Бесконечная дорога (джен)

В ночь, когда принесли бредящую мисс Поттер, на небе были видны только звезды. В последующие дни, не улучшившие ее состояния, Северус следил за тем, как робко появилась луна и ночь за ночью начала расти.

Он не покидал карантинной палаты. Он был еще слишком плох, чтобы Помфри ему разрешила, но иногда и сам мало этого хотел. Порой же он готов был выброситься в окно, если бы назойливая старая командирша не зачаровала его на неразбиваемость. Не будь тут мисс Поттер, удерживавшей его внимание, он, возможно, попробовал бы все равно. Навязанная изоляция и расписанный режим оставляли уйму свободного времени — и вместе с тем сумасшедшее количество скуки.

Иногда он думал, что сойдет с ума от того, что из всех занятий ему осталось только переживать — о своем будущем, о своем факультете, о девочке напротив по коридору. Он даже курить не мог. Помфри никогда бы этого не допустила: она была против любых стимуляторов и не позволяла ему даже чашку кофе. Свое обильное недовольство он срывал на ней, но она сносила его с суровой стойкостью — гораздо лучше, чем он сам. У него болела голова, и горло тоже; он постоянно был тревожен, и в то же время — вял и апатичен, зол и подавлен. Ему снился лунный свет, льющийся через переплетение ветвей, заглядывающих в его одинокое окно, и в темноте ему мерещился рык.

Магическое усилие, затраченное в ночь полнолуния, привело (согласно словам мнительной Помфри) к последствиям, сходным с теми, которые бывают при растяжении мышц, и лечить ее следовало так же — в основном устранением нагрузок. Она забрала его палочку и запретила пробовать беспалочковые заклинания — этот приказ был эффективен только потому, что она, ведомая мрачной рассудительностью, наколдовала на комнату подавляющие чары. Северус вынужден был ей подчиниться, с той же горечью, с какой воспринял запрет на кофе и сигареты.

Он не видел никого из своих учеников, но они писали ему, а он отвечал. Слизеринцы, которым предстояли ТРИТОН и которые присматривали за его уроками, сообщали, что почти не в силах заставить учеников вести себя прилично (хотя у наблюдающих, которые были с других факультетов, похоже, проблем не было). На слизеринцев начали нападать в верхних уровнях подземелий, за пределами школьных стен, в библиотеке: в любых изолированных местах, и все чаще — на виду учащихся других факультетов. Он написал гневные письма Флитвику, Спраут и Минерве и получил следующие ответы:

Северус, искренне уверяю, что мы со всей бдительностью работаем над предотвращением не спровоцированных нападений на любого из учеников. Я, разумеется, поговорил со своими старостами о том, чтобы надзор шел за всеми учениками, и подчеркнул, что их долг распространяется на всех без исключений. Твой, Филиус Флитвик.

Мы работаем над этим, дружище. П.С.

Мы делаем все, что можем, Северус, но не просто так глав факультетов — четверо. Сейчас Аврора — единственная слизеринка в штате, а ты знаешь, как редко она спускается со своей проклятой башни. Поправляйся скорее, хорошо? Такое ощущение, что без тебя все стали вести себя хуже. МГ.

Нападения продолжались, отчеты все поступали. Страх перед его возмездием исчез, и слизеринцы, оставшиеся без его защиты, страдали. Его абсолютно не интересовало преподавание, но в наказание за урон, нанесенный факультету, остальная школа скоро пожалеет, что он родился на свет.

Как только он вновь встанет на ноги.

Как только Командирша Помфри уверилась, что его спина достаточно зажила, она позволила ему сидеть и двигаться, но (вопреки заявлениям о праведной мести) единственным, до чего ему хватало сил добраться, оказалось одинокое окно. Из него открывался вид на залив, тот самый, куда, как говорил Дамблдор, смотрела часовня. Этот вид Северус наблюдал бессчетное количество раз, и тем не менее для какой-то части души, изголодавшейся раньше, чем наступило полное исцеление, он всегда был приятен и всегда красив. Он смягчал кошмары о наступлении ожившего леса.

Когда он потребовал видеть мисс Поттер, Помфри вздохнула, но чинить препятствий не стала. Она пустила его в комнату через коридор, идентичную его собственной, за исключением пациента.

Магические путы — широкие полосы приглушенного прозрачного сияния поперек груди, бедер и плеч — удерживали мисс Поттер на постели. Она непрерывно извивалась под ними всем телом, мотая головой по подушке. Закатившиеся глаза постоянно двигались, а голос вплетался в тишину неумолчным однообразным бормотанием.

Зрелище было… тревожное.

— И она так все время? — спросил он. В груди забилось странное чувство.

— Да, — мрачно ответила Помфри. — И вот что любопытно. Смотри, — она наколдовала на мисс Поттер сложные диагностические чары. Обширная сеть разноцветных линий образовалась в воздухе над ней, протянувшись вдоль всего тела и полыхая, как гроза.

— Это карта ее магической активности?

— Да… и нервной тоже, — она указала палочкой на область световой сети над головой мисс Поттер, которая, как он предположил, являлось картой мозга. — Знаешь, я уверена, что мы используем мозг, когда применяем заклинания. Они требуют сосредоточенности и воображения.

«Что объясняет, почему они так тяжело даются нашим ученикам», — эта мысль прошла сквозь его разум без остановки, мимолетным оскорблением, которое его на тот момент не интересовало. У мисс Поттер карты и магии, и разума безудержно полыхали.

— Похоже, тут нечто куда серьезней сосредоточенности.

— Вся ее магия нестабильна… примерно как твоя на настоящий момент. Насколько мы можем сказать, она пропустила сквозь себя огромное количество силы, из-за чего вот это и случилось. Миссис Патил считает, что у мисс Поттер нарушена естественная временная линия.

— Нарушено — что?..

— Согласна, звучит, как гадалкины бредни. Но в данных обстоятельствах во что еще верить?

— Люди и раньше сходили с ума от ритуалов, — но, как правило, темных. Предсказания считались безвредными, безобидными.

Однако многие вещи оказываются не тем, чем считались.

— Да, — мрачно согласилась Помфри. — И помочь нечем. Она должна это переждать.

— Уже четыре дня.

Сможет ли ее тело, ее магия, ее разум выдержать нагрузку?

— Знаю, — грустно сказала Помфри. Затем отменила заклинание, и его свет погас, отчего комната показалась еще темнее и бесцветней.

* * *

Ремус проследил, как в очаге обуглился и съежился очередной черновик письма. Затем выронил перо и опустил голову на руки.

Его стол и камин были кладбищем неудавшихся ответов и посланий. Несколько ранних набросков (большая часть слов была зачеркана до нечитаемости), брызги чернил, сломанные перья и обрезки их очиненных концов покрывали окружающие поверхности. Очаг был засыпан хлопьями, оставшимися от листов пергамента, вылетевших из пламени прежде, чем обратиться в пепел.

Его новое приобретение, крошечная сова-сплюшка, ухала со своего насеста на каминной полке, где она обосновалась на старых часах. Сириусу удалось выбрать самую несносную сову, которую, должно быть, всучили почтовой службе по ошибке.

— Для тебя пока ничего нет, — пробормотал Ремус. — И, возможно, не будет.

Он не мог послать сову Снейпу — тот бы ее убил, да еще и, наверное, счел бы издевательством. Посылать же ее Сириусу, где бы тот ни был, вообще было незачем. Она бы не пережила полета.

Он пытался писать и Сириусу, и Снейпу по отдельности, и результат был одинаковый — никакой. Он не мог сдвинуться ни на шаг, даже когда писал Сириусу, не мог рассказать, что стало с Гарриет. Серьезность свершившегося останавливала его перо.

Что он мог сказать, как загладить свою вину? Он прекрасно понимал, что сказать тут нечего, даже пытаться бессмысленно.

Он намеревался навестить Снейпа. Знал, что следует это сделать. Но каждый раз, когда он вставал и шел к нему, просыпались сомнения. Дойти до двери было сложно. Преодолеть лестницу — целое испытание, с каждой ступенькой все труднее. К тому времени, как перед глазами показывались двери лазарета, его нестойкая смелость окончательно его покидала, и он бросал свою затею и сбегал.

Потом снова начинались попытки написать и проваливались по той же причине, что и прежде.

Его заходила навестить Минерва — дать ему знать, что она на него злится. Так что ее он избегал тоже. И вообще, он избегал всех, кого мог, и большинство платило ему взаимностью. Многие из остальных учителей, кто с самого начала не слишком одобрял его назначение, теперь вполне закономерно подняли против него чуть ли не бунт. И было за что.

Он обычно так и поступал, если тайна его ликантропии была раскрыта — начинал скрываться. Как человека его легко можно было забыть. Люди помнили только, что встречали оборотня, что он таковым не выглядел, что внешность обманчива, но его самого забывали. Он был не против. Это слишком больно — когда знают, что ты оборотень.

После каждого неудавшегося письма он смотрел в окно, на сверкающие воды залива, сияющие у горизонта, как расплавленный металл, и представлял, каким счастьем был бы побег… Отрада бегства, назло тому, что Дамблдор упрашивал его остаться… Они все этого хотели бы, так всем было бы лучше… То, что он оставался здесь, было ему воздаянием, но подвергало опасности детей…

Так ты поэтому хочешь уехать? Или потому, что не готов терпеть их отвращение?

Вопреки шипению того темного голоса в голове, страстное желание скатать половичок, упаковать часы, забрать цветок и покинуть это место — отравляло каждый его час, днем и ночью. Все были бы довольны… кроме Альбуса. Тот разозлился бы еще сильнее, разочаровался еще больше, чем теперь…

(А вот это Ремуса смутило. Альбус больше был расстроен его причастностью к Темной магии, чем сокрытием правды о Сириусе и Питере. Он так и не спросил, можно ли повторить заклинание. Ремус предоставил ему информацию — повторить заклинание нельзя, у них не осталось крови Питера или чего-то вроде — но Альбус сказал: «Это в любом случае исключено. Подобную магию вообще не следовало использовать».)

После всего, что Ремус совершил, спорить с Альбусом он не мог.

Когда он ловил себя на том, что тянется к часам, цветку, коврику, чтобы упаковать их, он спрашивал себя: готов ли он окончательно подорвать доверие Альбуса? Он не заслужил этого доверия, так какая разница, если его не станет… или, наоборот, не требует ли тот факт, что доверие не заслужено, от него хоть чего-то — чтобы его сохранить? Были ли эгоистичнее оставаться, чтобы сберечь его мнение о себе, даже если это означало угрозу для бесчисленных прочих? Или эгоистичнее было уйти, устранить угрозу, потому что он хотел, жаждал, нуждался в том, чтобы бежать от их ненависти?

Он не знал.

Верх иронии: как только сомнения, продолжавшиеся шесть месяцев, разрешились, он оказался во власти новых сомнений.

Но такова жизнь, не так ли? Всегда надо совершать выбор: не между явным злом и явным добром, а между их загадочными смесями. А когда приходила пора выбирать, он, боясь ошибиться, не выбирал ничего.

Однако в этот раз он выбирал неправильно почти каждый день.

И теперь выбор стоял перед ним снова.

* * *

— Разумеется, никаких сложностей, мисс Грейнджер, — сказала профессор Макгонагалл. — Поступайте, как сочтете нужным.

Гермиона через голову сняла цепочку и аккуратно положила хроноворот на стол профессора Макгонагалл. Даже сейчас ей тяжело было с ним расставаться. Наверное, из-за силы, которую он нес, из-за обещания знания; из-за мысли о том, что если ты знаешь, что произойдет, действительно знаешь, то можешь исправить…

Но теперь-то она понимала. За последние несколько дней она отыскала в Запретной секции мрачнейшие из книг о неправильном обращении со временем и читала их, пока не заледенели кончики пальцев.

— Его больше нельзя доверять мне, профессор, — сказала она. — Я ужасно им воспользовалась.

Профессор Макгонагалл смерила ее поверх очков изучающим взглядом.

— Когда я писала в Министерство, мисс Грейнджер, я была полностью уверена в своей оценке вашей личности, — сказала она. — Если вы дадите мне полное объяснение, возможно, она не изменится.

Нечто, уже начавшее умирать внутри Гермионы, замерло и задрожало: затаив дыхание, она ждала более сурового приговора, полностью понимая, что заслужила его.

— Полагаю, будет лучше, если вы предоставите мне отчет о том, как воспользовались хроноворотом, — продолжила профессор Макгонагалл, — и официальное заявление с отказом от двух предметов по вашем выбору. К пятнице, хорошо? А я поговорю с профессорами как ваш декан.

— Да, мэм, — Гермиона сглотнула. Лицо горело, тело чуть ли не трясло.

— Если это все, можете идти, — тон был энергичным, но добрым, и Гермиона ощутила горячую признательность, хоть и было стыдно, потому что доброты она не заслужила.

— Да, мэм. Спасибо.

Собрав вещи, она тяжело пошла в Больничное крыло. Она решила писать письма в комнате Гарриет, чтобы отчет был как можно более правдивым, безо всяких удобных пробелов в памяти и уклонения от ответственности.

Заходя за угол возле лазарета, она так задумалась, что не заметила, что идет прямо на кого-то, пока поле зрения не заполнил заплатанный твид — а потом уже было поздно.

— Извините! — выпалила она, когда удивленный профессор Люпин обернулся на нее посмотреть.

— Ничего страшного, — сказал он и улыбнулся. Но лицо у него было бледным и несчастным, и это напомнило ей Гарриет… прежнюю Гарриет. — Это, по сути, исключительно моя вина — встал посреди коридора.

Она хотела спросить, зачем, но не осмелилась.

Он взглянул на двери Больничного крыла.

— Вы к Гарриет?

— Да, — она сглотнула. — Я… часто к ней хожу. А вы… тоже, сэр?

— Мадам Помфри этого не разрешит. Я не слишком нужен для выздоровления Гарриет. Это ведь не я ее лучший друг, — добавил он, ободряюще улыбнувшись Гермионе, и та ощутила себя еще большим ничтожеством. А ведь он даже не знал.

— Но, — добавил он медленно, скользя взглядом по коридору, — у меня… есть другое дело в Больничном крыле.

В Гермионе зашевелилось любопытство, но она его придушила и сунула на место. Наверное, это что-нибудь, связанное с ликантропией. Может быть, ему нужны регулярные осмотры. Она не знала, что требуется оборотням для жизни. Ни в одной из книг, которые она прочла, готовя то отмененное эссе для Снейпа, не было сказано о том, как заботиться об их здоровье — только о том, как их обнаруживать и убивать. Книги вообще были довольно неприятные. Профессор Снейп специально просил именно эту информацию, но другой ей даже не удалось найти.

Она давно догадалась, что профессор Снейп, вероятно, потому оставался в лазарете, что его могли укусить в ту ночь, когда его и Гарриет принесли из леса. Вряд ли заражение было гарантированным, иначе он уже был бы в магической больнице, но вероятность, похоже, оставалась.

— Я… надеюсь, это что-то не очень неприятное, — сказала она, размышляя теперь, не собирается ли профессор Люпин навестить Снейпа. Это казалось маловероятным, учитывая, как ужасно к нему всегда относился профессор Снейп — хуже, чем к остальным преподавателям защиты; однако, возможно, профессор Люпин должен был его проконсультировать о том, что может случиться через неделю.

Как профессор Снейп может отреагировать на свое вероятное заражение ликантропией — после того, что он продемонстрировал на уроке ЗоТИ несколько месяцев назад — Гермиона не могла себе даже представить.

— Посещения больниц почти всегда неприятны, — ответил профессор Люпин с полуулыбкой и прошел вместе с ней внутрь.

* * *

Временами Северус жалел, что так всех ненавидит. Было бы что-то в том, чтобы иногда поговорить с кем-нибудь, кто тебе нравится и кому нравишься ты, кто заинтересован в разговоре просто потому, что это разговор именно с тобой.

Когда-то это было ему доступно.

Сейчас он был бы рад, если бы такой человек существовал. Даже мысленно он не мог допустить, что это могла бы быть Лили; сошел бы любой небезразличный приятель, но их-то у него и не было.

Книги по прорицаниям, которые он заказал из библиотеки, чтобы выяснить, распространяются ли действующие в Темной магии принципы на прорицания, вызвали у него вопросы, которые он теперь мог озвучить только перед пустотой своей карантинной палаты. Говорить с Трелони было совершенно бессмысленно — она даже время суток была не способна определить. Дамблдор не одобрял изучение Темной магии, а Помфри была занята. Мисс Поттер, разумеется, бредила (впрочем, Дамблдор бывал настолько загадочен, что между ними трудно было ощутить разницу).

Черт, да просто покурить хотя бы.

— Вы не заметили бы разницу между Темным заклинанием и провидческим, даже если бы вас ткнули в нее носом, — сказал он мисс Поттер, как обычно, не ответившей, — однако это, как мне кажется, две совершенно отдельные ветви магии, действующие в крайне разных направлениях. Проще выражаясь, между ними нет ничего общего.

Голова мисс Поттер мотнулась — он всегда думал именно так, а не «мисс Поттер мотнула головой» — а тело дернулось в путах; она бормотала, а потом сказала что-то громче. Она никогда не прекращала говорить. Собственные слова вдруг показались ему почти неприличными, как будто неуместно было пытаться здесь язвить, пусть даже только по привычке.

— Так как я сомневаюсь, что ваши незадачливые преподаватели защиты вообще об этом упоминали, — продолжил он, не в силах себя сдержать, — нам, вероятно, пора начать ваше обучение. Темные заклинания открывают заклинателю силы за пределами его самого, чтобы произвести больший эффект при применении магии. Даже низкоуровневое Темное заклинание может нанести большой урон. Не даром, разумеется.

Ее руки дернулись, словно пытаясь что-то ухватить. Да: не даром.

— Прорицания же — не то шарлатанство, которым Трелони истязает вас в своей башне — сосредоточены не столько на заклинаниях, сколько на оперировании временем. Они используют магию, чтобы обрести видение мира за пределами настоящего. Все эти ритуалы, от чаинок и кристальных шаров у Трелони и до того представления, которое забросило вас сюда, нужны лишь затем, чтобы помочь вам сосредоточиться. Прорицания требуют, чтобы ваша сила выступила мостом между нормальным состоянием человеческого разума, который в основном сосредоточен на настоящем — в этом, кстати, состоит ваша проблема — у вас он больше этим не занят — и Видением, которое может… — он заглянул в книгу, раскрытую у него на коленях, и закончил издевательским тоном: — «Видеть во всех направлениях разом».

Автор, или, возможно, иллюстратор, нарисовал чернильную картинку женщины с голой грудью и тремя лицами на голове. Он представил, как мисс Поттер скорчила бы рожицу — как она всегда делала на зельях, если среди ингредиентов были какие-нибудь внутренности или глазные яблоки.

— Заклинание, которое вы исполнили с вашими тупоумными подругами, это ритуал, предназначенный увеличить силы разума, с тем, чтобы вы могли связать определенный забытый фрагмент прошлого с важным моментом будущего. Оно не связано с пропусканием силы. Однако из того, что мы можем сказать, силу вы пропустили… каким-то неведомым образом… причем много силы.

Он умолк, постучал обломанными ногтями по потемневшему от времени пергаменту. Все это не имело смысла. Судя по результатам, девочки вообще проводили не провидческий ритуал, и тем не менее все их действия являлись элементами ритуала. Они ни в чем от него не отклонялись.

— Помфри говорит, что миссис Патил расследует произошедшее, — сказал он внезапно. — В своей области она весьма уважаема… насколько вообще возможно добиться уважения в подобном деле.

Мисс Поттер продолжала нести чушь. Он закрыл глаза, прислушиваясь, ожидая, что из чуши просеется смысл, словно песок в часах. Это уже стало привычкой. Но прозрение не приходило, и со временем ее монотонное бормотание всегда начинало походить на звук бегущей воды или белый шум. Он не мог на нем сосредоточиться. Просто уплывал в темные пространства своего разума.

Песочные часы… время…

Вне времени…

— Вот ты где, — произнес голос Помфри, раздраженный и неодобрительный. Он не слышал, как открылась дверь. — Что, во имя Ровены, ты делаешь, Северус?

Он открыл глаза.

— А на что похоже?

— Знала бы, не стала бы спрашивать.

— Я бы на твоем месте не стал спрашивать в любом случае, — ответил он, поднял на нее сердитый взгляд — и испытал неприятное потрясение.

С ней были Люпин и Грейнджер, оба в некоторой степени удивленные. Грейнджер вообще казалась шокированной чем-то, над чем ей думать явно не хотелось, но она невольно все равно начала шевелить мозгами. Это «что-то» могло быть чем угодно — начиная с того, чтобы увидеть его сидящим у постели Гарриет Поттер, и заканчивая видом одного из профессоров, более того, именно его, в халате (за это Помфри еще заплатит сполна).

— Мисс Грейнджер тут с визитом, — Помфри интонацией намекнула, что выпроваживает его в свою комнату.

— Ни за что бы не догадался, — отозвался он самым своим оскорбительным тоном. — Давайте надеяться, что в этот раз ее воздействие будет сведено к минимуму, — Грейнджер явно устыдилась, даже больше, чем предполагал такой комментарий.

— Она здесь по разрешению директора, — резко сказала Помфри. — Заходите, мисс Грейнджер. Профессор Снейп как раз уходит.

Он встал и прошел мимо них, не подавая виду, что вообще их замечает (Грейнджер, казалось, не съежилась только усилием воли), прямо к себе в комнату — и захлопнул за собой дверь.

Кто-то постучал. Северус проигнорировал стук и начал ходить по палате, пытаясь выровнять дыхание. Постучали снова.

— Северус? — произнес приглушенный деревом голос Люпина. — Могу я войти?

— Только если хочешь, чтобы я вырвал тебе язык, — сказал двери Северус.

Пауза. Далеко не обрадованный, он испытал отвращение (и изумление), что потребовалось так мало, чтобы избавиться от бесхарактерного ублюдка…

— Я хотел с тобой поговорить, — сказала дверь.

Выходит, Люпина все-таки не без причины распределили на Гриффиндор.

— А я бы хотел, чтобы ты подавился собственной блевотиной, но что-то мало шансов, — рявкнул Северус.

— Ну, вообще-то, я солгал, — заявила дверь. — У меня совершенно нет желания с тобой разговаривать. Просто я знаю, что надо. Так что вот… пришел.

Для слизеринской натуры Северуса это признание показалось достаточно интересным, чтобы над ним задуматься. Его всегда удивляло, как гриффиндорцы умудряются уверить весь окружающий мир в собственном благородстве — не таком, которое наследуется от предков, а в мазохистском подчинении его внешним атрибутам. Зрелище одного из них, признающегося в этом, пусть и отчасти, обладало странной притягательностью.

Он рывком открыл дверь. Люпин моргнул, но не вздрогнул, будь он проклят.

Северус посмотрел ему через плечо на дверь мисс Поттер. Грейнджер была там, наверное, вслушивалась в каждое слово. Он дернул головой, приглашая Люпина внутрь, и захлопнул за ним дверь.

— Чары тишины, — бросил он.

Все еще отыгрывая роль благородного идиота, Люпин без возражений их наколдовал. Хороший слизеринец или умный рейвенкловец могли бы отказаться или поставить какие-нибудь условия, могли бы все… усложнить, но Люпин принял требование как есть. Гриффиндорцы бывают по-настоящему омерзительны.

— Если я превращусь, — сказал Северус без вступлений, — не сомневайся, я буду настаивать на твоей казни.

Люпин не побледнел, не стал умолять. Казалось, он давно уже именно на это и рассчитывал.

— Думаю, ты знаешь, Северус, что в сложившихся обстоятельствах ты можешь это сделать независимо от того, обратишься ты или нет, — ответил он твердо. — Дело рассмотрели бы ради любого человека — маггла или волшебника, неважно… но так как вас двое… и один ребенок… Гарриет… я уверен, что присяжные даже не задумаются.

Северус был с ним согласен. Его крайне огорчало, что Люпин думал над этим достаточно долго, что научился обсуждать вопрос без колебаний. Он, вероятно, знал, что Дамблдор никогда этого не допустит. Директор и раньше брал с Северуса клятву молчания; он может вспомнить о ней снова. И вспомнит.

— Тебе, однако, стоит поторопиться, если хочешь подать в суд, — продолжил Люпин. — Прежде, чем кто-нибудь еще из штата тебя опередит.

— Хватит себя жалеть, — отрезал Северус. — Ты сам себя поставил в это положение.

— Знаю, — согласился Люпин. Какой бы ураган ни бушевал у него внутри, внешне он никак не отражался. Это одновременно изумляло и злило. Северусу хотелось видеть, как тот страдает из-за содеянного — и из-за того, что мог бы совершить.

Возможно, Люпин не страдал вовсе. Возможно, ничего он не чувствовал. Знал, что Дамблдор, как и всегда, снова спасет его шкуру.

— Зачем ты вообще здесь? — спросил Северус, оскаливаясь.

— Хотел узнать, не могу ли чем-то помочь.

— В смысле, исправить?

— Нет, просто… помочь тебе.

Северус открыл рот, собираясь сказать, что единственное, что может Люпин для него сделать, это сдохнуть… но потом одна мыслишка кашлянула, привлекая внимание. Он помедлил.

— Вообще-то, — сказал он, — я знаю, как приспособить тебя к делу.

— Что угодно, — не моргнув, заявил Люпин.

— Вся школа пользуется моим отсутствием, чтобы вредить моему факультету, — сказал он, с прищуром взглянув на Люпина.

— Ты хочешь, чтобы я их остановил, — Люпин совсем не удивился.

— Если считаешь себя в состоянии.

— Считай, что сделано.

Северус ни на мгновение не поверил, что это возможно, но он испытал бы определенное мрачное удовлетворение, наблюдая, как Люпин в очередной раз не сможет проявить моральную стойкость (сам он тем временем, разумеется, будет действовать собственными методами).

— Эпицентром являются подземелья, но мои ученики сообщают о нападениях по всему замку. В основном — в уединенных местах, хотя хулиганы начинают наглеть.

Он пристально следил за Люпином, но не заметил ни намека на стыд или осознание. Впрочем, он знал, что Люпин в этом мастер — следовало признать, что он лучше всех, кого Северусу доводилось видеть.

— Я с этим разберусь, — сказал Люпин.

— Увидим, — холодно отозвался Северус. Он знал, что его слизеринцы раскритикуют любой неверный шаг Люпина. — Теперь проваливай.

Люпин кивнул и вышел, не сказав ни слова. Отчасти Северусу было приятно найти способ рассчитаться с Люпином, пусть лишь в таких микроскопических дозах; тем не менее, другая часть его жалела, что он не унизил того сильнее, считала, что надо было резче его осудить и отвергнуть. Но он устал. Последней части его личности хотелось просто прилечь.

На это, однако, не было времени. У постели мисс Поттер у него мелькнула идея, но потом эти кретины ему помешали.

— Помфри! — рявкнул он, распахнув дверь.

Помфри поспешила по коридору из главной палаты, но, увидев, что ни он, ни мисс Поттер умирать не собираются, тут же нахмурилась.

— Я тебе не прислуга, чтобы так меня звать, Северус Снейп! — сердито сказа она.

— Мне нужно перо, — выдал он лучшим своим голосом-хозяина-поместья и со злорадством насладился тем, как она закипает от возмущения. — Свиток пергамента… и еще чары диктовки на перо. Хочу производить запись всего, что она говорит.

Помфри моргнула.

— Надо же, как разумно, — сказала она. — Кто бы мог подумать?

И с такой не худшей прощальной фразой она ушла за названным.

Он переоборудовал комнату мисс Поттер, притащив письменный стол из своей комнаты, развернув на нем очень длинный рулон пергамента для самопищущего пера и выделив местечко для себя. Как только Помфри применила чары, перо принялось скрипеть. Вскоре оно уже наполнило фут пергамента непрерывным текстом, без перерывов и остановок.

Пока перо продолжало дальше заполнять пергамент, он скопировал первую строку ее тарабарщины задом наперед и разделил на внятные слова (с учетом жуткой фонетической грамматики). Он прочел:

но эти парни в масках разбежались когда на небе показалась темная метка

Некоторое время он сидел, уставившись на страницу, а с его пера растекалась по пергаменту чернота; затем спохватился и вытер чернила уголком халата.

Он стал разбирать остальной текст, чувствуя, как становится тесно в груди. Что это было, жадное предвкушение или ужас? Возможно, и то и другое.

Было трудно переводить болтовню мисс Поттер: так как все было задом наперед, и еще от того, что она не делала пауз и говорила на непонятном перу языке: оно записывало все подряд фонетически, без пробелов. Было достаточно легко понять, где начиналось новое слово, а вот выделить начало предложения оказалось труднее. Сложности добавляло то, что мисс Поттер, похоже, пересказывала только то, что она сама видела и думала: контекст был неявный, в некоторых местах отсутствовал вообще.

Но чем больше он расшифровывал, тем яснее становилось, что мисс Поттер не только говорила задом наперед, она и существовала так же. Часть скопированной им литании сперва сообщала о «парнях в масках», левитирующих группу магглов на чемпионате мира по квиддичу, затем был собственно чемпионат, затем — каникулы у Уизли, затем — период, проведенный с Грейнджер после отъезда от Дурслей… Все должно было происходить строго наоборот…

Его перо замерло над пергаментом. Чемпионат мира по квиддичу проводили каждые четыре года… и он будет проходить в Англии как раз в этом августе.

И, если верить мисс Поттер, на чемпионате мира в небе появится Темная метка.

— Весь в трудах, мой дорогой мальчик? Часть предписанного тебе режима?

Северус не вздрогнул, однако это само по себе было поводом для гордости. В открытых дверях стоял директор, с любопытством глядя на исписанный чернилами пергамент и перо, скрипящее на полной скорости. Северус подавил порыв заслонить свой лист локтем.

— Чего хотели?

— Многого, — Дамблдор дернул усами, — как и все.

— Если я не могу предоставить хотя бы что-то из этого, вам лучше не тратить на меня время.

— Можешь, — он подмигнул. — Но вот станешь ли?

— Звучит так, как будто мне это не понравится, — опять вернулось то своеобразное чувство, что-то вроде неуместности, и сказало ему приберечь свои шуточки для других времен и не разыгрывать их в палате больной девочки. — Что бы это ни было, надеюсь, оно может подождать. Я занят.

— Я просто хотел узнать, как у тебя дела, — сказал Дамблдор. — И вернуть в мою жизнь немного сарказма… Пожалуй, в последнее время никто в замке от этого бы не отказался.

Северус испепелил его взглядом, но Дамблдор только улыбнулся в бороду и ушел, сделав ручкой. Вот ведь старый невыносимый… но в этом весь Дамблдор: даже если он уходит тогда, когда ты от него этого хочешь, то только сперва убедившись, что достаточно тебя взбесил.

Ладно, пока что у Северуса было чем заняться.

Размяв кисть, он опустил перо на страницу и продолжил.

* * *

Как только Гермиона вошла в гостиную, все посмотрели на нее, словно она была светом маяка — как и всегда бывало, когда она возвращалась от Гарриет. Все взгляды обратились ней, все руки замерли посреди своих дел, все уши напряженно прислушались. У огня сидела знакомая группа — так, чтобы, как обычно, оказаться рядом, когда она появится, и засыпать вопросами: Рон, Джинни, Невилл, Парвати, Лаванда и вся команда Гриффиндора по квиддичу.

— Ну? — торопливо спросил первый из них, в этот раз Фред. Вся гостиная, казалось, затаила дыхание.

Гермиона покачала головой. Гостиная вздохнула.

— Все еще без изменений? — спросила Анджелина, а по углам гостиной раздалось разочарованное бормотание.

— Да, — Гермиона порой ненавидела, что они заставляют ее это говорить, что не могут просто оставить все как есть. Но это было частью ее искупления.

Парвати выглядела почти такой же виноватой, какой в эти дни чувствовала себя Гермиона. Хотя профессора уверяли, что в том, что случилось с Гарриет, нет вины Парвати, она все равно ощущала ответственность. А так как Гермионе все еще было запрещено обсуждать хроноворот, она не могла ей рассказать…

Она размышляла об этом. Иногда она думала, что, может быть, проблема была не только в том, что она вмешалась. Может быть, повинны были сразу два хроноворота в комнате, ставшей центром временного заклинания. Но — как бы ни было неприятно об этом думать, как бы гадко от этого ни становилось — Парвати не была достаточно предусмотрительным человеком. Стоит сказать Парвати, и могут произойти всякие неприятности.

Иначе она бы это сделала. Точно бы сделала.

— Бедная Гарри, — пробормотала Джинни, и взгляд у нее был таким же бесцветным, как и голос. Не вспоминала ли она прошлый год и события с дневником Тома Риддла? — Я надеюсь, это не… не навредит ей, чтобы с ней ни было.

— Мне надо отнести наверх вещи, — сказала Гермиона, лишь бы сбежать от их вопросов и сочувствия, лишь бы отдалиться от своего раскаяния.

— Гер… Гермиона? — произнес мальчишеский голос, и она обернулась. Хотя она знала, что это не голос Рона, она все равно удивилась, увидев Невилла… с букетом потрясающих синих цветов. Тычинки у них казались выточенными из биолюминесцентных кристаллов.

— Да? — откликнулась она, стараясь его приободрить. Невилл в последнее время очень мало говорил, но она почти наверняка знала, почему. Эти красивые цветы только укрепили ее уверенность.

— Я… — он казался одновременно крайне серьезным и встревоженным. — Я знаю, что сейчас никому из нас нельзя ее видеть… но я подумал, раз тебе можно… не могла бы ты… не могла бы ты в следующий раз отнести ей эти цветы? Я просто подумал, может, Помфри не разрешит их принести, если это сделаю я, но если ты…

— Разумеется, — ответила Гермиона как можно ласковей. Она взяла цветы, и те мягко зазвенели — нежный, чарующий звук. — Они чудесные, Невилл.

Он залился краской, но остался все так же серьезен.

— В больницах всегда так пусто, — тут он смутился, словно сказал это нечаянно. — Сп… спасибо, Гермиона.

Он бросился на лестницу мальчиков и скрылся. Гермиона взглянула на цветы и задумалась…

— Чего это Невилл тебе цветы дарит? — спросил Рон, материализовавшись так внезапно, что она чуть не выронила букет.

— Они для Гарриет, — сказала она.

— О, — Рон почесал в затылке. — Просто подумал, может…

Ведь уже почти Валентинов день, да? Для Гермионы было вполне очевидно, что Невилл ужасно влюблен в Гарриет, но она предположила, что вид Невилла, вручающего ей цветы, затмил Рону рассудок.

— Вот бы они мне дали ее проведать, — Рон уронил руку и нахмурился, но за хмуростью была тревога.

— Смысла мало. Она даже не понимает, что я с ней, — она сглотнула вставший в горле комок.

Рон посмотрел на нее, потом на цветы.

— Их бы в воду лучше, а?

Гермиона благодарно кивнула и пошла наверх.

* * *

Когда Ремус вернулся из лазарета, карликовая сова, которую он прозвал «мал, да удал», кругами порхала под потолком. Он, глубоко задумавшись, взглянул на крошку — и размером, и цветом та напоминала комок пыли.

— Он отнесся к этому намного легче, чем должен был, — сказал он сове, а та спланировала вниз и попыталась усесться ему на ухо. — Нет, — решительно возразил он, мягко ее отталкивая, — спасибо, но птичье дерьмо на голове мне не нужно.

Сова добродушно ухнула и перепорхнула на его часы — обычный ее насест. Откровенно говоря, больше сидеть ей было особо не на чем. Не сказать что Ремус загромоздил комнату личными вещами.

— Более того, — продолжил он, взял чайник и повесил его над огнем, — он к этому отнесся намного легче, чем мог бы кто угодно другой.

Не мог же Снейп потерять интерес… хотя, пожалуй, именно так он и подумал бы. Тот, казалось, вообще был не слишком заинтересован в его присутствии. Ремус без особых усилий догадался, что необычно непринужденное поведение Снейпа, вероятно, как-то связано с его медитацией у постели Гарриет.

— Так что я хотел сказать, — медленно проговорил он сове, — выходит, что ненависть Снейпа ко мне… бледнеет по сравнению с его тревогой за Гарриет?

Вслух это звучало нелепо, так нелепо, что сова казалась вполне подходящим собеседником. И тем не менее, это очень точно описывало увиденное. Это также совпадало со всем, что он наблюдал за последние несколько месяцев.

У него не осталось воспоминаний о ночи в лесу. Все, что он знал о ней, он выяснил утром у Дамблдора, причем слова уже не резали так глубоко, когда он убедился, что на его когтях и во рту не нашли следов человеческой крови, только кровь кролика. Питер скрылся; Сириус снова был в бегах; Дамблдор, Гарриет и Снейп знали, что он невиновен, но для закона он оставался убийцей. Заклинание, произведенное Снейпом, сильно его ослабило, и после этого он стащил оборотня вместе с собой с обрыва, чтобы защитить Гарриет, и с той же целью создал патронуса, который смог разогнать всех дементоров Азкабана.

Теперь она болеет, а он сидит у ее постели, игнорируя вполне заслуженную возможность насолить Ремусу, а все из-за совсем другой тревоги. По законам чувств, эта тревога должна была быть глубже, чтобы возвыситься над всеми прочими…

Чайник засвистел, и Ремус рассеянно подошел к огню, но, сняв чайник, тут же о нем забыл. Взгляд его скользнул к окну, к ртутному блеску солнца на воде, и Ремус задумался.

Когда последние лучи солнца исчезли во тьме и факелы у него за спиной стали казаться почти излишне яркими, он взял чистый лист пергамента, взял перо и не стал размениваться на приветствия.

«Я не могу сказать о произошедшем ничего, что стоило бы записи и чтения, — написал он, — но, если ты хочешь, чтобы я попытался, я это сделаю. Могу начать с того, что я сожалею о каждом дне из тех двенадцати лет и буду сожалеть о них до конца жизни.

Тебя, разумеется, больше тревожит Холли-берри. — Ремус никогда ее так не звал, но так как он переписывался с разыскиваемым преступником, им приходилось придерживаться хотя бы какого-то подобия шифра. — После твоего ухода она была вполне здорова, хотя весьма опечалена. Хотелось бы мне сказать, что она здорова и сейчас, но у нее случились некоторые неприятности с заклинанием по прорицаниям…»

В другое время он, возможно, утаил бы правду, чтобы удержать Сириуса от безрассудств. Что если его отчет вытащит Сириуса обратно в Шотландию назло здравому смыслу? Вполне вероятно. Он, конечно, ничем не сможет помочь, но захочет быть поблизости. Ремус знал, что так и будет. Потому и написал.

До поры хватит с него секретов.

* * *

Темно. Весь мир вокруг темный.

Тесный.

Дерево скрипело, мотаясь на ветру. Ткни палкой в дупло и оно застынет, и тогда ты пролезешь, Сопливус, и увидишь

Деревьев были сотни, тысячи. Лунный свет сквозь ветви.

Звуки были те же. Громче всех — биение его собственного сердца.

Убирайтесь отсюда.

Я не уйду…

Северус не заметил, как уснул, пока не осознал провал в памяти. Он проводил черточки, разделяя бессмыслицу на слова, а потом вдруг стало темно, и у него тяжело билось сердце, а сон растворился, как паутинка в воде. Кожу пощипывало от знакомого, но почти забытого чувства…

Чувства, что за ним наблюдают.

Открыв глаза, он обнаружил, что комната потемнела и теперь освещена только обесцвечивающими лучами растущей луны. На миг резко нахлынуло воспоминание о сне.

Но в комнате было совсем тихо. Мисс Поттер перестала бормотать. Кровать больше не скрипела. Самопишущее перо — не царапало.

Взглянув на постель, он увидел, что она лежит на боку, пристроив ладони под щеку, и смотрит на него.

Он не шевельнулся. Не ощутил даже восторга. Его вдруг парализовал смехотворный страх, что он может сделать что-то, от чего она снова погрузится в бред и судороги.

Стоп, как она оказалась в этой позе? Она же должна быть до сих пор фиксирована.

— Мой патронус, — сказала она негромким, почти откровенным голосом, — олень.

Северус неподвижно смотрел на нее. Он и не знал, что она научилась…

А.

— В самом деле? — медленно спросил он.

— А у вас лань, — продолжила она.

— Верно, — значит, хотя бы это она видела той ночью на озере. Или это она вспоминает будущее?

— Жаль, что у меня не лань, — сказала она. Интонация была странной, почти детской в своей простоте, и в то же время — мрачной.

— Считают, что форма патронуса отражает его силу, — сказал он осторожно, испытывая неловкость от того, как пристально за ним наблюдают. — Возможно, что патронус-олень сильнее, чем лань.

— У вас очень даже сильный. Прогнал сто дементоров.

Это все еще могло быть воспоминание о событии из будущего, хотя ему пришлось признать, что это маловероятно. Пока он тщательно подбирал, что сказать дальше, мисс Поттер изумила его в четвертый раз:

— Вот бы у меня была такая, — сказала она сонно. — Тогда я могла бы видеть ее всегда, когда захочется.

Она закрыла глаза. Через несколько мгновений, вопреки всякой человеческой порядочности, она уснула. Все ее тело расслабилось, отдыхая после близко подошедшей смерти. В незнакомой почти-тихой комнате он услышал, как она ровно и глубоко дышит.

Он обмяк в кресле: напряжение его наконец отпустило. Откинув голову на спинку, он смотрел в окно, на растущую в ночи луну.