Бесконечная дорога (джен)

Гарриет открыла глаза — балдахин. В спальне было тихо. Значит, Лаванда и Парвати, по крайней мере, были еще внизу. Они не способны были вести себя тихо.

Но… кто-то тут был.

Приподнявшись на локте, она увидела, что у ее постели взволнованно вертится Добби. Как только его коснулся ее взгляд, лицо у него засветилось от счастья.

— Гарриет Поттер! Добби пришел, как желает Гарриет Поттер.

— Привет, Добби, — она сняла очки и потерла лицо, пытаясь скрыть, что стирает остатки слез. — Как поживаешь?

— Для Добби было огромной честью получить записку Гарриет Поттер! — сказал он, и у Гарриет все внутри сжало от вины, смущения и неловкости. — Чем Добби поможет Гарриет Поттер?

— Как… как Нюхач?

— Нюхач все ест и ест, Гарриет Поттер. Он злится, потому что волшебник-предатель прячется от него, но уверен, что скоро его найдет, — опустившиеся было уши приподнялись, и он просветлел: — Еще он встречается со своим старым другом Лунатиком, с которым не говорил много-много лет, и у Лунатика есть план, как поймать волшебника-предателя. Нюхач Гарриет Поттер не знает, что это за план, но он счастлив, потому что у него и Добби ничего не получается, Гарриет Поттер.

Гарриет много бы отдала, лишь бы посидеть на одной из бесед Добби и Нюхача.

— Помнишь, что я сказала, да? — спросила она. — Быть острожным? Этот… волшебник-предатель, он опасен.

Добби кивнул — на глазах сверкнули непролитые слезы, маленькое лицо — воплощенная преданность. Гарриет сильнее обычного чувствовала смущение, но ни за что не позволила бы Добби это заметить.

— Добби помнит. Он и Нюхачу Гарриет Поттер тоже говорит, что Гарриет Поттер хочет, чтобы никто из них не был в опасности. Но Нюхач говорит, что никто в мире не защитит Гарриет Поттер так, как он может защитить. Он говорит, это то же самое, как то, что Гарриет хочет защитить нас. Именно так сделал бы Сохатый.

— Сохатый? — слабо повторила Гарриет.

— Добби не знает, Гарриет Поттер. Нюхач часто говорит о Сохатом и Лунатике. Он много о них думает. Он всегда говорит, что Гарриет Поттер похожа на Сохатого… но не похожа.

— Знаешь, ты не обязан был идти прямо сюда, чтобы со мной встретиться, — сказала она. — Я могла бы сама к тебе прийти. Но это ничего, — поторопилась она добавить, так как у Добби обвисли уши, а на лице отразилась обида. — Я просто подумала… Это для тебя неудобно…

Он растерялся.

— Добби — домовой эльф, Гарриет Поттер.

Ответ был так себе, но Гарриет не стала обращать на это внимания.

— Ну… спасибо. Я хотела спросить… Куда в школе можно сходить с кем-нибудь, кто не с моего факультета? Чтобы там было тепло, мы могли там посидеть, и никто бы нам не мешал.

Добби широко улыбнулся, подняв торчком уши.

* * *

Хорошо, что Северус закончил большую часть работы и к тому времени, когда к нему пришел Люпин, нервно искал, чем бы заняться: с понедельника он больше ни на чем не мог сосредоточиться. Сложность и возможности заклинания поглощали весь его рассудок, все внимание, весь интерес; все остальное казалось мелким, неважным и глупым. Каждый миг, что он над ним не работал, до того разжигал его нетерпение, что он навсегда бы испортил некоторые деловые связи из-за того, что, поддавшись расстройству, был бы небрежен в работе.

Но ему нравилось это ощущение. Не раздражение (оно было всегда, и в нем не было ничего нового), но нетерпеливое желание сделать нечто конкретное, то, чего ему хотелось, что ему нравилось; то, что возбуждало и интриговало.

И Темная магия… Как давно он ее не чувствовал…

Больше всего его, на самом деле, огорчало, что возвращением этого восхитительного чувства он был обязан не кому-нибудь, а Люпину. Сперва аконитовое, а теперь еще и это.

Он был немыслимо зол на Люпина за то, как много тот скрывал о Сириусе Блэке, но он мог бы злиться и сильнее. У него был почти неограниченный и неконтролируемый запас ярости. Возможно, только потому, что Северус с самого начала подозревал правду, он не сорвался окончательно, а Люпин до сих пор был жив. Он знал, что Люпин что-то скрывает, и оказался прав. Поразило его только то, что Люпин все-таки открылся — причем ему самому.

Он сомневался, что Люпин был с ним прям. Сам факт того, что Люпин вдруг стал «откровенен», был глубоко подозрителен. Наверняка было известно только то, что Люпин хотел применить заклинание; в настоящей причине этого, истинной причине, уверенности было гораздо меньше. Почему тот так долго ждал с признанием, почему пришел столько времени спустя? Даже если он всего лишь хотел как-то его подставить, лишить расположения Дамблдора — почему именно сейчас?

Не было ли у Люпина и Сириуса Блэка плана пробраться в замок, для которого надо было убрать Северуса с дороги? Но для этого его придется выгнать из Хогвартса, а Дамблдор не уволит его за темные поисковые чары. Он будет разочарован, недоволен и зол, но от сотрудничества с ним не откажется.

Правда это или ложь, спрашивать у Люпина бессмысленно. Этот гад слишком хорошо хранил свои тайны. Северус только потому, возможно, приблизился к правде, что Люпин ему позволил.

До чего же досадно.

Так что он погрузился в изучение заклинания, чтобы выяснить все возможное о честности Люпина и его неожиданной откровенности. То, что он узнал, смутило его еще больше. У него был свой экземпляр этой книги, и заклинание, найденное Люпином, совпадало с таким же в его версии: это действительно были чары поиска того, кто не хотел быть найденным. Люпин ничего не изменил, чтобы ввести его в заблуждение.

В итоге Северус понял, что ему придется собраться с силами и сделать то, до чего он обычно не опускался: провести какое-то время с Люпином и поговорить с ним.

Так или иначе однажды он во всем разберется.

— Забирай обратно, — сказал он вечером во вторник, когда к нему в кабинет зашел Люпин. Он уронил библиотечную книгу на стол; она была такой тяжелой, что весь стол содрогнулся, и все его перья и чернильницы задребезжали. — У меня есть свой экземпляр.

— Ура, — ответил Люпин, — мне хотелось еще ее изучить. Как идут дела?

Ну надо же. Легкое удовлетворение, иллюзия искреннего интереса… Это будет даже сложнее, чем Северусу казалось.

— Я знаю, что делаю, Люпин, — произнес он с леденящей прямотой.

— Думаешь, это действительно сработает? Насколько я разбираюсь в Темной и Светлой магии, должно бы, так как оно не связано ограничениями идентичных форм, как светлые заклинания, но…

— Очевидно, я считаю, что оно сработает, иначе я не стал бы тратить на него время.

— Насколько оно тебе повредит, если ты его применишь? — спросил после паузы Люпин, почти так, словно эта мысль его беспокоила. Как трогательно.

— Можешь не утруждаться, изображая тревогу, и делать то, что должен. Чтобы оно стало действительно надежным, нам нужен якорь — что-нибудь, принадлежащее Блэку.

— Кое-что у меня есть, — сказал Люпин с таким видом, словно хотел бы сменить тему, и именно поэтому Северус ему этого не позволил.

— Что у тебя есть? Нам нужен как минимум волос, но кровь была бы лучше всего, — «посмотрим-ка, как ты вывернешься теперь».

— Ну тогда нам повезло, у меня есть кровь. Так, Северус…

— Прошу меня извинить, не уверен, что правильно понял. Ты говоришь, что у тебя есть образец крови двенадцатилетней давности.

— У меня есть кое-что с его кровью. Всего лишь обрывок старой тряпки. Я думал, мы сможем…

Ради всего святого. Даже самый безмозглый хаффлпаффец не смог бы принять такое за чистую монету.

— Я хочу его увидеть, — прервал Северус.

— Я предполагал, что захочешь, — как всегда спокойно ответил Люпин и вынул из кармана небольшой мешочек. Из него он извлек обрывок старой ткани; Северус его выхватил. Определенно, он был запятнан несколькими каплями и мазками чего-то, напоминающего старую кровь.

— Ты хранил кусок окровавленной тряпки двенадцать лет, — уточнил он полным сарказма тоном.

— Не хранил, нет. Нашел заново. Когда Сириус сел в тюрьму, я упаковал большинство его вещей и убрал на хранение в Гринготтс. Найдя это заклинание, я кое-что из них заказал прислать мне — проверить, нет ли там чего-нибудь подходящего.

Мерлин и Моргана, это уже просто смешно.

— Ты хранил для него его вещи. Почему просто не выкинул их?

— Не смог.

На лице Люпина и в его голосе было нечто, почти похожее на настоящие чувства — горе, сожаление, утрату — чувства, которые Северус знал лучше прочих. Он знал их так хорошо, что не смог бы ни с чем спутать; знал, когда их пытались подделать; но это казалось…

— У тебя полный доступ к хранилищам Блэка, — он постарался сказать это пожестче.

— Он давным-давно подписал со мной совместные права, — ответил Люпин с таким видом, словно это было ему абсолютно безразлично.

Северус обнаружил, что ему нечего ответить. Если Люпин говорил правду, это был знак мазохистской, почти суицидальной гордости. При взгляде на Люпина любой мог сказать, что тот живет в крайней бедности и нужде. Предполагать, что он имел доступ к богатству Блэков, но отказывал себе в нем все эти годы, было абсурдно.

— Ты понимаешь, что это заклинание не навредит цели? — Северус собрался с мыслями. — Только приведет нас к Блэку и удержит его на месте, пока я не разорву связь.

— Да, — ответил Люпин. — Однако меня больше беспокоит, что оно навредит тебе. Я знаю, что откат даже от простых темных заклинаний может быть изнурительным, и… Насколько оно сильно?

— Достаточно, — Северус ощутил удовлетворение, что выглядит таким же безразличным, как Люпин, рассказывающий о том, как он унаследовал состояние Блэка и пренебрег им.

— Но разве не должно быть легче его использовать, так как он близко?

— Это тут вообще ни при чем. Эти чары найдут кого угодно, неважно, к какому классу существ он относится, в любой точке мира. Сила нужна, только чтобы его запустить, расстояние до цели абсолютно не играет роли.

Люпин казался встревоженным.

— Я уже использовал заклинания такого уровня, — раздраженно сказал Северус, — и даже намного сильнее. Переживу, Люпин. Можешь засунуть свою щепетильность обратно.

— Я не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал.

— Тебе может это не понравиться, но такими словами ты просто пытаешься смягчить свою вину. Если бы тебе действительно претило мне вредить, ты бы оставил свои идеи при себе. Твое беспокойство ничего для меня не изменит. И не должно. Я не делал бы этого, Люпин, если бы сам не хотел. Заставить меня ты бы все равно не смог.

— Это так, конечно, — тем не менее, выглядел Люпин задумчиво.

Устав от этой темы, Северус перевел разговор:

— Я не вижу причин ждать с исполнением заклинания. Все компоненты очень просты. Могу собрать их за день, максимум два.

На такую срочность Люпина ответил только удовлетворенным кивком.

— Я правильно понял, что чары при минимальных затратах будут наиболее эффективны в полнолуние?

— Да… — Северус подавил отвращение. — Но ты там нужен, чтобы пойти по следу к источнику, а в виде волка от тебя не будет никакого прока.

— Но в течение дня можно? Я не превращусь, пока не поднимется Луна, а этого не случится до темноты.

— И если что-то пойдет не так, ты будешь не в состоянии что-либо исправить.

— Но мы можем поймать его как можно быстрее. Я буду под аконитовым, Северус, я буду безопасен — и ты же сам сказал, связь удержит его, пока мы не подойдем. Мы можем использовать заклинание пораньше, как только ты будешь готов, у нас будет полно времени. Так или иначе, нам надо сделать это до темноты. И… — Люпин как будто собрался с силами, прежде чем продолжить: — Потом я буду так болен, что не смогу помочь. Нам придется ждать, наверное, до следующих выходных, а за это время он может сделать… он сделает все, что угодно.

Северус помедлил — не потому, что считал предложение Люпина вполне разумным, наоборот, но отчасти ему все равно хотелось согласиться. Нездоровье Люпина могло стать причиной всевозможных затруднений и задержек… В течение дня все должно быть в порядке… И он, в свою очередь, знал, что на аконитовое можно положиться…

Воспоминание о темном тесном туннеле, пахнущем землей и зверем, трепетало на краю сознания.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Остановимся на субботе. В любом случае, нельзя делать его на неделе — темнеет еще до того, как у нас кончаются уроки, а бродить тут ощупью посреди ночи незачем. Пусть будет суббота.

* * *

В среду после завтрака Гарриет получила две записки: одну от Хагрида, с приглашением на чай после обеда в пятницу, а вторую от Снейпа — он переносил встречу с Астерией с субботы на вечер пятницы.

Она не знала, то ли посмеяться от того, что записки пришли одновременно, то ли слегка обидеться на Снейпа за то, что он сменил время, не спросив, насколько ей это удобно.

Она фыркнула. Как будто он когда-нибудь спрашивал.

Так что она написала Хагриду: «Профессор Снейп передвинул мое назначение на пятницу, можно я вместо этого приду на чай в субботу?», а Снейпу — «Ладно». Потом она зачеркнула эту записку и написала заново: «Да, сэр».

— Снейп такой беспопуляционный, — сказала она Гермионе, отправив записки.

— Безапелляционный, — поправила Гермиона, не поднимая взгляда от новой книги — одной из тех, с которыми она вернулась вчера вечером, почти перед отбоем. Она была с ужасной средневековой грамматикой, но Гарриет показалось, что в ней было написано нечто вроде «элхв домовый».

Остаток обеда Гарриет промолчала. Гермиона, увлеченная книгой, так и не заметила.

Во время урока зелий Снейп вел себя странно. Вместо того, чтобы сказать им вести себя тихо и следовать написанному на доске рецепту, он начал занятие с речи (такое бывало редко) — о сыворотках правды.

— Самая совершенная из них, — он усмехнулся всему классу, — веритасерум, далеко за пределами ваших текущих возможностей. Кому известны ограничения этого класса зелий в целом?

Разумеется, в воздух поднялась только рука Гермионы.

— Кто-нибудь, кроме мисс Грейнджер, — Снейп даже не оглянулся на Гермиону, и Гарриет удивилась, ощутив от этого удовлетворение.

Слизеринцы прыснули, Панси Паркинсон даже издала пронзительное хихиканье. При его звуке Гарриет, которой в тот момент уже стало невыносимо стыдно, сказала громко и зло:

— Они действуют только на людей.

Класс затих от изумления. Даже Снейп на нее посмотрел. Гарриет упрямо уставилась в ответ, чувствуя, как становится жарко лицу.

— Да, — холодно подтвердил он, — это так. Только нечеловеческие создания — такие, как оборотни — невосприимчивы к их действию.

Затем он задал им делать выявляющее зелье, которое оставляло темно-синие следы на губах и языке у тех, кто солгал. Зелье было довольно сложным и запутанным, и Гарриет, все еще злившаяся на себя, вконец его испортила: вместо грязно-серого цвета старых помоев у нее получилось нечто ядовито-зеленое. У Гермионы, конечно, вышло идеально, а у Рона зелье было коричневато-желтым. Снейп его высмеял, но про Гарриет ничего не сказал, хотя ее котел сиял на всю комнату, как токсичные отходы.

* * *

За обедом Гермиона не открыла ни одной книги и, кажется, старалась быть поразговорчивее, из-за чего Гарриет окончательно ощутила себя сволочью.

— Вот бы нам разрешили сделать веритасерум, — говорила Гермиона. — Я уверена, мы бы смогли… в конце концов, мы же сделали оборотное, а они одного уровня сложности…

— Ты сделала оборотное, — заметила Гарриет, гоняя по тарелке стручковую фасоль. Есть совершенно не хотелось. — Мы с Роном почти ничего не делали.

— Вообще-то надо просто следовать инструкции, — ответила Гермиона, но выглядела она довольной. — Но веритасерум ограничен в использовании, нужно иметь лицензию, чтобы его изготавливать, и ордер из суда на применение…

Гарриет не волновали юридические проблемы применения веритасерума, да и вообще какого угодно зелья на земле, но она решила, что ее долг — притвориться, что ей интересно, чтобы не быть таким отвратительным другом.

— Откуда ты узнала? — с любопытством спросила Гермиона. — Про то, что эти зелья работают только на людей.

— Я не знала. Просто предположила. Я знаю, что у них другая магия… у гоблинов, домовых эльфов и так далее… Ну и подумала, что, может, в этом дело.

На самом деле, она была почти уверена, что ошибется, что все над ней посмеются, и тогда она станет меньше себя ненавидеть. Но она ответила правильно, помешала ответить Гермионе, над которой смеялись за попытку, и в итоге стало только хуже.

— Это было очень умно, — подбодрила Гермиона, и Гарриет поняла, что раньше и не знала, что такое стыд.

Ей надо было как-то помириться с Гермионой — так, чтобы она не поняла, что с ней мирятся.

— Хочу тебе кое-что показать, — сказала она. — Сходим после ужина?

— Я хотела бы, но мне надо еще дочитать половину той книги по нумерологии и написать конспект по основным выводам к каждой главе…

— Ладно, — приуныла Гарриет. — Тогда как будет время.

* * *

Промелькнул остаток недели. Не успела Гарриет оглянуться, как она уже спускалась на ужин в пятницу, так и не дождавшись возможности показать Гермионе то, что собиралась.

— Может, завтра утром, — с оттенком обещания сказала Гермиона. — Я смогу разобраться кое с чем из этого за вечер, пока ты будешь встречаться с Астерией Гринграсс.

Но завтра будет уже не то, потому что Гарриет уже покажет это Астерии. Ей хотелось, чтобы Гермиона увидела первой. Но Гермиона все еще сидела, зарывшись в книги. И раз книги для нее значили больше, чем-то, что хотела показать Гарриет…

Было странно злиться на кого-то и обижаться на самого себя из-за того, что ты ему сделал.

Отодвинув тарелку, она сказала:

— Увидимся, — и протолкалась вон из Большого зала — отнести наверх вещи перед встречей с Астерией.

Кто-то вместе с ней встал на движущийся пролет лестницы. Сперва она подумала, что это Невилл — этот кто-то был довольно высоким — но потом поняла, что это Рон. Она уставилась на него, точнее, на его плечо. Рон в ответ не посмотрел.

Она уже решила, что он будет игнорировать ее всю дорогу, как вдруг он сказал:

— Знаешь, она бывает паршивым другом.

— А сам-то? — вспыхнула Гарриет.

Рон тоже покраснел, став неприятно бордовым. На мгновение он показался таким же сердитым, как она ощущала себя, и затем выдавил:

— Угу, я тоже, точно.

Гарриет была так ошарашена, что не смогла ответить. Лестница скрипнула о площадку и остановилась, ожидая, когда они сойдут, но оба не двигались с места.

— Но она не будет извиняться, если считает, что права, — Рон сердито смотрел на свои ботинки, — и забывает, что люди вокруг живые, когда ей надо что-нибудь выучить… Как будто правота важнее всего.

Все чувства Гарриет собрались в клубок и распирали грудь, мешая заговорить.

— Я скучаю по тому, как мы все дружили, — Рон пнул перила. — Спорю, вы без меня переделали уйму опасных вещей с угрозой для жизни… а может, нет, потому что она зверски учится и не замечает никого вокруг…

— Кто бы говорил, ты нас неделями игнорируешь…

Рон заалел.

— Из-за того, что ее кот съел Коросту, и ты встала на ее сторону! Что бы ты почувствовала, если б это животное сожрало Хедвиг?

— Живоглот съел Коросту, а ты довел Гермиону до слез, конечно, я встала на ее сторону!

— А она тебе чем отплатила — не замечает тебя, лишь бы изучать магглов, с которыми она и так все равно выросла, — лицо его искажала ярость, и он был красным до кончиков ушей.

— Ой, как будто тебе интересно! — закричала Гарриет, чтобы избавиться от этой удушающей тяжести в груди. — Ты был с мальчишками еще до того, как Живоглот кого-нибудь съел, мы так и так уже твоими друзьями не были! Просто пара глупых девчонок…

— Ну знаешь что, — взвыл Рон, — забудь! Просто… забудь нахер!

Он рванул вверх по лестнице, но, дойдя до края, понял, что попался — второй пролет отъехал в сторону, оставив его перед провалом. Выругавшись снова, он помчался обратно и, оттолкнув ее, бросился по коридору.

Гарриет изо всех сил старалась не разрыдаться. Она не будет такой… такой дурочкой, не станет плакать из-за ссоры, только потому, что сейчас ей стало еще хуже.

* * *

— Хватит кофе… ты так себя до сумасшествия доведешь…

Северус затянулся сигаретой, докуренной уже почти до фильтра. После этой у него их останется всего две. Запас, заготовленный на весь семестр, разошелся за последние пять дней.

В дверь негромко постучали, и он оглянулся на часы. Мерлин, когда успело стать так поздно?

Он смахнул свои заметки в ящик стола, задвинул его и запер, отправил книгу лететь на ближайшую полку, зачарованную так, чтобы ее не видели ученики, и уничтожил жалкие остатки сигареты. Еще одно легкое заклинание устранило запах. Никто не догадается, что он не прозябал тут в безделье.

— Да? — откликнулся он.

Как только мисс Поттер вошла, стало ясно, что она в ужасном настроении. Он никогда еще не видел ее такой неспокойной, полной сдерживаемых чувств. Лицо у нее покраснело, словно от повышенной температуры, а глаза стали слишком яркими.

Она села молча, возможно, не зная, что сказать. Никто не обманывался, воображая, будто он любит поболтать.

Она на грани слез? Похоже на то. Черт. И что ему с этим делать? Оставить в покое или попытаться что-то сказать? Что бы он ни сказал, конечно, сделает только хуже… но она действительно неважно выглядит…

— Вы заболели? — спросил он как можно нейтральнее.

— Нет, — пробормотала она, вперившись в свои колени.

Может, хватит на этом? Как же, хватит, — только если он хочет остаться ничтожеством.

— Не поранились?

В этот раз она только покачала головой.

— Что-нибудь, о чем следовало бы знать взрослым?

— Нет, сэр.

Вежливость от мисс Поттер… ну ладно, вежливые слова: тон не слишком отличался от манер, — это беспокоило.

Наконец он произнес:

— Вам надо быть в лучшем настроении для встречи с мисс Гринграсс. Так как у меня есть неотложное дело в субботу, — ему захотелось еще сигарету, — мы не можем ее перенести.

— Вы не поймете, — она вспыхнула. — Вам даже не нравятся Рон и Гермиона, вы их ненавидите. Иначе не стали бы так над ними смеяться перед всеми.

Был ли он сегодня особенно груб с Грейнджер и Уизли? Он не мог вспомнить.

— О чем вы говорите, мисс Поттер?

— Как будто сами не знаете! — судя по лицу… так он и знал, не надо было вообще открывать свой поганый рот. — «Кто-нибудь, кроме мисс Грейнджер»… А зелье у меня было настолько хуже, чем у Рона, но вы ничего про него не сказали, и все смеялись…

После этого она заплакала — гневными слезами, которые она резко смахивала с лица, но они не прекращались.

— Я весь этот год ненавижу! Ненавижу Сириуса Блэка… И что Гермиона постоянно учится… И что Рон такой гад, ну и что, что Живоглот съел Коросту, и я тоже злюсь… И я не в-виновата, что домовые эльфы т-такие, какие есть…

Северус неподвижно сидел, слишком потрясенный, чтобы что-то сделать с этим страстным излиянием, одинаково несчастным и злым. Вскоре ее речь окончательно стала неразборчивой, и она зарыдала до того яростно, что он взволновался, что она потеряет сознание. Он резко поднялся, думая позвать кого-то, но кого? Тут нужен кто-то нежный и ласковый, ни Минерва, ни Помфри не подойдут. Спраут? Нет, боже, нет…

Чувствуя себя слабым и беспомощным, он создал несколько носовых платков и попытался дать ей, но она не взяла. Может, надо предложить ей успокоительный настой? Нет, от этого станет только хуже. Успокоительное лучше давать тем, кто испытывает сильное горе, а не злость. Когда человек злится, предлагать ему успокоиться — последнее, что стоит делать. Уж он-то знал.

За двенадцать лет ему не доводилось сталкиваться с учениками в таком состоянии, предварительно не доведя их до него самостоятельно: это кое-что говорило о его факультете. А в последний раз он довел ученика до слез в 1982, после чего научился чувствовать границу между ударом по самолюбию и провоцированием истерики.

Она все еще плакала. Боже правый, сколько уже прошло времени? Наверное, давно копила в себе, и какое-то недавнее событие оказалось последней каплей.

Он решил послать за Помфри, если она не перестанет плакать через пять минут.

Он уже потянулся к летучему пороху, который хранился на каминной полке, когда рыдания мисс Поттер начали затихать, возможно, потому что ей уже не хватало на них дыхания. Она вяло прислонилась к ручке кресла, глотая воздух, обессиленная и жалкая.

Он снова молча предложил платки. После мгновения неподвижности, пока он думал, что она то ли их не видит, то ли снова откажется, она потянулась за одним и начала вытирать лицо.

Надо было что-то сказать, но он не представлял, что именно. Даже у него в голове все звучало или слишком лицемерно, или банально.

— Уизли переживет, — сказал он наконец, когда вместо плача она стала просто шмыгать.

Она снова разрыдалась. Да что ж такое!

Так, есть одна вещь, которую можно сделать. Она была не в состоянии помогать Астерии Гринграсс с социализацией, ни сама, ни с его неумелой помощью.

— Ждите здесь, — сказал он, чувствуя себя глупо, так как ей, наверное, не хватило бы сил даже на то, чтобы сесть прямо, не говоря уж про то, чтобы куда-то пойти или покинуть кабинет. Может быть, ей лучше будет одной. По крайней мере, без него.

Когда он пришел, Астерия ждала в классе, держа письмо. Она живо обернулась на звук открывающейся двери, но отшатнулась назад, увидев, кто вошел.

— Мисс Поттер плохо себя чувствует, — сказал он. — Встречу придется отложить. Я свяжусь с вами, когда организую новый сеанс.

Он оставил ее, как ему показалось, искренне разочарованной.

Когда он вернулся в кабинет, мисс Поттер снова прекратила плакать, но все так же излучала огорчение.

— Что насчет Астерии?.. — спросила она сипло.

— Я отложил встречу. Вы не в состоянии кого-либо приободрить. Вам лучше сосредоточиться над тем, чтобы самой обрести покой.

Она начала было отвечать, но вместо этого высморкалась. Он создал ей другой платок и уничтожил первый, который теперь выглядел отвратительно.

Ее злость, похоже, иссякла вместе со слезами, но горе только окрепло.

— Вам следует с кем-нибудь поговорить, — сказал он, надеясь, что это не прозвучит слабохарактерно. — Профессор Макгонагалл…

— Я в порядке, — пробормотала она.

— Мисс Поттер, когда люди в порядке, они не рыдают по, — он покосился на часы, — восемь минут кряду.

Она, не поднимая взгляда, принялась складывать платок. Вспомнив, что он стоит, Северус вернулся на свое место.

— Вы в ссоре с мисс Грейнджер, — рискнул он, — и с мистером Уизли, так что вам не с кем поговорить.

— Я не ссорилась с Гермионой, — почему у нее такой виноватый вид? — В смысле, мы иногда ссорились, но теперь нет…

Северус знал, как войти в доверие к человеку, который этого не хочет, но не собирался использовать на мисс Поттер приемы, отточенные на Пожирателях смерти.

— Я теперь… постоянно злая, — сказала она, склонив голову, так что он не видел ее лица. — Я этого не хочу.

— Это часть взросления.

— Но я злее, чем большинство людей… Большинство людей на меня не злится.

Его удивило, что она смогла сказать это ему безо всяких укоризненных взглядов.

— У некоторых характер хуже, чем у прочих. Оба ваши родителя имели склонность к эмоциональным взрывам. Вы просто это унаследовали, — «и у вас гораздо больше причин для злости».

— Вы же не хотите говорить о моей маме, да?

Он предположил, что это был его вклад в то, что она расплакалась — дважды.

— …Нет.

— Профессор Люпин тоже не хочет. Он рассказал мне о драгоценностях, но даже это было чересчур — он прислал открытку без подписи. А вы не рассказали мне про маму, это тетя Петуния рассказала, у вас я просто спросила. Почему… почему вы не хотите о ней говорить?

Вот он снова — это отчаянный, тоскливый голод, сплавленный с душевной болью, а у него совершенно нет сил ей ответить.

— Почему? — повторила она.

Он так и молчал, и невинная мольба на ее лице ожесточилась. Мгновение она тяжело на него смотрела, потом встала, немного неуверенно, и с последним жгучим, полным упрека взглядом повернулась, чтобы уйти. Он осознал, что стискивает подлокотник кресла с такой силой, что странно было, что до сих пор не треснуло дерево.

Когда ее пальцы уже были в дюймах от дверной ручки, он сказал:

— Вы ее не знали.

Она замерла, но не обернулась. Он заставил себя продолжать говорить — сверхчеловеческим усилием, превзошедшим все, на что он пошел, общаясь с Люпином:

— Вы ее не помните. Вы не знаете, чего лишены. Мы, — он мог бы поклясться, что дерево кресла хрустнуло, — помним все. Разница между тем, чтобы узнавать то, чего не знал, и говорить о том, что не хочешь вспоминать… бесконечна.

Она стояла лицом к двери несколько долгих секунд, потом обернулась. Выражение лица у нее было не читаемым, или, возможно, это он был не в состоянии его понять.

— Но ведь вы дружили. Я об этом хочу узнать, не о том, как… они умерли. Это я и так знаю.

Если так дальше пойдет, он сломает себе руку.

— Реальность их смерти искажает все, что было прежде. — «И вина, моя сокрушающая, калечащая вина». — Когда случается нечто, чего ты… страшился, — «хуже, намного хуже, чем ты можешь себе представить», — предпочитаешь не вспоминать вовсе — ни хорошее, ни плохое.

— Вы ни с кем об этом не говорили? — тихо спросила она после долгого молчания.

— Нет, — «не больше, чем было необходимо».

— Вы ненавидите профессора Люпина. Но он дружил с моими мамой и папой, а вы тоже с ней дружили.

— Он был другом вашего отца. Я — другом вашей матери. Она легче сходилась с людьми, чем я.

Дымящиеся развалины прошедших лет лежали между истиной и этим ясным, сжатым пересказом, закрывая их друг от друга. Он не мог ей рассказать.

Не расскажет.

Мисс Поттер медленно подошла обратно к креслу и села. То, что она не ушла, было свидетельством либо ее жажды узнать, либо одиночества. Он одновременно и хотел, и не хотел, чтобы она уходила, и оба желания были одинаково острыми.

— Я нашла письмо, которое она мне написала, — сказала она, не поднимая глаз. — Среди драгоценностей.

Что-то маленькое и болезненно-яркое упало в бесконечную черную пустоту у него внутри. Он закрыл глаза.

— Там… Я думаю, она его долго писала, потому что почерк кое-где отличается. В смысле, иногда он как бы неровный, а иногда четкий… Иногда ручка почти продавливает бумагу, а иногда буквы почти пропадают…

Образ Лили, пытающейся написать письмо ребенку, который, как она полагала, может ее и не вспомнить… Он мог достаточно хорошо представить его содержание… Как она встает и ходит, возвращается нацарапать несколько слов, снова останавливается, не зная, как продолжить; может быть, она даже отвлекалась на самого ребенка — или из-за плача, или просто по зову сердца…

— У меня есть фотографии, мне их Хагрид дал, — продолжила она, все еще не глядя на него, за что он был глубоко благодарен. — Ее… и папы. Но это…

— Этого недостаточно, — едва слышно отозвался он.

Тут она подняла взгляд и кивнула. Он не знал, что сказало ей его лицо. Даже близко не мог этого представить.

Она шмыгнула и вытерла нос сотворенным им платком. То ли потому, что у нее кончились силы для рассказа, то ли не зная, как продолжить, говорить она больше не хотела.

— Мистер Уизли все уроки зелий проводит, строя тоскливые мины вам и мисс Грейнджер, — сказал он. — Что бы между вами ни произошло, он готов к примирению.

— Знаю, — пробормотала она. — Он сегодня днем попытался… но я на него снова наорала. Это было нечестно, но он все еще злится на Гермиону, — она снова стала виноватой. А…

— По той же причине, по которой вы злитесь на мисс Грейнджер?

Его предположение попало в точку: она ярко покраснела с очень устыженным видом.

— Так как вы не собираетесь мириться с Уизли, чтобы бранить мисс Грейнджер у нее за спиной, — продолжил он, изумляясь, как, во имя Бога и Мерлина, он до этого дошел — дает советы, как дружить, — вам не за что себя винить. Так как ваши обиды справедливы и осмысленны, они все равно останутся. У всех кончается снисхождение к собственным друзьям, порой неоднократно. Преодоление этого, — «продолжай, давай, договаривай», — значит намного больше, чем отсутствие несправедливых мыслей. Все бывают несправедливы в мыслях.

Она моргнула на него, все еще очень красная.

— Но… но вы же над ними смеетесь.

— Они ваши друзья, не мои. Какая разница, как я к ним отношусь?

— Вы могли бы быть не таким вредным, — она нахмурилась. Он бы сказал, что вручение людям носовых платков делает их нахальнее, если бы не тот факт, что мисс Поттер, определенно, родилась нахалкой.

— А вы могли бы быть поспокойнее, а мисс Грейнджер — прекратить пытаться отвечать на все мои вопросы. Я вредный, вы — темпераментная, а мисс Грейнджер — всезнайка. Уж такие мы есть.

Она не выглядела довольной этим объяснением, но этого и не должно было быть. Он не собирался сносить, что его отчитывает двенадцатилетняя девочка. Даже если она права и ему очень неприятно, что на него смотрят с таким укоризненным разочарованием.

— Почему вы со мной не такой вредный, как с остальными? — спросила она. — Из-за моей мамы?

Он моргнул.

— Да.

— О, — она выглядела озадаченной. — Это поэтому вы еще так злитесь, когда я делаю опасные вещи?

— Возможно. Ни один ученик не подвергает себя таким опасностям, как вы. Если когда-нибудь обнаружу Астерию Гринграсс рядом с мертвым василиском, я могу себя удивить.

Она опять громко и слезливо шмыгнула.

— Я теперь могу с ней встретиться. Я… мне лучше.

— Тогда вам стоит помириться с Уизли или мисс Грейнджер.

Она, кажется, удивилась. Через мгновение она кивнула и во второй раз встала, чтобы уйти.

Не найдя, что еще сказать, он подал ей последний платок.

Уже у двери она остановилась и снова обернулась.

— Знаете… вам стоит попробовать почаще быть хорошим, — вид у нее был задумчивый. — Хотя все, наверное, слишком перепугаются и не поверят.

Она его поддразнивает?

— Я однажды пытался, в 1986, — холодно ответил он, — три дня. Мадам Помфри сказала мне больше так не делать из-за впечатляющего учащения нервных расстройств.

Мисс Поттер чуть улыбнулась ему и выскользнула за дверь.

После ее ухода он выкурил обе оставшиеся сигареты, одну за другой.