитателям, вели дневники наблюдений и учились общаться с неполноценно развитыми волшебниками. Звучит это так, будто детишек привели в зоопарк, чтобы научить обращаться со зверушками. Я хмыкаю, представляя, как Драко Малфой протягивает мне морковку — и вдруг вижу его в толпе.

Он не выглядит ни как принц, ни как человек, окруженный почетом, богатством и отблесками славы (все-таки Малфои — в Ближнем Круге)... Если честно, он вообще никак не выглядит. Он весь какой-то… пришибленный, стоит, ни на кого не глядя, за спиной у Крэбба, Монтегю и Пэнси Паркинсон — вот они-то впитывают каждое слово Амбридж, как губки. Драко всегда производил впечатление несколько хрупкой утонченности — аристократ, белая кость, голубая кровь и всякое такое, но сейчас он кажется измотанным, будто выцветшим. Выражение его лица — не манерное и подчеркнуто-ленивое, как было раньше, а равнодушное, отстраненное. Он весь нахохлился в своем сюртуке, голова ушла в высокий воротник, руки в карманах, взгляд исподлобья на Амбридж… словно ему не по себе от этого места, от того, что он здесь… Неужели стыдно смотреть в глаза бывшим однокурсникам? Да, Драко, ты думал, что больше никогда нас не увидишь — а теперь неловко?

— Ваша задача — наблюдать за тем, чтобы воспитанники не отвлекались во время работы, не вели разговоров на запрещенные темы, не обменивались записками… Каждый подобный случай вы должны фиксировать и доводить до сведения воспитателей…

По горящим энтузиазмом глазам Монтегю я понимаю, что эти слова Амбридж пришлись по адресу.

И слизеринцы стараются изо всех сил. Пэнси Паркинсон что-то шепчет работающим за соседним котлом Лаванде, Мариэтте и Ханне — что-то очень обидное, потому что Мариэтта еле сдерживает слезы. Крэбб развлекается тем, что плюет в котел Фиби, Оливера и Мии — а когда Мия срывается и говорит ему, что его мозгов только и хватает на то, чтобы портить чужую работу, с удовлетворением произносит на всю мастерскую:

— А она меня оскорбииила! А как мне это записааать?

Не вмешивайся, твержу я себе, с ожесточением нарезая шкуру бумсланга. Не лезь, будет только хуже. И ей, и тебе.

Драко, наоборот, держится как бы в стороне. Ходит вдоль котлов, смотрит, слушает — но отстраненно, будто это его не касается, его лицо ничего не выражает — пустой лист.

Амбридж просит его и Бэддока проверить у нас карманы — не припрятал ли кто-то какой-нибудь ингредиент. Все-таки шкура бумсланга или печень дракона — ингредиенты дорогие… Правда, непонятно, что нам с ними делать, если даже мы и украдем. Поэтому мне кажется, что Амбридж просто нужен повод, чтобы напомнить всем присутствующим их место: одни — приказывают, другие — подчиняются.

Бэддок с воодушевлением залезает в карманы, покрикивает — Драко держится безучастно, стараясь ни на кого не смотреть. Но, когда он доходит до меня, и я протягиваю ему флакон с заготовкой, он все же поднимает глаза.

— Привет, Драко, — легко говорю я. — Расстроен, что папочку обскакали, не взяли в министры?

Его глаза сужаются, он резко краснеет.

— Заткнись, Поттер.

Но меня несет — тем более что Амбридж вышла, а воспитатели разбираются с задымившим от плевка Крэбба котлом.

— Бедный Люциус! Столько лет прислуживать, унижаться, чтоб потом тебя обошел какой-то муж Беллатрисы? Зато тетя Белла счастлива, да? Для этого стоило замучить десяток-другой маглов…

— Заткнись, или получишь, — шипит Драко, взмахом палочки проверяя мои карманы. У него немного дрожат руки.

— Извините, господин Малфой, сын почти министра! Наше дело молчать и работать, ваше — учиться в Хогвартсе, — язвительно говорю я, и тут он рывком приставляет палочку к моему горлу:

— Еще слово, Поттер — убью, понял?

— Волдеморт не обрадуется, — отвечаю я, не обращая внимания на палочку в судорожно стиснутых пальцах. — Хотя убийца из тебя так себе, судя по всему…

Он опускает палочку, будто подрубилась ниточка, державшая руку. И уходит, ссутулившись, когда его окликает Бэддок («Эй, я все, ты че там застрял?»).

* * *

А потом, совершенно неожиданно, я нахожу крестраж.

Во время следующего приезда репортеров Амбридж выходит в лиловом платье с белой накидкой, напоминающей кошачью шерсть, и я вдруг вижу серебряный ромб у нее на груди. Такой знакомый медальон, со змейкой-буквой S, поблескивающей рубиновыми глазками. В разговоре с журналистом Амбридж как бы между делом вворачивает, что это, видите ли, ее фамильный медальон, который передается из поколения в поколение, поскольку ее семья находится в родстве со знаменитыми Селвинами — «да-да, теми самыми». И, нет, она чувствует себя польщенной той ответственностью, которую на нее возложил Темный Лорд, для нее не в тягость жить здесь на острове. Следить за воспитанием подрастающего поколения — то, к чему она всегда стремилась…

И, пока она врет с чарующей улыбкой, в моей голове проносятся сотни мыслей.

Как медальон оказался у нее? То, что это настоящий крестраж, я и не сомневаюсь — от него тихим напряженным звоном тянется ко мне незримая нить. Ладно, «как» — это потом, сейчас надо понять, что делать. Украсть? Хорошо, но для этого надо проникнуть в ее жилые комнаты на третьем этаже, найти там медальон — и это при условии, что на двери, скорее всего, будут охранные чары, помимо обычных запирающих. А у меня нет волшебной палочки. И даже если мне каким-то непостижимым образом удастся вломиться, Амбридж прибежит и застукает меня с поличным через несколько минут. Я помню, чем закончилась для меня попытка проникнуть в ее кабинет на пятом курсе — и ошибок повторять не собираюсь.

И украду я медальон — а что с ним делать? У меня под подушкой как-то не хранится клык василиска…

Я вдруг чувствую себя невероятно одиноким. Те, кто знает тайну крестражей, те, с кем можно было бы обсудить, что делать, сейчас далеко. Рон, Герми, как мне вас не хватает. Как я привык, что вы рядом, что втроем можно лезть очертя голову куда угодно.

Слишком опасно пытаться рассказать кому-то здесь о крестражах. Я не могу быть уверен, что нас не подслушают, не предадут, что Амбридж не побежит докладывать Темному Лорду, что секрет его власти над смертью раскрыт.

Ладно. По крайней мере, один крестраж я нашел. И, если Амбридж так дорожит им, значит, она его не продаст, не подарит и не потеряет.

* * *

Я старался побольше молчать, не пытаться задирать Прилизанного, пропускать мимо ушей фразочки Амбридж в мой адрес (она изредка, но разрешала себе это удовольствие)… И на какое-то время мне казалось, что про меня забыли: по субботам я, стиснув зубы, слушал в парадном зале лекцию о Волдеморте и поразительных преобразованиях, свидетелями которых мы являемся; Прилизанный с удовлетворением отчитывался перед Амбридж и Снейпом о том, что «на этой неделе воспитуемый не проявлял агрессии, строптивости и недовольства»… а я уговаривал себя, что надо притвориться, что это просто маска, которая нужна, чтобы выжить. Уговаривал, чтобы не таким мучительным было стыдливое облегчение, которое охватывает, когда выходишь из кабинета воспитателя в субботу. Миновало, они оставили тебя в покое.

Но затишье длится недолго, до одного холодного утра в начале октября.

Грегори Гойл бывает в Учреждении нечасто: наверное, он и в Хогвартсе половину занятий прогуливает, он же теперь Пожиратель, ему не до учебы. Да и какой Пожиратель — он был в числе тех, кто поймал Поттера! Чувство собственной важности прямо-таки кружит ему голову, поэтому Гойл задирает нос даже перед Амбридж.

А в то утро он прохаживается мимо теплиц, наблюдая за нами. Я промываю в большом тазу жабросли — надо тщательно вымыть весь песок — поэтому мне не до Гойла. Пока не слышу вскрик Мии.

Гойл прижимает Мию к ящикам, составленным между теплицами, лезет под юбку, похохатывая:

— Давай не ломайся, а то обездвижу…

Увидев нас, выбежавших из теплиц, он выхватывает палочку и нагло улыбается:

— Что смотрим? Работать! — поворачивается к дрожащей Мие и отчетливо говорит:

— И ты тоже. Будешь делать, что я скажу…

Мы с Дином Томасом действуем почти синхронно: выбиваем палочку из кулака Гойла, два удара — и падаем вместе с ним на землю. Скрутить его — дело нескольких секунд: он, наверное, и представить не мог, что кто-то посмеет напасть, не имея волшебной палочки. Я бью его изо всех сил — за спаленную Нору! За нас, которых пытаются превратить в рабов! За то, что я вынужден молчать и ходить с опущенной головой! За то, что ты считаешь, что имеешь право на все, раз статус крови высокий!

Вспышка — и я валяюсь в двух шагах от Гойла, в глазах мутно. Что-то говорят воспитатели, кричат ребята, плачет Мия. Меня грубо тащат за воротник, ставят на ноги… Через секунду муть рассеивается, и я понимаю, что меня крепко держит Прилизанный, Дина Томаса — его воспитатель, господин Анри; Гойл лежит на земле и стонет, у него, кажется, сломан нос, мантия закапана кровью, но по-моему, он больше работает на публику — жалобно так постанывает, обращаясь к подбежавшей Амбридж:

— Поттер и этот… они меня убить хотели… Набросились… Да они бы убили меня! — в его голосе начинает звучать угроза. — Я думал, они неопасны! Что скажет папа, если узнает…

Воспитатели помогают ему подняться, Амбридж суетится, отряхивает пыль с его мантии — естественно, ей не нужны проблемы с Гойлом-старшим, приближенным Волдеморта. Ребята кричат, пытаются объяснить, показывают на Мию, закрывающую лицо руками, но Амбридж, взмахнув палочкой, накладывает на всех Силенцио — и пока все таращатся на нее, открыв рты, произносит:

— Кто будет шуметь — будет строго наказан в субботу. — Кидает на ходу воспитателям:

— Поттера и Томаса — в карцер. Пусть успокоятся.

* * *

Меня заталкивают в маленькую темную комнатушку, гремит ключ в замке, но я продолжаю орать, даже в запертую дверь — кто они такие и где я видел это место, и кто такая Амбридж, и кто такой Гойл, и где я видел Волдеморта с его реформами. Надоело. Пошли все к черту.

Однако темнота, тишина и холод постепенно начинают брать свое: я отхожу от двери, сажусь на пол, обхватываю колени руками. В прошлый раз я попал в карцер в полубесчувственном состоянии (после тех семидесяти ударов за интервью) и, лежа в темноте, долго не мог понять, где нахожусь. Тогда ко мне пришли призраки — Джейк сдержал слово и привел всю компанию. Их было пятеро. Девочка лет тринадцати, Софи (она пыталась усмирить дракона Джейка — и не вышло), женщина лет сорока, Амелия (она жила на этом острове вместе с мужем — смотрителем маяка), учитель Трансфигурации, профессор Дикинсон, который погиб, защищая учеников, и двое бывших обидчиков Джейка, Олли и Фредерик — они до сих пор продолжают с ним препираться. Джейк держится в стороне — наверно, тяжело видеть каждый день тех, кто стал жертвой твоей мести, зашедшей слишком далеко.

Они развлекали меня тогда изо всех сил: вспоминали прошлое, рассказывали анекдоты (по большей части старые и несмешные, но все-таки), перемывали кости Амбридж и воспитателям. Было здорово… И сейчас я жду, всматриваясь в темноту: вдруг промелькнут полупрозрачные очертания лиц, вдруг коснется что-то холодное, неуловимое…

Мне приходится недолго гадать, чем все закончится сегодня. Голоса за дверью нарастают, и я медленно встаю, стараясь удержать на лице независимое выражение. Что бы со мной ни сделали — жалеть о том, что набил морду Гойлу, не буду.

Но на пороге вместе с Амбридж появляется Драко Малфой.

Кажется, я начинаю понимать задумку Амбридж…

Она заметно взволнована, суетится, делает приглашающий жест, пропуская его вперед, но Драко топчется на пороге, будто бы боясь войти. Да, Драко, карцер не самое приятное место, но если хочешь научиться повелевать — придется бывать и здесь.

— Драко, милый, я думаю, мы сможем извлечь пользу из этого инцидента, — воркует Амбридж. — Темному Лорду незачем знать, ведь правда? Я думаю, тебе, как старосте… и как представителю рода Малфоев… следует подать пример другим, как обращаться с неполноценными в том случае, если они выходят из подчинения.

Она перед ним почти заискивает! Почти уговаривает его — чтобы он замолвил словечко, если эта история все-таки дойдет до Волдеморта!

А Драко кивает, не глядя на меня.

— Я думаю, ты справишься, — удовлетворенно замечает Амбридж. — Если «Круцио» для тебя пока трудновато, можешь и вот этим.

Она протягивает ему плеть — Драко, передернувшись, берет ее и сипло говорит:

— Я… я понял.

— Умница. Тогда позовешь, как закончишь. Если что — воспитатели рядом.

Как только дверь закрывается, я рывком стаскиваю с себя футболку, швыряю на пол и поворачиваюсь к нему спиной:

— Давай! Учись обращаться с неполноценными!

Он мне не отвечает, и, обернувшись через несколько секунд, я вижу, что Драко Малфой плачет.

* * *

Я не знаю, что сказать — просто стою и тупо смотрю, как он кривит лицо, часто моргает, вытирая слезы ладонью, плеть в бессильно повисшей руке.

Он ловит мой ошарашенный взгляд и шипит:

— Хоть бы ты сдох, Поттер! — сжимает плеть, замахивается, я инстинктивно отступаю на шаг, загораживая лицо рукой — и он останавливается, роняет плеть. Прислоняется к двери, горбится, словно прячется от меня. Словно это я пришел его бить. — Пошел ты знаешь куда…

— Я, вроде, и так здесь, — мрачно отвечаю я. — Дальше некуда.

Если раньше Драко был «принцем», то теперь это даже не принц в изгнании. Он раздавлен. И я не понимаю, почему.

Молчание затягивается. Драко съежился у двери, а я сажусь на пол — не стоять же мне перед ним навытяжку, как на построении. Проходит минута, две: я слышу шум и крики где-то неподалеку — наверно, это бьют Дина. Как мне надоело — испытывать злость, страх, бессилие. А также ощущение, будто блуждаешь по темной долине один, видишь впереди огонек, но абсолютно не понимаешь, как туда добраться. Как уничтожить крестражи. Как выбраться отсюда. Как победить Волдеморта.

И вдруг Драко точно произносит мои мысли — мне даже кажется, что я ослышался:

— Как мне все это надоело... — он сглатывает. — Я больше не могу...

Взгляд у него потухший, какой-то затравленный. Но жалости к Малфою я не чувствую — просто не понимаю, чего это он вдруг. Не был готов к тому, что тебя заставят мучить и избивать? Надеялся выйти чистеньким?

Последнее я, кажется, произношу вслух. У Драко дергается рот:

— Отстань, Поттер. Ты… не понимаешь…

— Чего не понимаю? — притворно удивляюсь я. — Бить заключенных — работа грязная и тяжелая… очень руки устают, мне говорили… Ну ничего, у тебя все впереди. Тренируйся! Начнешь в помощниках у Амбридж, а там, глядишь, и выслужишься. Папочка будет доволен…

— Много ты знаешь про моего отца… — видимо, эти слова вырвались у него бессознательно, потому что он тут же отворачивается.

— Достаточно знаю, — угрюмо говорю я.

Я не забыл про кладбище — Пожиратели улюлюкали, глядя на то, как Волдеморт собирается убить меня. Не забыл, как Люциус Малфой подсунул Джинни дневник Тома Реддла — хоть он и вряд ли знал, с чем имеет дело. Не забыл про схватку в Министерстве Магии, где погиб Сириус.

Драко молчит, а я продолжаю говорить, мстительно и едко:

— Ты-то чего ноешь. Ты на свободе, статус крови превосходный, Малфой — род уважаемый, живи и радуйся… Папа с мамой в обиду не дадут, тетя Белла полезным вещам научит…

— Заткнись! — кричит он, срывая голос. И начинает быстро-быстро говорить — слова сыплются из него, как будто он долго-долго носил их в себе, а теперь все, больше нет сил молчать:

— Ты думаешь, Поттер, почему Министром стал Родольфус, а не мой отец? Темный Лорд… не простил мне… что я не убил Дамблдора. Я… не мог… — он закрывает лицо рукой и медленно садится на пол, в двух шагах от меня. — Он не простил, что… папа… — ему как будто с трудом дается это слово, — не всегда служил ему искренне… как он считает. Он не простил, что папа не справился… в Отделе Тайн… не отобрал Пророчество у тебя… что все узнали, что он возродился. Но он думал, — Драко сглатывает, — что папа будет… покорно служить ему… потому что понимает, что Темный Лорд слишком часто его прощал. Потому что есть я… и мама… и если Темный Лорд захочет наказать… то накажет нас. Но папа недавно… подвел его — узнал, где прячется Орден Феникса, и хотел доставить их… в одиночку… чтобы Темный Лорд… его простил.

Меня прошибает дикий, холодный страх. Рон. Герми. И другие.

— Они ушли? Они сбежали? — я почти кричу на него. — Да?

Он поднимает голову и смотрит на меня непонимающим взглядом.

— А? Конечно, ушли… Папа в Мунго сейчас — его сильно ранили… И, ты знаешь, я рад…

— Ну да, по крайней мере, Волдеморт не накажет, — язвлю я, чувствуя огромное облегчение. Они ушли. Они живы.

— Да нет, — сипло говорит Драко, — я не об этом… ну, хотя хорошо, что он в Мунго, да… но я рад, что все твои живы. — Он смотрит на меня — без своей обычной презрительной гримасы, и мне вдруг кажется, что я вижу совершенно другого Драко Малфоя — и добавляет пронзительным шепотом:

— Я правда рад… Я не хочу, чтобы они умирали… Я не хочу убивать.