Бесконечная дорога (джен)

За закрытыми веками Гарриет, словно звезды, замерцал свет.

«Я знаю, что это», — затанцевала мысль на холодных просторах ее сознания, и Гарриет затаила дыхание — а вдруг она ошиблась?

Она открыла глаза. Рядом стояла лань, сияющая и яркая, и безмятежно на нее глядела.

— Привет, — выдохнула Гарриет.

Она знала, что это не настоящее животное — сквозь его бока можно было рассмотреть пятна темной комнаты, — но оно было сотворено магией, а магия была настоящей, так что и это тоже было настоящее — правда, неизвестно, что именно. Она медленно села, боясь спугнуть ее, боясь, что она исчезнет, и так же медленно протянула к ней руку.

Лань потянулась к ней и понюхала пальцы. Она не была теплой или холодной, совсем не имела температуры, но ее нос подрагивал у пальцев. Она ощутила, как внутри забил родник чего-то неописуемого и яркого, чего-то знакомого, но в то же время более сильного, намного более мощного, чем ей доводилось чувствовать раньше.

В этот раз, когда лань растаяла, она заплакала, чувствуя, как в груди рвется сердце.

* * *

Гарриет не понимала, что Гермиона нашла в библиотеках, точно так же, как не понимала, что нашла в Драко Малфое Панси Паркинсон. По ее мнению, и то, и другое жутко бесило и было совсем непривлекательно.

Уже несколько дней она пыталась читать про дементоров. Из-за них ей не хотелось выходить наружу. С этой проклятой… трусостью надо было покончить. Должен был быть способ с ними бороться.

Так что она ходила в библиотеку. Понимала, что если спросит Снейпа, как борются с дементорами, то он решит, что она собралась тут же пойти и устроить с ними дуэль, и тогда у него вспыхнут опасной чернотой глаза и он запрет ее в комнате. Поэтому она пошла по пути Гермионы (такой образ действий ее подруга должна была одобрить) и отправилась в библиотеку. В противную, глупую, бесполезную библиотеку.

Может, дело было в том, что Гарриет просто не умела правильно искать. Каждый раз, когда надо было писать сочинение, она целыми днями скребла в затылке, неумело ковыряясь в громадных книжищах с чудовищными словами вроде «поелику» и «льзя», а Гермиона издавала сердитые звуки, словно церковный орган, и они становились все громче и чаще, пока Гарриет не понимала, что ее лучшая подруга того и гляди пихнет ей стопку книг и скажет: «Вот. Со страницы двести девяносто первой по трехсот восьмую, я выделила нужные абзацы». Предоставленная же самой себе, она просто все копалась и копалась в книгах.

Вздохнув, Гарриет вычеркнула еще две книги, которые она исключила из-за их полной бесполезности. Учитывая, насколько опасными выставляло дементоров все ею прочитанное, следовало рассчитывать на книгу с гордым названием «Как защитить свою жизнь от дементора». Но та книга, сказавшая, что волшебники не хотят думать о дементорах, была права: похоже, никто не делал по ним никаких полезных исследований. Большая часть книг просто содержала жутенькие картинки гниющих трупов в плащах, на фоне которых Сириус Блэк тянул на Кларка Гейбла.

Она нахмурилась на оглавление следующей книги, предложенной картотекой — «Гистория чар оборонных». Ее, по крайней мере, выпустили после изобретения печатного станка — в отличие от предыдущей. Она не узнала ни одно из перечисленных заклинаний и предположила, что дело не только в написании.

Просмотрев оглавление, она перелистнула на страницу 367.

Чары Патронуса.

Она постучала палочкой по книге и сказала:

— Праэлего, — об этом заклинании Гермиона написала ей в последнем письме: оно зачитывало слова вслух. Пока пользы от него было гораздо больше, чем от любой из книг.

«Патронуса чары, — заговорила книга шекспировским голосом, — суть единственное ведомое орудие против наизлейших сил дементоров. Хоть и просты они по замыслу, чары эти нелегко даются даже многим из умелых волшебников».

(Еще одна особенность этих книг — они почти никогда не упоминали ведьм. Сексисты.)

«Инкантация их, Экспекто Патронум, на латыни значит «Ожидаю защитника», ибо именно его чары сотворяют. Страхом и отчаянием кормятся дементоры, вдоволь испивая их из людского разума. Патронус же, будучи волшебным воплощением безупречной радости, не может переживать дурные чувства, доставляющие дементорам власть. Великая сила Патронуса ослабляет дементора, и для его отчаяния она что щит против копья. Великие волшебники способны были призывать Патронуса такой мощи, что он изгонял дементоров сонмами, хоть и бывало такое изредка, и многим вовсе не под силу. Советуют же Патронуса как средство предупредительное, должное быть под рукой на всякий крайний случай».

Это звучало настолько похоже на то, что было нужно Гарриет, что в первый момент она испугалась, что чего-то недопоняла. Однако, когда она повторила заклинание и прослушала текст еще раз, смысл остался прежним. Чары, чтобы отпугивать дементоров — чтобы отгонять их. Превосходно.

Использовав еще одно полезное заклинание Гермионы, она скопировала написанное на отдельный лист пергамента. Больше книга ничего не сообщала о чарах Патронуса, но Гарриет уже начала к этому привыкать. Магические книги предпочитали пространные описания всяких заклинаний и возможностей, а четкие инструкции пусть дает кто-нибудь другой. Однако теперь, когда она знала название заклинания, она могла о нем поискать.

Она снова и снова вытаскивала книги, снова и снова произносила заклинания…

Слова, слова, слова… Она плыла по морю слов. Библиотека вокруг становилась все тише и сумрачней.

Снова появилась серебряная лань — как прошлой ночью… как в прошлом году, в ту ночь в Больничном крыле… Она сияла, как звездная туманность, сверкающим бело-голубым светом, она была красивее всего, что она видела в жизни, излучала чувство неистовой, но бережной защиты… Лань поглядела на нее, и ей захотелось, чтобы она могла говорить, чтобы в ней было достаточно волшебства, чтобы обладать голосом…

— Мисс Поттер, — сказала лань.

Гарриет моргнула. Все вокруг было серым и размытым, лицо болело. Лань пропала.

Она заснула, уткнувшись носом в раскрытые страницы последней книги. Вспомнила, как сняла очки и опустила голову. Потерев придавленный нос, она нащупала очки. Все вокруг обрело четкость — библиотека, стол, заваленный книгами, и Снейп — колонна черноты. Он смотрел на ее книги.

— Чары патронуса, — ровно сказал он.

— Он отгоняет дементоров, — она поморгала сухими, словно полными песка глазами. И как только Гермиона делает это постоянно? Как это может ей нравиться?

Длинные пальцы Снейпа коснулись отобранных ею листов пергамента. Потом он убрал руку, спрятал в складках мантии.

— Вы пропустили обед, — произнес он. Гарриет с тревогой на него посмотрела, ожидая бури сарказма, но его интонации были почти… нейтральными, а выражение лица — странно вежливым.

— Простите, — осторожно сказала она. — Я зачиталась и уснула.

Снейп ответил не сразу. Потом сказал все тем же мягким голосом:

— Тогда идите, поешьте что-нибудь.

Она испугалась. Кто ты такой и куда дел Снейпа?

— Ладно, — еще осторожнее сказала она. Он, однако, не собирался уходить, и она потянулась закрыть книги, поглядывая на него и ожидая взрыва.

Только вот Снейп взмахнул палочкой, и книги, захлопнувшись, сорвались со стола и полетели к себе на полки. Она собрала свои заметки, скатала в рулон и сунула подмышку, по-прежнему не сводя глаз со Снейпа. Тот не по-снейповски посмотрел в ответ — безо всякой злости.

Все страньше и страньше.

За всю дорогу вниз, до его комнат в подземельях, и половину времени за едой ни один из них не произнес ни слова. Гарриет начала нервничать от этого утомительно-молчаливого невыразительного Снейпа. Она не знала, почему он ведет себя так странно и чего от него ожидать, и это так ее отвлекало, что она начала ужин с десерта.

— Чары патронуса — очень сложное волшебство, — сказал наконец Снейп, до того внезапно, что она выронила вилку на штаны и измазала бедро шоколадным кремом.

— В книге про это написано, — ответила она все так же осторожно, глядя на него — он стоял у буфета.

— Почему вы ими интересуетесь? — он постучал ногтями по деревянной крышке.

Она пожала плечами, не желая сейчас рассказывать ему что-нибудь еще о своих снах. Ей не хотелось, чтобы его реакция каким-нибудь образом сделала их еще ужаснее.

На лице Снейпа наконец-то появилось хоть какое-то выражение — проблеск раздражения в глазах. Ей тут же стало легче.

— Вы добровольно провели сложное расследование в летнее время по неясной для вас причине, — в его голосе появилась знакомая резкость. Облегчение усилилось в несколько раз.

— Они мне не нравятся, — просто ответила она. Это было в достаточной степени правдой. — Вы когда-нибудь падали в обморок?

— Да, мне доводилось терять сознание, — сказал Снейп тоном, не предполагающим дальнейшие расспросы.

— Ну вот, — продолжила Гарриет, хотя какая-то ее часть сделала отметку, чтобы в будущем углубиться в этот вопрос: отчего мог упасть в обморок Снейп? — Это отстойно. Чувствуешь себя таким… — «слабым», — подумала она. — Беспомощным.

— Реакцию на дементора контролировать невозможно, — Снейп так это сказал, что она почувствовала — он отвечает на вопрос, который она задала, сама того не зная.

— Я не хочу, чтобы она была, — ответила она немного смущенно. — Поэтому я искала про ту штуку с патронусом.

— Искренне надеюсь, что вы не планируете побеждать их в одиночку.

Вот теперь она ощутила, что все полностью пришло в норму. Разве не именно эти слова она ожидала от него услышать?

— Нет, но раз они собираются быть там, снаружи, тогда мне, может, однажды и придется. Хочу быть готовой.

Снейп, казалось, искал, как бы оспорить ее слова. Наконец он закрыл глаза и прижал пальцы к переносице. Приободренная относительным отсутствием язвительности, Гарриет спросила:

— А вы можете его делать? В смысле, эти чары.

Снейп открыл глаза и посмотрел на нее сквозь пальцы. На секунду ей показалось, что она его почти не узнает. Это было до того странно: она знала, кто он такой, но все-таки в этот миг ей померещилось, что она с ним не знакома — как будто увидела какую-то его грань, о существовании которой раньше не подозревала, ту, что принадлежала совершенно другой личности, а не учителю, которого она знала два года.

Затем он опустил руку, и знакомый Снейп вернулся, а тот, другой, снова скрылся внутри.

— Чары патронуса примечательно сложно произвести. Вы, должно быть, читали, что многие взрослые волшебники испытывают с ними трудности, даже те, кто получил высокие баллы по чарам и ЗоТИ на ТРИТОНах.

Это не было ответом на вопрос Гарриет. А может, и было. Может, ему не хотелось говорить ей, что у него не получается. Она дружески кивнула.

— Да, так говорят.

— Вы читали книгу Куреши по этой теме.

— Это та, которая очень непонятная? — она честно была не в курсе.

— Да, вы могли бы найти ее непонятной. Он пытается объяснить природу радости.

— В одной из книг говорится, что надо найти счастливое воспоминание, — сказала Гарриет. — Точнее… мне кажется, что там про это говорится. А потом произнести заклинание. Но они говорят, что это очень сложно, так что я уже не уверена, о чем они на самом деле. В смысле, счастливое воспоминание — это же не так уж сложно, они у всех есть.

— Хорошо. Доедайте ужин и попробуйте.

— Как… сейчас? Здесь? — Гарриет растерялась.

— Мое жилье оно не разрушит.

Гарриет еще никогда не колдовала перед Снейпом. Зелья — это другое: как он и говорил в первый день, там не было ни махания палочкой, ни заклинаний. Впрочем, однажды, в Дуэльном клубе, она в его присутствии успешно разоружила Гермиону… но все равно ей было неспокойно. В Дуэльном клубе были сотни других людей. А тут будет только она одна. И Снейп.

Но ей не хотелось показывать Снейпу, что она нервничает и боится, что будет выглядеть глупо, так что она сказала:

— Ладно, — как будто в этом не было ничего особенного, и вернулась к ужину.

Она поборола желание потянуть время, погонять по тарелке стебли артишока — ну, по большей части. Она, возможно, ела медленнее обычного, но, доев остатки рыбы, собрала свою смелость и зашла в открытую дверь гостиной Снейпа. Он сидел на своем обычном месте, у камина, и в свете огня читал книгу с оттиснутыми на толстом корешке золотыми буквами.

— Что читаете? — спросила она, и даже сама бы не смогла сказать, из искреннего любопытства она интересуется, просто из вежливости или всего лишь тянет время. Может быть, все вместе.

Снейп взглянул на нее (двигались только его глаза, а сам он так и остался точно в той же позе, как когда она его увидела). Она снова ощутила эту неправильность, словно смотрела на кого-то совершенно другого, чем привыкла думать.

— «Анну Каренину», — ответил он после паузы, словно решал, действительно ли она хочет это узнать.

— О, — звучало знакомо, но большего она не смогла бы выдать и под страхом смерти. — Интересно?

— Считается, что это величайший из когда-либо написанных романов, — он, однако, произнес это не как упрек — скорее, как информацию к сведению, как будто у него не было собственного мнения по вопросу. Она не могла представить, чтобы у Снейпа не было своего мнения. Может, он просто не хотел признаваться ей, что думает. Но потом сказал: — Сомневаюсь, что вам бы понравилось, — и закрыл книгу, положив на столик рядом с креслом.

— Я вообще-то читаю, — почти обиженно сказала Гарриет.

— Я и не говорил, что вы не сможете ее прочесть. Я сказал, что сомневаюсь, что вам понравится. Главная героиня сходит с ума от ревности и кончает с собой.

— О, — Гарриет взглянула на книгу.Такое ей и правда вряд ли захотелось бы прочесть.

— Итак? Вы подумали о воспоминании, подходящем для применения чар?

— Думаю, может, эм, первый раз, когда я каталась на метле, — Гарриет пожевала губу. Она заметила, как Снейп удержался от того, чтобы высказать что-нибудь снейповское.

— Хорошо, — сказал он снова. — Знаете инкантацию?

— Экспекто патронум, — процитировала она.

Снейп просто смотрел на нее. Она мгновение глядела в ответ, а потом поняла, что он ждет, когда она применит заклинание.

— Э… — она вытащила палочку из кармана и чуть не уронила ее. — Трудно сосредоточиться, когда вы так смотрите, — заявила она, потому что он не прекратил этого делать.

— Если вы столкнетесь с дементором — или «когда», как вы сами полагаете, — вам будет значительно сложнее сконцентрироваться, чем под моим взглядом.

— Ну, сейчас-то дементоров тут нет, — уязвленно сказала она. — И я никогда это не пробовала делать.

Снейп вздохнул с легким, но явным раздражением.

— Вы предпочли бы, чтобы я закрыл глаза? — спросил он так, что стало понятно, насколько нелепым считает это предложение.

— Нет, — пробормотала Гарриет, вспыхнув. «От этого я почувствую себя еще глупее». Вместо этого она решительно уставилась на свою палочку.

Она вспомнила, как Малфой умчался с напоминалкой Невилла и как она закинула ногу на метлу. Она оттолкнулась и взлетела; метла по гладкой кривой мягко взмыла в воздух, в животе стало легко, и весело закричали ее друзья…

— Экспекто Патронум, — сказала она.

Ничего не произошло.

Блин.

Она рискнула посмотреть на Снейпа — лицо его оказалось совершенно непроницаемо.

— Эм. Не сработало, — зачем-то сказала она.

— Воспоминание было недостаточно сильным, — интонации его голоса точно соответствовали выражению лица. Это было странно и тревожно, прямо как тогда, в библиотеке, когда он за ней пришел. Она заподозрила бы, что это самозванец — может, Сириус Блэк под оборотным, — однако, будь это правдой, он мог бы прикончить ее уже сотню раз.

— Но ведь я тогда была счастлива, — она хмуро посмотрела на свою палочку.

— Счастье может принимать множество форм. Одна из распространенных ошибок при выполнении этого заклинания состоит в том, что люди пытаются произносить его, основываясь на ощущении удовольствия, а его недостаточно.

— А в чем разница? — спросила она в недоумении.

— Удовольствие можно получить от сравнительно незначительных событий. Либо даже из тех, что причиняют боль другим. Для патронуса требуется радость.

— А в чем разница? — она говорила, словно сломанная пластинка, но не знала, что еще можно сказать.

— Радость сильнее, но встречается реже, ее сложнее уловить. Чтобы создать патронуса, нужно не только восстановить воспоминание о событии, которым она была вызвана, но и воспроизвести то же самое чувство.

Гарриет молчала, отчасти потому, что все еще не совсем поняла.

— Теперь вы знаете, почему эти чары настолько сложны.

— На что он похож? — спросила она. — Патронус, когда получается.

Снейп отвернулся.

— Его форма уникальна для каждого, кто его производит.

Гарриет подавила вздох. Вероятно, для магии никогда не бывает простых ответов.

* * *

Несколько дней спустя Гарриет взобралась на совятню с болтающимся на шее биноклем, одолженным у Гермионы.

После того, как в ее комнату явилась серебряная лань, просияв во тьме, ей стало легче спать. Ей хотелось бы выяснить, откуда она взялась, чтобы узнать, почему и когда она приходит, и благодаря этому увидеть ее снова. Почему она вообще увидела ее, но только два раза? Профессор Дамблдор рассказывал, что это как-то связано с силой любви, но она не очень поняла. Это было так же невразумительно, как разговоры про патронуса.

По-видимому, магия вообще такая.

Снейп одолжил Гарриет книгу — она не поняла в ней ни слова, так что Гермиона, наверное, упала бы от зависти. Книга была о дементорах, но крайне непонятная; не просто невнятная, как остальные. В ней было всякое вроде этого:

«Когда ты радостен, загляни в свое сердце и увидишь в нем, как пробуждает скорбь то, что радует. Когда ты скорбен, загляни в него снова и обнаружишь, что оплакиваешь то, чему радовался».

Еще там говорилось, что патронус и дементоры — это чистое зеркало и тьма души: один карает за то, что поддался отчаянию и тоске, а другой означает самоисцеление. Она совершенно не представляла, что все это может значить, а Снейп вряд ли мог дойти до того, чтобы ей все это объяснять. Вдруг Гермиона сможет помочь?

Возможно, Гарриет не до конца понимала, что такое радость, но раз патронус был связан с хорошими воспоминаниями — значит, ей надо просто найти одно, подходящее для заклинания. Прошлым вечером она засела за любимое занятие Гермионы и составила список, в котором перечислила все действительно хорошие воспоминания, которые смогла вспомнить.

Список возглавляла строка: «Я узнала, что я ведьма, и уехала от Дурслей». Потом шли: «Подружилась с Гермионой», «Полеты», «Подружилась с Роном», «Видела родителей в зеркале Еиналеж» — потому что именно тогда она впервые увидела их лица. Еще одно, бывшее сперва внизу, но постепенно переместившееся выше — «Снейп забрал меня от Дурслей». Точно были и другие вещи, от которых она была счастлива, но, как она подумала, от этих она была счастливее всего.

Но вот что странно: каждый раз, когда она пыталась на них сосредоточиться и использовать чары патронуса, она продолжала думать о вещах, связанных с перечисленными, и они вовсе не делали ее счастливой. Мысль о Гермионе заставляла вспомнить о том, что она росла без друзей, и особенно — о том, что сейчас Гермионы с ней не было. Воспоминания о друзьях всегда заставляли ее почувствовать болезненное одиночество.

Так что она переключилась на «Я узнала, что я ведьма, и уехала от Дурслей». Но это напоминало ей от том, что ее родители умерли, что она жила с Дурслями из-за того, что они умерли, потому что их убил Волдеморт, и каждый раз, когда она возвращалась к мыслям о магии, ей вспоминались все те люди, что желали ей смерти. Счастье прихода в мир магии было связано со столькими болезненными вещами…

Так же было с зеркалом Еиналеж. Впервые увидеть родителей, но быть не в силах к ним прикоснуться; глядеть на них, прижав ладони к холодной глади стекла, видеть их лица — и понимать, что на самом деле их там нет. Снейп, забирающий ее у Дурслей — это подходило, но, если брать это воспоминание, приходилось вспоминать и про то, как ее заперли без еды в комнате и как она там сидела до тех самых пор, пока ее не забрал Снейп.

Не об этом ли говорила книга? Что вещам, которые делают тебя по-настоящему счастливым, так и положено приносить с собой то, от чего становится так до боли одиноко и грустно? Но тогда как ей предполагается наколдовывать патронуса, если каждое воспоминание с хоть капелькой радости смешано с несчастьем?

В совятне было зябко и воняло совиным пометом. Хедвиг перелетела вниз со своей балки — она простила поездку на автобусе «Рыцарь» и позволила Гарриет угостить ее совиным печеньем.

— Как поживаешь, девочка? — спросила Гарриет ласково пощипывающую ей пальцы Хедвиг. — Тебя дементоры не достают, а?

Она принесла с собой бинокль, чтобы попробовать их высмотреть. Мысль о том, чтобы посмотреть на дементоров, пугала, потому она и надумала это сделать. И она решила сделать это с совятни, где ее будет морально поддерживать Хедвиг (и откуда до дементоров очень далеко). Хотелось надеяться, что Хедвиг не улетит на обед.

С тех пор, как Гарриет вернулась в Хогвартс, небо было пасмурным, а воздух — холодным. Иногда шел дождь, но в основном просто серебрился туман, оседая на всем вокруг, скрадывая мир вдалеке, словно тот был картинкой, нарисованной чернилами сотни лет назад. Она прижала бинокль к очкам, высунувшись из окна и озирая туман в поисках трепетания развевающихся плащей.

У ворот кто-то стоял.

«Сириус Блэк?» — решило ее сердце и выдало двойной удар. Но он же, конечно, не подошел бы к воротам замка и не стал заглядывать внутрь.

Тот, кто стоял у ворот, был слишком далеко, чтобы еще что-нибудь разобрать — даже с биноклем Гермионы, наведенным на резкость. Кто бы это ни был, похоже, что его (или ее) никто не ждал. По крайней мере, никто не вышел навстречу. Она была вполне уверена, что сейчас они со Снейпом в замке вдвоем.

Кстати о Снейпе — он наверняка захотел бы узнать, что кто-то пришел. Более того, он может знать, что с этим делать.

Уронив бинокль обратно на грудь, она погладила перья Хедвиг и сказала:

— Еще увидимся, девочка, — и начала долгий спуск в подземелья.

* * *

Аконитовое было утомительным, сложным, вызывало огорчение; оно требовало полного понимания химии процесса и еще более полной концентрации во время приготовления.

Если бы Северус мог забыть, для кого именно он его готовит, то получил бы удовольствие от процесса. Среди однообразных и занудных запросов его повседневного графика редко попадались зелья, приготовление которых было бы для него серьезным вызовом.

После побега Сириуса Блэка Северус почти полностью перешел на существование на кофе и сигаретах. Кофе позволял оставаться в тонусе после недель бессонных ночей, а никотин — пить в два раза больше кофе без перегрузки организма; так что ему удавалось курить и пить кофе днями напролет, положившись на два названных вещества для поддержания на нужном уровне эмоциональных и интеллектуальных сил. Аконитовое тоже давало возможность сосредоточиться, так что всего семь восьмых дня уходили на мысли о том, что девочка где-нибудь споткнется и свернет себе шею, или свалится в одну из бесчисленных ловушек в подземельях, несмотря на установленные им сигнальные и защитные чары, настроенные на нее, или что ее убьет свихнувшийся в Азкабане Сириус Блэк, неведомо как добравшись до нее через мириады охранных систем Хогвартса.

Кроме того, Северус одобрял аконитовое само по себе. Было вполне вероятно, что, даже если он скрупулезно будет следовать рецепту, оно все равно насмерть отравит Люпина, и тогда у него будет на одну угрозу меньше. По всему выходило, что оно должно отравить любого выпившего его оборотня, однако все исследования утверждали, что зелью полагается сработать в соответствии с назначением. Это была еще одна из сторон аконитового, которая его одновременно огорчала и очаровывала: по всем законам природы оно должно было убивать, а не помогать, но, тем не менее, после того как формула была лабораторно улучшена, каждый принявший зелье оборотень выживал. Оно работало вопреки здравому смыслу.

Когда он нарезал руту, за дверью лаборатории, которую он оставил открытой на тот случай, если девочке понадобится его найти, мелькнуло движение. Подняв взгляд и увидев, как она мнется на пороге, он на короткий миг насладился удовлетворением от своей правоты, а потом начал воображать многочисленные ужасные ситуации, из-за которых этот упрямый и независимый ребенок добровольно стал бы его искать.

— Что такое? — спросил он. По крайней мере, руки и ноги у нее, кажется, были на положенных местах, а следов артериальных кровотечений заметно не было.

— Я была в совятне и увидела, что кто-то стоит у главных ворот, — она теребила шнурок бинокля, свисающего с ее шеи. — Подумала, что вы бы захотели об этом узнать.

Он на мгновение лишился дара речи, воздав должное этому свидетельству здравомыслия.

— Да, захотел бы.

— А знаете, кто это? Я не смогла рассмотреть через бинокль.

— Поскольку я был под землей, я не видел даже той малости, что вы, — он проверил комнату, убедившись, что нигде не горит огонь. Повернувшись обратно, он обнаружил, что девочка все еще смотрит на него полувыжидательным, полусердитым взглядом.

— Как думаете, это не Сириус Блэк? — по тону можно было предположить: она уверена в том, что он уже знает ответ.

— С учетом того, что он оказался достаточно ловок, чтобы сбежать из тюрьмы, побег из которой считался невозможным, и продолжает ускользать, когда за ним охотится вся страна, подойти к воротам и пялиться внутрь было бы для него нетипично.

— Так я и подумала, — она опять его удивила. — Но кто это может быть?

— Кажется, вас изумляет, что замок могут посещать другие люди, — он переместился, чтобы закрыть дверь, вытеснив ее при этом в коридор.

— Ну да, учителя, но разве вам не положено самим заходить внутрь?

— Возможно.

Она нахмурилась — вероятно, из-за его зловредной нелюбезности, но потом на ее лице появилось почти комичное выражение: «Ага!»

— Это новый преподаватель защиты, да?

— Вероятно, — сказал он для разнообразия. — Но я все еще под землей, верно?

Она одарила его взглядом, которым Минерва вполне могла бы гордиться. Он означал: «Ты вредничаешь нарочно, но я притворюсь, что не заметила».

— И куда это вы собрались? — зловещим тоном поинтересовался он, когда она попыталась последовать за ним вверх по лестнице в вестибюль.

— Хочу посмотреть, кто это.

— Вы точно никуда не пойдете, — она открыла рот, чтобы заспорить, и он сказал: — У ворот дементоры. Если вам не удалось освоить за одно утро чары, превышающие уровень ТРИТОН, вы, скорее всего, снова упадете в обморок, а подобных явлений вы, как я понял, пожелали избегать. К тому же мне гораздо проще будет разбираться с посетителем, если не придется при этом нести вас.

Она вспыхнула, и он вспомнил, как чувствительны гриффиндорцы к любым обстоятельствам, которые хотя бы отдаленно могут быть связаны с проявлениями трусости.

— Вы убережетесь от эмоциональных кризисов и останетесь здесь. В вашей комнате, — пояснил он.

Она посмотрела на него — наполовину упрямо, наполовину — как побитый щенок, и без единого слова развернулась на каблуках и отправилась в свою комнату. Он бы даже сказал «бросилась», не будь в ее походке столько раненого достоинства.

Подождав, пока дверь в комнату девочки закроется, он наколдовал щит на выходе из подземелий. Затем направился прочь из замка, к главным воротам.

Был соблазн оставить Люпина дожидаться, пока его не найдет кто-нибудь другой. Он всегда мог бы сказать, что не видел его. Дамблдор догадается, но что он может сделать?

Что-нибудь да сможет — это Северус знал. Дамблдор всегда находил способ организовать Северусу расплату за его прегрешения против невинных. Какое-нибудь мелкое мстительное унижение.

Ну что же. Раз ему придется встретиться с оборотнем, это даст ему шанс… поговорить.

Небо, сплошное предвестье бури, низко нависло над землей; так было неизменно с того момента, как у границы обосновались дементоры. Трава у ворот начала увядать, деревья вдоль дороги сбросили листья. Идти вперед было все равно что вдыхать отчаяние.

Он погрузился в объятие окклюменции, позволяя ей приглушить все вокруг. Воспоминание о девочке, падающей в обморок, о том, как она спросила, кто кричал; о том, как он нашел ее лежащей без движения на полу Тайной комнаты, — все это ушло под поверхность эмоций, отпустило.

Как же Люпин постарел. Это было первое, что Северус увидел, подойдя достаточно близко, чтобы рассмотреть его лицо. Оно было усталым и морщинистым, волосы выцвели сильнее, чем запомнилось Северусу, перемежались сединой. Одежда была потрепанной, залатанной, скверной. Чувство триумфа вдавилось в щиты окклюменции: по крайней мере, его жизнь в итоге оказалась комфортнее, чем у оборотня. Или у Блэка.

Или у Поттера, раз уж на то пошло.

И у Лили. Ему, по крайней мере, было позволено видеть, как растет ее ребенок.

Помятое лицо Люпина дрогнуло от изумления, когда он увидел, кто приближается к нему по дороге. Значит, Альбус не сказал ему, что Северус тут работает. Ну и на что ты этим намекал, старик?

— Снейп, — сказал Люпин почти вопросительно. Но затем удивление исчезло под щитом вежливости настолько безупречной, что Северус почти мог бы восхититься его лицемерием, если бы не предпочитал, чтобы Люпин прямо тут, на месте, упал замертво. Ублюдок даже улыбнулся. — Я не рассчитывал тебя увидеть, но ты, похоже, меня ожидал. Судя по отвращению на твоем лице.

«Да, давай уже подыхай». Будь они подростками, Северус, наверное, так бы и сказал. Искушение возникло бы точно.

— Директор уже утаивает от тебя информацию? Это не к добру.

— Разумеется, — любезно отозвался Люпин, не показывая и тени беспокойства. — Могу я попросить разрешения пройти внутрь, или мне нужно сперва пройти досмотр?

В его голосе не было ничего оскорбительного, но само существование Люпина Северуса оскорбляло, так что попытка дружелюбно сострить пропала втуне.

Северус подошел ближе к решетке — достаточно близко, чтобы увидеть темные круги у Люпина под глазами и морщины на его лице.

— Директор не дал тебе ничего, чтобы подтвердить твою личность?

— Дай-ка угадаю, — Люпин все еще улыбался, — если не дал, то ты не пустишь меня внутрь.

— Нет, — ласково ответил Снейп, сознавая, что в его собственном лице и в глазах нет сейчас ничего ласкового. — Я тебя оглушу и оставлю дементорам.

Лицо Люпина не дрогнуло, улыбка не угасла. Должны были. Вместо этого он сунул руку в карман и вытащил рубин размером с куриное яйцо, держа его на ладони. Он провел большим пальцем по поверхности кристалла, и в воздух поднялось небольшое облачко, из которого, словно запах, распространился голос Дамблдора:

— Ремус Люпин допускается в Хогвартс.

Северус почти ожидал, что ворота откроются при звуке приказа Дамблдора, что выставило бы его полным недоумком. Но они остались закрыты.

Люпин спрятал яйцо обратно в карман.

— Этого достаточно? — спросил он кротко.

— Почти, — посмотрел на него Северус. — Один вопрос, и я тебя впущу.

Люпин ответил приглашающим жестом.

— Где Сириус Блэк?

И это, наконец, возымело действие. В светлых глазах Люпина заклубилось уныние, и улыбка увяла, оставив его лицо холодным, отстраненным и тревожным.

— Не знаю, — его голос тоже был холоден. — Мне пойти в деревню и подождать, пока кто-нибудь еще не появится, чтобы меня впустить?

Северус присмотрелся к нему. Отметил пальцы, стиснутые на ручке потрепанного чемодана, напряжение в узкой линии плеч, тяжесть отраженного на лице чувства — и почти улыбнулся. Но он никогда не улыбался.

Взмахнув палочкой, он послал отпирающие заклинания, рябью прошедшие по воротам; его магия расколола охранные щиты. Он ощутил всей своей кровью и плотью мощь защиты Хогвартса. Хогвартс был самым безопасным местом в Британии не из-за Дамблдора: его сила была в его собственной магии, укрепленным его тысячелетней незыблемостью, чувством дома, убежища и поддержки, испытанным всеми учениками, что здесь когда-либо жили.

И все-таки нет ничего непреодолимого.

Люпин вошел. С собой у него был только тот потрепанный чемодан и цветок в горшке, пристроенный на сгибе руки. Северус помечтал, правда, без особой убежденности, что у Люпина и впрямь так мало имущества, но они были волшебниками — вероятно, на багаже были чары расширения пространства. Жаль.

Еще взмах палочки, и ворота захлопнулись, щиты сплелись вновь, просияв яркой белизной в месте спайки; сотни их соприкоснулись каскадами, так что воздух замерцал от земли и до верхнего края ворот.

— Итак, ты тот самый мастер зелий, которого упоминал Альбус? — спросил Люпин, как будто Северус не угрожал ему только что участью, которая хуже смерти.

— Откуда мне знать? — холодно ответил Северус. Он повернулся и пошел обратно к школе с такой скоростью, что было понятно — Люпина он с собой не приглашает.

Но Люпин, пробежавшись трусцой, догнал его.

— Если это ты, — любезно продолжил он, — Альбус что-то говорил насчет того, что ты будешь готовить для меня аконитовое.

— Я делаю аконитовое, но точно не для тебя. Я делаю его для того, чтобы ни для кого в замке ты не представлял угрозы, как было бы без зелья, — он метнул в Люпина взгляд, пропитанный всем доступным ему лютым омерзением. — По крайней мере, в теории. Я бы этого не допустил, но Дамблдор…

— …Директор, и как он скажет, так и будет? — вежливо предположил Люпин. У Северуса, однако, было прекрасное чутье на ехидство.

— Да, — он скривил губы. — К несчастью, он уже ошибался раньше — доверялся не тем и подозревал не тех.

— Как и все мы, — тихо промолвил Люпин.

Северусу совершенно не хотелось вести задушевные разговоры с проклятым Ремусом Люпином, он всего лишь хотел его осадить. Так что он проигнорировал сожаление, которое услышал в голосе Люпина, поднимаясь по ступеням в вестибюль, а Люпин (назойливо) шел за ним по пятам.

— Еще одно, — Северус остановился и повернулся так резко, что Люпину пришлось качнуться в сторону, чтобы не врезаться в него. — Тебе, я уверен, известно, что Гарриет Поттер — ученица этой школы.

— Да, Северус, — сказал Люпин почти с раздражением. Ну наконец-то. — Я знаю, сколько ей лет, и Альбус…

— Тебе следует вести себя очень осторожно, — Северус искусно вошел в личное пространство Люпина — техника, которую он не без причин отрабатывал годами, — настолько близко, что его мантия задела Люпина по ногам. Оборотень напрягся, но не отступил, как надеялся Северус.

— Очень. Осторожно, — он смотрел Люпину прямо в глаза — они ничего не выражали, ни малейшего проблеска чувств. — Если что-то случится с мисс Поттер, я буду тебя искать, Люпин.

Люпин промолчал, только холодно посмотрел в ответ. Но под его тщательной сдержанностью Северус, кажется, заметил злость. Однако только на его лице — ни одной мысли не промелькнуло на поверхности, до которой могла дотянуться легилименция Северуса. Был ли Люпин окклюментом? Но даже если так, Северус должен был что-то почувствовать.

Может быть, легилименция не работает на оборотней. Этот вопрос придется исследовать.

— Домовик, — бросил он.

Тот появился у их коленей, низко кланяясь.

— Разберись с этим, — коротко сказал Северус и ушел, надеясь, что заставил Люпина почувствовать хотя бы тысячную долю той ненависти, которую он сам ощущал к нему.

* * *

— Мне казалось, это невозможно, — сказал Ремус Эрментруде, — но Северус Снейп смог стать еще более невыносимым человеком, чем в последний раз, когда я его видел — это было, ох, кажется, пятнадцать лет назад.

Эрментруда не ответила, потому что была неволшебным кустиком самшита в горшке. Ремус пристроил ее на подоконник, чтобы на нее падал свет.

Домовик показал ему привлекательные апартаменты с окнами, выходящими на озеро. Воздух в них был застоявшимся и нежилым — это качество напомнило Ремусу комнаты в гостиницах. Места, переходящие от одного человека к другому, или, точнее, через которых люди проходили один за другим, оставляя определенное неспокойное чувство, словно, принадлежа всем, они не могли принадлежать никому.

«Проклятие на этой должности существует. Ты прослужишь самое большое год, причем некоторые из преподавателей лишались этого поста вместе с жизнью…»

— Гостиница и похоронное бюро, — пробормотал Ремус. Не кладбище. Могилы были отмечены каким-либо знаком о том, кто под ними разлагался, а эти комнаты, лишенные всякого имущества — нет. А вот похоронные бюро были как раз отелями для мертвых.

Ремус прикинул, не делает ли это Снейпа гробовщиком. Душевной теплоты в нем определенно было, как в трупе. Ремус не мог представить его учителем. На самом деле, мысль об этом была где-то на грани между веселым и тревожным. Ему лучше бы подошла жизнь тюремщика — дети не способны были сделать что-нибудь такое, чем заслужили бы уровень устрашения, доступный Снейпу. И даже поработав в баре, расположенном в месте, которое регулярно навещали карги, вампиры, банши и прочие создания, приближающиеся к дальним границам человечности, Ремус по-прежнему находил Снейпа наиболее устрашающим человеком из всех, кого он мог легко припомнить.

Давным-давно они размышляли о нем. Лили была убеждена, что он, как минимум, хотел стать Пожирателем смерти, и он определенно был не разлей вода с Малфоями и Регулусом, которые так же определенно были частью внутреннего круга Волдеморта. Ремус выслеживал их судьбы по газетам в долгие месяцы бесконечных послевоенных судов. Ремус исчез из магического мира через два года после того Хэллоуина, но он читал про них и годы спустя — в мрачной решимости узнать как можно больше. Однако некоторые суды так и не были преданы огласке, и если Снейпа и судили, то при закрытых дверях.

Но Ремус не мог представить, чтобы Дамблдор позволил Снейпу работать с детьми, если тот работал на Волдеморта.

Он с щелчком открыл чемодан и начал вынимать немногочисленные пожитки, которое ему удалось сберечь за годы выселений, изъятий по неуплате и нищеты. Его книги, некоторые насколько затрепанные, что он научился переплетному делу, чтобы сохранить их читаемыми (и заодно время от времени подрабатывать). Его немногочисленные мантии, до того залатанные, что заплат на них было больше, чем исходной ткани. Отвратительные часы из золоченой бронзы, некогда принадлежавшие его бабушке, затем матери, а затем и ему; спальный мешок, который ему здесь не понадобится; небольшой коврик семнадцатого века — наследие Поттеров, которое Лили подарила ему во время беременности, потому что внезапно и полностью возненавидела.

Гарриет.

Ремус расстелил коврик на полу перед очагом, в которым домовой эльф разжег огонь — до того незаметно, что он не увидел, как это произошло, — и поставил на каминную полку часы. Ритуал, который он проводил каждый раз, приходя на новое место.

Ее должны были звать Холли. Гарри — если мальчик, Холли — если девочка. Лили и Джеймс решили это после восьми месяцев перебранок, которые, как все вокруг понимали, были выражением любви, ликования — и страха. Они определились с именем всего за два дня до того, как начались роды, которые их жутко напугали. Но когда ребенок родился, Лили залилась слезами и прорыдала, что она просто не похожа на Холли. Так что вместо этого они назвали ее Гарриет.

Ремус и Сириус заявили, что это имя — слишком старомодное и некрасивое.

— Она никогда не найдет парня с таким именем, как это чертово «Гарриет», — протестовал Сириус, но Джеймс тут же оживился и согласился с Лили: мол, на Гарриет похоже гораздо больше, чем на Холли.

Сириус отказался звать ее Гарриет. Он, к раздражению Лили, называл ее «Холли-берри»; но однажды глаза ребенка изменили цвет с дымчатого неопределенно-голубого на яркий, ошеломительный зеленый, того же оттенка, что и у нее, почти оттенка листьев падуба. И тогда Лили прекратила стискивать зубы при каждом «Холли-берри». А потом они с Джеймсом начали скрываться и забрали ребенка с собой.

А потом Сириус убил их.

Ремус опустился в кресло у огня. Его яркость резала глаза, хотя он почти его не видел.

Каждый раз, когда он думал об этом, это казалось бессмыслицей. Он все еще слышал, как Сириус тогда звал ее «Холли-берри» — очень похоже на то, как напевала малышке Лили, когда та засыпала у нее на груди, когда они вместе укладывались на диване, или на то, как Джеймс часто поднимал ее в воздух и катал, как будто она летает на метле. Они все были одинаковыми. Было так же невероятно представлять, что Волдеморт послал Сириуса убить это дитя, как и представить на его месте Джеймса или Лили. Ремус не мог, не способен был представить это, не задумавшись, почему это кажется таким неправильным.

«Потому что он любил их. Потому что он любил их. Потому что он любил…»

Ремус провел рукой по глазам. Какой бы бессмыслицей это ни казалось, это произошло.

…повторил он себе снова.

* * *

— Это был учитель защиты? — захотела узнать девочка, когда он позвал ее к ужину после того, как успешно избегал ее весь день. — Какой он? Или она? У нас еще не было учительниц.

— У вас их несколько. Или вы уже забыли своего декана?

— Я про защиту.

— Это мужчина, как обычно, — «спорное утверждение», — подумал он. Но он достаточно знал о гриффиндорцах, особенно об этой конкретно гриффиндорке, чтобы заподозрить: скажи он ей, что Люпин оборотень, и это только утроит ее интерес.

— Какой он?

«Двуличное животное».

— Не понимаю, почему вы вообразили, что у меня есть хоть малейшее желание его обсуждать. Ешьте свой ужин, — сказал он и спасся бегством в другую комнату.

У него была надежда (хотя довольно слабая), что она просто уйдет после еды к себе в комнату, но она завела отчаянную и тревожную привычку ошиваться поблизости и пытаться завязать разговор. Будь у него чувство юмора, ее храбрые, но неловкие попытки найти тему для разговора могли бы его рассмешить. Но в данный момент он находил происходящее крайне некомфортным, как будто кто-то невидимый сыграл с ним шутку, которую он никак не мог понять.

«Всевышний — это комедиант, у которого публика от страха не может смеяться». Кто-то так говорил. Когда девочка толклась в его комнатах, рассматривала его вещи, спрашивала, что он читает, он полностью чувствовал себя этой самой публикой.

Внутренний Хаффлпаффец напомнил, что он хотел завоевать ее доверие. Да, хотел, и до сих пор хочет, но он не был уверен, что это оно и есть, не понимал, почему из доверия должно следовать, что этот миниатюрный Лили-Поттеров гибрид будет копошиться в его личном пространстве и задавать назойливые вопросы.

— Я прочла ту книгу, которую вы мне дали, — сказала она — внезапно и непонятно к чему.

Только многолетняя привычка контролировать непроизвольные движения удержала его от того, чтобы вскочить с кресла. Он не слышал, как она вошла — прокралась, как кошка.

— Не уверена, что я ее поняла, — продолжила она, ковыряя отколовшуюся от дверного косяка щепку. — Хотя я кое о чем подумала.

— Поздравляю, — он опасливо на нее глядел — ну как она решит подойди ближе и сократит так удачно пролегающее между ними двенадцатифутовое пространство.

— Я не уверена, что означает это всякое про надежду против отчаяния, но я подумала, — она одарила его еще одним взглядом в стиле Минервы, — что каждый раз, когда я вспоминаю вещи, от которых я по-настоящему счастлива, они все связаны с такими, из-за которого мне становится ужасно. И очень трудно думать о счастливых вещах, не вспоминая плохие вещи, и я не могу сделать патронуса, пока думаю о вещах, которые делают меня несчастной.

Северуса практически оглушило. Он скорей бы сказал, что Лонгботтом понимает квантовую физику, чем предположил такой уровень сознательного самоанализа у любого из порождений Поттеров, особенно у этого доказано упрямого и твердолобого ребенка.

— Из-за этого так трудно использовать чары патронуса? — спросила она. Сила ее сосредоточенного взгляда почти пугала. — Потому что когда думаешь о счастливых воспоминаниях, вспоминаешь заодно и грустное? Но, — продолжила она, прежде чем он успел ответить, хотя он толком и не знал, что отвечать, — не все счастливые воспоминания происходят от несчастливых.

— Причина в том, что разновидность радости, необходимая для патронуса, связана с отчаянием. Простое счастье или удовольствие имеют более слабые противоположности.

Несколько мгновений она молчала. Потом сказала:

— Ну и как тогда его делать?

— Надо убрать отчаяние из своего сознания. Просто не думать о нем.

— Как? — она нахмурила лоб.

— Подготовив к этому свое сознание.

Она прямо посмотрела на него, нахмурив брови, а потом закусила губу. Но не поникла — вместо этого ее вид стал решительным. Усталым, но решительным.

— Неудивительно, что почти никто этого не может.

«Василиска тоже почти никто не может убить», — подумал он про себя, но вслух не сказал. Это было слишком похоже на похвалу, а он никогда не хвалил. Ему это не шло.

Он пошарил на столике в поисках чего-нибудь почитать, нашел нечто, показавшееся подходящим, открыл. Это был вязальный каталог. Что за?.. Наверняка это Дамблдора, но он понятия не имел, как это могло оказаться у него в комнатах.

— Гермиона мне на день рождения подарила дорожный скрэббл, — сказала девочка ни с того ни с сего, — но мне пока не удавалось поиграть.

— Но вы, тем не менее, отлично выжили, — он отбросил вязальный каталог.

— Вы когда-нибудь играли? — спросила она.

Это заставило его поднять на нее взгляд, хотя он даже отдаленно не мог представить, что тут сказать. Она выжидательно уставилась в ответ.

— Хотите поиграть в скрэббл? — она голосом дала понять, что если он собирается и дальше так себя вести, то она будет спрашивать прямо.

Он просто продолжил смотреть, окончательно лишившись дара речи, и она сказала:

— Или в висельника, или еще во что-нибудь? Карты у вас есть? В шахматах я полный ноль.

— Вы хотите… поиграть в скрэббл, — произнес он с ощущением, что она спросила что-то совершенно другое и ему потребовалось полных тридцать секунд на перевод.

— Ага.

Он прижал пальцы к складке меж бровей. Это должно было быть дурацкой шуткой. Не ее шуткой, а самой жизни, определенно, или творца, или какая там сила заведует правильностью и сумасшествием во Вселенной.

— Если я вытерплю одну игру, вы найдете, чем заняться самостоятельно?

— Ладно, — радостно сказала она. — Подождете тут?

Он хмыкнул. Очевидно, решив, что не нуждается в более развернутом согласии, она умчалась прочь.

Он посмотрел на фотографию Лили. Хотел сказать ей: «Твой ребенок совсем отчаялся, если добровольно ищет моего общества». Но фотография глядела туда, где стояла девочка, с горестной тоской на лице — настолько сильной, что она преобразила ее в кого-то незнакомого, потому что он никогда не видел, чтобы Лили так смотрела.

На короткий миг он подумал, не убрать ли заклинания невидимости с рамки. Девочка увидела бы ее — она постоянно во все глаза рассматривала вещи Северуса, каждый раз, когда приходила, хотя у него никогда не появлялось ничего нового — и она, конечно, захотела бы ее потрогать. Он почти вообразил себе ее счастье и преумноженную радость фотографии.

И, конечно, он уже слышал, какие вопросы это поднимет. Он не желал отвечать на эти вопросы. Не мог на них отвечать. Даже ради того, чтобы осчастливить последние оставшиеся от Лили осколки.

Но впервые он почти пожелал, чтобы смог это вынести.

* * *

Гарриет рылась в своем чемодане, как попало раскидывая вокруг носки (хотя была осторожна с вредноскопом, который Джинни и Рон прислали ей на день рождения — вместе с газетной вырезкой, изображающей их на каникулах), пока не нашла игру, убранную под учебники. Она еще даже не сняла с нее пленку. Потом она помчалась обратно в комнаты Снейпа, почувствовав триумф, когда дверь оказалась по-прежнему не заперта.

Триумф поугас, когда она обнаружила Снейпа на том же самом месте, где она его оставила — он читал какие-то скучные на вид бумаги и явно намеревался быть максимально занудливым. Он напоминал Рона, когда Гермиона предлагала начать делать домашку пораньше, или Гермиону, когда Гарриет пыталась вытащить ее полетать. Это означало, что Снейп ненавидел играть в игры.

— Ладно, — сказала она через несколько минут. — Я все подготовила.

С очень унылым видом Снейп отложил свое чтение и неохотно пошел в комнату, где она всегда ужинала и где сейчас разложила игру на его захламленном столе. Она с большой осторожностью переложила его старые журналы в сторону, так, чтобы они не расползались.

— Это маггловская… — начала она объяснять.

— Я знаю, что такое скрэббл, мисс Поттер, — он созерцал стол с таким видом, словно думал, что она на самом деле принесла кучу Хедвигиного помета.

— Спорю, вы собрались делать очень длинные и сложные слова, чтобы выиграть как можно быстрее, — Гарриет начала ощущать смирение.

— Учитывая, что мне позволено использовать всего семь ячеек за раз и игра закончится, только когда будут использованы все ячейки, я не думаю, что такая стратегия будет особенно эффективна, — он сделал паузу и вполголоса добавил: — Жаль.

Гарриет решила проигнорировать это анти-веселое настроение. И, однако, как если бы Снейп специально испортил ей игру, она оказалась с D, Z, X, G и тремя игреками.

— Блин, — сказала она.

— Не лучше шахмат, хм? — ответил Снейп и выложил morbid.

Это было сильно похоже на игру в шахматы — с Роном, который неоднократно разбивал ее в пух и прах, побеждая до обиды быстро. Снейп не напрягаясь собирал слова с тройной ценой, а Гарриет застряла со своим глупым X. Еще он слишком быстро придумывал слова, в то время как Гарриет приходилось ломать голову даже ради самых простых, вроде chimp. Да и то, когда она его придумала, она поняла, что у нее нет P.

— Не знаю, зачем мне Гермиона подарила эту игру, — пробурчала Гарриет, пытаясь подсчитать очки Снейпа (при ее двадцати пяти у него было что-то около двухсот тридцати).

— Вот это пропустили, — показал Снейп.

Гарриет удрученно зачеркнула 230 и написала 240.

— Разве что ей захотелось с ее помощью рассчитаться с Роном за то, как он ее раскатывает в шахматах. И при этом Симус и Дин сидят вокруг и свистят каждый раз, когда его фигуры бьют ее. Или мои.

— Вы превосходите их в квиддиче, мисс Грейнджер — в учебе, — ответил Снейп со скучающим вздохом. — Нельзя ожидать от мальчиков-подростков зрелости и уступок.

Гарриет не представляла, как к этому отнестись. Он всерьез или издевается? Она решила, что, наверное, никогда этого не узнает (хотя издевательство было вероятнее, так как это был Снейп). Она посмотрела на вытянутые фишки. A и M.

— О-о-о…

— Xanthum? — прочел Снейп, когда она заулыбалась доске.

— Есть такое слово. Его используют в шампуне, в соусе для салата и всяком таком.

— Ксантановая камедь, — сказал он, и она не смогла определиться — то ли разочароваться, что не удалось его обойти, то ли порадоваться, потому что он знал это слово и не мог возразить, что его не существует. — У вас здесь нет слова «камедь» — «gum».

— И что? — упрямо сказала она, добавив чуть более впечатляющие баллы — слово с двойной ценой! — к ее жалким двадцати пяти. — Там два слова, у меня одно из них. Так можно.

Кто-то постучал в дверь.

— Да, что? — поднял голос Снейп.

Дверь открыл профессор Дамблдор, одетый в длинный дорожный плащ. Гарриет увидела его впервые после того, как он покинул дом Грейнджеров в ее день рождения. Ярко-синий костюм заменила мантия, которая могла бы быть потрясающе фиолетовой, не будь она до того мокрой, что стало трудно разобрать. Должно быть, он вернулся с охоты на Сириуса Блэка и явно не рассчитывал увидеть то, что увидел, потому что его несколько усталое лицо исполнилось чистейшего изумления.

— Северус, — констатировал он. — Гарриет. Замечательного вечера вам обоим, — он с любопытством посмотрел на доску со скрэбблом. — Это какая-то игра? — спросил он в еще большем изумлении.

— Это скрэббл, — ответила Гарриет, краснея.

— Мисс Поттер страдала от упорной и неисцелимой скуки, — Снейп скрестил на груди руки, — которую, по ее мнению, можно облегчить вот этим.

— А, — Дамблдор улыбнулся, но Гарриет почему-то ощутила смутную вину, словно ее поймали на чем-то… не то чтобы плохом, но… неподобающем, наверное. Она не представляла, правда, с чего бы это. — В таком случае, как бы ни было мне неприятно прерывать вас обоих и тем более портить игру, но, боюсь, меня вынуждают к этому обстоятельства.

— Мы почти закончили, — сказал Снейп, все в той же позе.

— Боюсь, это не может ждать, — голос Дамблдора был извиняющимся, но тем не менее казалось, что между ним и Снейпом что-то происходит, какой-то молчаливый и непереводимый разговор.

— Все нормально, — сказала Гарриет, сгребая в коробку крепления ячеек и блокнот для подсчета и захлопывая доску. — Это для путешествий, так что ее можно убрать и… все нормально, я пойду.

— Спасибо, моя дорогая, — Дамблдор улыбнулся ей, словно она оказала ему огромную услугу.

Она неловко улыбнулась в ответ, странно смущенная, и сказала Снейпу с еще большей неловкостью:

— Спасибо. Спокойной ночи тогда, — и ушла, гадая, почему она не чувствовала смущения и неловкости, затаскивая Снейпа поиграть с ней в скрэббл, пока никто не увидел, как она это делает.

Она бросила игру на кровать, сама завалилась следом. Несколько мгновений она смотрела в потолок. Потом вздохнула.

— Ну вот, теперь мне снова жутко скучно.

* * *

Когда за девочкой закрылась дверь, Дамблдор заговорил не сразу. Он смотрел, как она уходила, а потом — на Северуса, который принялся перекладывать на столе хлам, который девочка сдвинула к краям, особождая место для игровой доски. Она сделала это очень бережно, выровняв стопки его старых, трухлявых журналов аккуратными рядами.

От Дамблдора до того плотно тянуло удивлением, граничащим с осуждением, что воздух в комнате словно загустел. У Северуса от этого заныли зубы. Один-единственный раз он побаловал глупую девчонку, и Дамблдор уже по этому поводу строит из себя проповедника из воскресной школы.

— Скрэббл? — спросил наконец Дамблдор.

— Это маггловская словесная игра, — ответил Северус с лучшей своей усмешкой. — Подарок на день рождения от мисс Грейнджер, — добавил он, изобразив интонацией, что передразнивает слова девочки.

— Я был очень удивлен, увидев, что ты с ней играешь, — сказал Дамблдор так откровенно, что Северус прямо-таки на него уставился. Было не в стиле Дамблдора так сразу переходить к сути.

— У вас не было под рукой назойливой соплячки, которая две недели непрерывно ноет, как ей скучно. Я готов был лезть на стену. У меня не осталось способов от нее отделаться, разве что усыпить.

— Доброта — это на тебя не похоже, — заметил Дамблдор, что было абсолютной правдой и почему-то ужасно раздражало. Обычно в разговоре с Дамблдором его бы раздражало само по себе предположение о том, что он был добр; но сейчас его неожиданно оскорбило обвинение в том, что он не способен подавлять свои мерзкие порывы достаточно долго, чтобы один раз сыграть в чертов скрэббл (хотя игра длилась целую вечность, так как девочка грызла карандаш для подсчета баллов и маялась над каждым словом).

— Считайте это моментом насланного бурей безумия, — выдавил он. Потом решил перейти к делу: — В случае, если вы не предполагаете, что я замыслил план совратить тринадцатилетнюю девочку — в случае, если вы способны поверить в эту галиматью, можете меня выгнать взашей прямо сейчас… Да еще такую, которая не может правильно написать слово «chimp»… Хотелось бы, чтобы вы уже перешли к тому, что собирались сказать. У меня было достаточно дел еще до того, как я влип в эту бесконечную игру в долбанный скрэббл.

— Северус, я тебя ни в чем таком не обвиняю.

— Нет?

— Нет, — вполне твердо ответил он. — Но ты должен признать, что она уже близка к тому возрасту, когда подобные встречи… тет-а-тет оказываются на грани приличий.

— Если бы вы действительно так считали, то не назначили бы меня деканом Слизерина. Я проводил подобные встречи с девочками этого возраста и старше в течение последних двенадцати лет, и вы ни слова ни сказали о том, как это коробило ваши чувства.

— Беседы — это часть твоих обязанностей как декана, — сказал Дамблдор. — Но я, однако, никогда не слышал, чтобы ты… отдыхал с учениками.

— Вы совершенно не имеете об этом понятия, если считаете, что это можно назвать отдыхом, — скептически ответил он. — Это было утомительно и скучно. От грамматики мисс Поттер и ее словарного запаса Ровена Рейвенкло перевернулась бы в гробу, и она совершенно не способна думать, не жуя что-нибудь при этом.

Чувство, с которым посмотрел на него Дамблдор, настолько было похоже на гнев, что Северус почти поверил, что глаза его обманывают. Сколько раз он силился рассердить Дамблдора, проворачивал каждый трюк из своего обширного арсенала личных привычек, способных взбесить даже папу римского — и безо всяких видимых следов успеха; а теперь он преуспел нечаянно?

— Не могу отделаться от мысли, что ты пытаешься прикинуться дураком, Северус, — сказал Дамблдор. — Но, — продолжил он до того, как тот успел возмутиться, — я знаю, что ты достаточно умен, чтобы меня понять, так что оставим этот вопрос. Как идут дела с зельем Ремуса? Он подумал, что у вас обоих есть прогресс, но с его жалкими познаниями в зельях, как он выразился, боится утверждать нечто большее.

— Идиот, — произнес Северус, перенося раздражение из-за Дамблдора на мысли о Люпине. — Я сказал ему, что мы пока на этапе тестирования. Как он не смог этого понять?

— Прошу меня простить, в последний раз мы обменивались с ним письмами два дня назад. Я только что вернулся.

— Да, плащ на это намекает, — едко сказал Северус, но к Дамблдору вернулась его невозмутимость, и он только улыбнулся.

— Так значит, все в полном порядке?

— Насколько это возможно. Мы с Люпином… поговорили… — Северус позволил губам изогнуться. — И он согласился, что должен в первый раз трансформироваться в надежном месте.

Дамблдор взглянул на него поверх очков.

— Ты не доверяешь зелью? — спросил он. — Или человеку?

Злость пронизала Северуса насквозь, и он уставился в ответ, но Дамблдор был не из тех, кого можно смутить яростью — в любом количестве.

— Вам известно мое мнение об оборотне, — сказал он. Во взгляде Дамблдора всплыло неодобрение, но он его проигнорировал. — Что же до зелья — я не доверяю ничему, пока не увидел эффект лично. Люпин никогда не принимал его прежде, а среди оборотней отклонения от нормы так же вероятны, как и среди людей.

— Оборотни и есть люди, Северус, — неодобрение стало достаточно сильным, чтобы его можно было ясно расслышать.

— Нет, — ответил Северус. — Называйте их людьми, если вам так угодно, но это зелье доказывает, что они, на самом деле, отдельная категория. Для человеческой нервной системы это зелье — быстрый и смертельный яд, не более того. Об этом предмете я, позвольте, знаю больше вашего, — нетерпеливо продолжил он, когда Дамблдор просто продолжил глядеть на него с почти осязаемым порицанием. — Я не отрицаю, что вы гений во многих областях, если не в большинстве, но хотя бы об этом конкретном зелье я знаю больше.

— Я вполне уверен, что ты обо всех зельях знаешь больше, чем я, — искренне произнес Дамблдор. — В этой области ты бесспорно гений. Но мне не нравится, что ты позволяешь своим личным чувствам к Ремусу превращаться в предубеждение ко всем, находящимся в его положении…

— Это не предубеждение, — возразил Северус со вспышкой кипящей злости, — это научно обоснованный факт.

— Точно так же чистокровные говорят о магглорожденных, — сказал Дамблдор. Если этим ответом он предполагал смягчить злость Северуса, то затея с треском провалилась.

— Вполне возможно, что есть генетическое различие между чистокровными и магглами, — резко проговорил Северус, — точно так же, как, вероятно, есть генетическое различие между дающим концерты пианистом и кем-нибудь, начисто лишенным музыкального слуха… И точно так же эффект аконитового зелья на оборотней предполагает, что есть физическое различие между личностью, зараженной ликантропией, и вами.

— Разумеется, различие есть, Северус, но это различие не означает отсутствия человечности…

— Я не говорю, что каждый оборотень — это недочеловек, я говорю, что… забудьте, — бросил он. — Я совершенно не в настроении об этом спорить. Я готовлю для Люпина профилактическое, и он согласился на мои условия ради безопасности учеников. Все. Если вам больше не в чем меня обвинить, можете выдвигаться и предоставить мне доделывать работу.

Но Дамблдор не шевельнулся.

— Я знаю, это для тебя тяжело, — сказал он наконец. Вопреки ожиданиям Северуса, в его голосе звучало понимание. — Когда Ремус здесь, а Сириус Блэк — там. Но если ты…

Северус не стал дожидаться, когда он договорит. Он стремительно вышел в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.

Он стоял там, тяжело дыша; сокрушающая сила злости давила на уши разрушительной тишиной. Если Дамблдор и двигался в соседней комнате, Северус не услышал.

Прошла почти полная минута, прежде чем он, наконец, услышал шелест шагов и тихий звук закрывшейся двери.