Бесконечная дорога (джен)

Северус смотрел, как убегает мисс Поттер.

Он понятия не имел, что только что случилось. Она уставилась на него с возрастающей тревогой на лице, затем со страхом, затем — с ужасом, пока в конце концов не умчалась опрометью, словно за ней гнался рой шершней.

Он опустил взгляд на туфлю, которую она так ему и оставила.

— И какого черта мне полагается с этим делать? — процедил он сквозь зубы.

* * *

Гарриет взбежала по лестнице в вестибюль. Думала она только о том, чтобы спрятаться — спрятаться, спрятаться, спрятаться. В гриффиндорскую башню… под ее балдахин… за занавески… куда-нибудь, где она сможет умереть в одиночестве так, чтобы никто не увидел ее лица, пока десять лет спустя не найдут под одеялом грустную кучку побелевших костей.

Она бы смогла, не споткнись она в вестибюле.

Она налетела ногой на что-то низенькое и твердое и, влекомая инерцией, рухнула, как подрубленное дерево.

Она не успела вовремя поднять руки, чтобы не удариться подбородком об булыжник, и у нее посыпались из глаз звезды, а в подбородке вспыхнула боль.

Застонав, она села посмотреть, обо что споткнулась. Что-то мелкое копошилось у нее под юбкой. Она оттянула подъюбники и обнаружила…

Собаку. Пушистую, рыженькую собачку. Она подумала, что это, возможно, шпиц. Тот выглядел оглушенным, глаза косили — словно в него только что врезались, как ни странно.

Что делает собака в Хогвар…

Просто разламываешь и бросаешь в цель, и она превращается… во что-нибудь, — сказал ей Джордж в десяти футах от этого самого места, улыбаясь не слишком приятно. — Лягушка, собака, поросенок, черепашка — ничего слишком опасного, а то ведь он будет здорово на тебя в обиде… Оставь себе на случай, если увидишь его. Хотя если я первым его увижу, не могу обещать, что не опережу тебя.

Она уставилась на собаку — та трясла головой, словно пыталась прийти в себя.

— Рон?

Он оглянулся на нее и залился визгливым лаем. Попытался вскочить на ноги, но упал.

— Да что ж такое… — она потянулась его поднять, но он попытался ее укусить. — Подлюка, — взорвалась она, заставив его снова свалиться — от удивления. — Ладно! Ну и сиди тут, и если я еще…

Из открытых дверей Большого зала донесся смех. Она замерла — но нет, смеялись внутри, над чем-то своим.

Песик смог подняться на неверных ногах, но они снова подломились под ним при первой же попытке шагнуть. Выглядел он действительно жалко.

— Так тебе и надо, — пробормотала она, вставая на ноги. Черт, она оставила туфлю у Сн…

О Господи.

Она слепо повернулась к лестнице. Сбежала от безумия и смерти — вот что она сделала. И ей надо бежать дальше, если она не хочет, чтобы…

— Р-р-рар рар! Р-р-рар рар рар! — затявкал сзади песик.

Она посмотрела вниз, прижимая юбку, чтобы его увидеть. Он подпрыгнул, словно пытался встать на задние лапы, и свалился снова.

— Я думала, ты не хочешь, чтобы я тебе помогала.

Раздавшееся в ответ тявканье звучало напугано. И выглядел он так же, насколько можно было понять по остренькой собачьей мордочке. Она помедлила, стоя босой ногой на нижней ступеньке, взвешивая шар злости в сердце и мысль о том, каково быть маленьким и довольно беспомощным животным, брошенным в замке в одиночестве, причем только два-три человека знают о произошедшем.

Еще один взрыв смеха донесся из Большого зала, отдавшись в ее памяти воспоминанием. Она смяла в кулаке ткань юбки…

— Драко? — услышала она голос Панси Паркинсон, гулко раздавшийся в коридоре, которого не было видно с лестницы. — Драко, это ты?

Сердце Гарриет дернулось от ужаса. Если Панси увидит ее в таком виде…

Она подхватила собаку и бросилась вверх по лестнице. Остановилась, только добежав до Полной Дамы, просипела пьяной Даме: «Гирлянда!» — и ввалилась в гостиную.

Слава богу, там было в основном пусто. На диване целовалась парочка, но они были слишком заняты, чтобы ее заметить.

Собака заскулила ее в руках. Она, напрягшись, опустила ее на пол.

— Вот, — шепнула она так, чтобы не потревожить двоих, обнимающихся на диване. — Ты вернулся, я тебе не нужна.

Но стоило ей попытаться уйти, как он прыгнул ей на юбки, скуля, цепляясь и стараясь куснуть за парчу.

— Что? — прошипела она, бросив взгляд на целующихся, но им по-прежнему некогда было обращать на нее внимание.

Пес сел на задние лапы, поднял передние, словно хотел обратно на руки. Он весь дрожал, трясся — явно был в ужасе.

Застонав, она подняла его снова.

— Ладно, донесу тебя до спальни…

Она открыла дверь и поднялась по лестнице мальчиков к спальне Рона. Света под дверью видно не было, и на стук никто не ответил. В комнате было темно и пусто, даже огонь в камине не горел.

— Ну, будет скучно, что поделать. Я скажу Фреду и Джорджу, где ты, когда их увижу.

Но как только она усадила его на постель и повернулась уходить, как он свалился с кровати с визгом и стуком. Он зарылся к ней под юбку, прижавшись к ее лодыжкам.

— Это же твоя спальня, идиот! — она перешагнула через него, но он увязался следом, тявкая так жалостливо, что ей ничего не оставалось, кроме как снова его поднять. — Да что с тобой? — он уткнулся мордочкой ей в руку.

— Тебе нельзя ко мне в спальню. Ты должен остаться тут. Слушай, мы просто положим тебя на твою постель и закроем занавески, и тебя не увидят, будут думать, что ты хандришь…

Но он так яростно отбивался от попыток положить его, что оцарапал ей руки. У него так колотилось сердце, что Гарриет подумала, что оно выскочит, а бока раздувались с угрожающей частотой; черные глаза были распахнуты так широко, что видно было белки.

— Ладно, — сказала она, пытаясь говорить не раздраженно или удивленно, а утешительно. Погладила его мех. — Ладно. Я тебя тут не брошу. Хорошо.

Он наконец перестал сопротивляться, но его сердце все еще слишком быстро билось под ее рукой. Когда она вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь, он начал дышать ровнее, и к тому времени, как она дошла до гостиной, успокоился у нее на руках. Вздохнув, Гарриет поднялась по девчачьей лестнице, помедлив у собственной двери.

— Если там Лаванда и Парвати, — пробормотала она, — я сдам им тебя, чтобы отвлечь внимание, а сама сбегу.

Он опустил уши и прижался к ней.

Но в спальне было пусто. Когда она проходила мимо очага, в нем вспыхнул огонь, но они с собакой были одни.

Затем она мельком увидела себя в зеркале.

От потрясения она уронила собаку. Пес с писком упал на ее постель, но она этого почти не заметила.

Ее макияж… ее волосы… ее платье…

На глазах косметика была сильно размазана, словно она терла их пальцами и растерла до висков. Простоблеск сражался с ее волосами, как мог, но проиграл: они спутались вокруг ее головы, словно гнездо змей.

Но хуже всего… хуже всего было платье. Юбка была изорвана и заляпана — колючками, травой, булыжником, — а кровь из разбитого подбородка испачкала лиф.

Она была похожа на треклятую Медузу. Которая только что убила какого-нибудь парня, приходившего отрубить ей голову.

В таком виде она стояла перед Снейпом.

— Чтоб Мерлина… куда-нибудь! — закричала она и бросилась на постель, накрыла голову подушкой и с силой прижала, словно могла выдавить воспоминание из своей головы.

В жопу балы, в жопу Рождество, все в жопу.

Она в жизни себя не чувствовала настолько глупо.

Снейп, который был взрослым. Снейп, ее учитель. Снейп, который с ней едва ли добр, даже по его стандартам; который игнорировал ее и относился к ней, как к ребенку, на которого еле-еле хватает терпения.

Она отшвырнула подушку, чуть не сбросив собаку, и выругалась — громко и от души.

Пес тявкнул, почти как будто с укором, и свернулся калачиком на другом краю кровати.

— Хватит с меня этой херни, — пробормотала она, резко одергивая юбку. Ей хотелось и плакать, и переломать все в башне, в пыль разнести зеркала, сжечь камень, стереть в порошок крышу, проломить стены.

Она приподнялась, посмотрела на свое платье, и ей правда захотелось плакать. Оно было таким красивым…

Дверь открылась.

Она вонзила пальцы в ладони, борясь с порывом вскинуть руки к голове и прикрыть волосы. Но это не была Лаванда или Парвати — это был кое-кто одновременно и лучше, и хуже.

В дверях стояла Гермиона: ее волосы немного растрепались, но в остальном она выглядела почти до последнего дюйма так же шикарно, как тогда на лестнице. Ее явно никто не затаскивал в туалет и не называл угрозой для чьей-нибудь младшей сестры, она не нарывалась в саду на гадского Драко Малфоя и не убегала от смертоносных столкновений с людьми, устраивающими садовые свидания…

На нее нахлынуло воспоминание о встрече с Джорджем. «Гермиона тебя ищет», — сказал он тогда. Но Гермиона не могла искать ее все это время: она, наверное, большую часть вечера танцевала с Крамом, и у нее был чудесный бал.

Они уставились друг на друга; Гермиона чуть запыхалась, словно поднималась по лестнице бегом.

Затем ее лицо сморщилось, и она разрыдалась.

У Гарриет отвисла челюсть.

— Ох, Гарриет… — Гермиона метнулась к ней и обняла, сжала ее плечи. — Прости меня, прости!

Гарриет, растерявшись, сидела, под странными углами приподняв руки, а Гермиона заливала ее слезами. Мгновение душа Гарриет сопротивлялась — но тот жестокий смех, и одиночество, и жуткое осознание — все это болезненно отдалось внутри, и она не могла не испытать благодарности к Гермионе за то, что та была здесь. Тогда Гарриет обмякла, прижалась, обняла ее в ответ, и руки Гермионы стиснули ее на несколько длинных и насыщенных мгновений, и Гарриет хотелось, чтобы им не было конца.

Гермиона села, потерла глаза — и они округлились, когда она как следует рассмотрела Гарриет.

— Ох, Гарриет, — повторила она в отчаянии, — твое платье! Что… что случилось? — и затем, не дожидаясь ответа: — Твой подбородок! Погоди…

Она вскочила и побежала в другой конец комнаты, порылась в своем чемодане и поспешила назад со своей аптечкой первой помощи. Она молча и очень нежно промыла Гарриет ранку на подбородке, а Гарриет была до того измучена, что испытала благодарность за то, что не пришлось придумывать, что говорить. Глаза у Гермионы покраснели от слез, но она уже взяла себя в руки.

— Давай… это уберем, — сказала она, коснувшись щеки Гарриет под глазом.

Когда они стерли косметику с ее глаз, Гарриет ощутила себя уже в меньшей степени жуткой гарпией, но со спутанным месивом на голове ничего поделать было нельзя. Простоблеск ссохся на волосах, но ей не хотелось его смывать — судя по расстроенному «Сколько же она его использовала?» Гермионы, на это ушла бы вечность. Ей просто хотелось переодеться в свою ночную рубашку, заползти в постель и спать, пока она не забудет обо всем, что случилось в этот вечер.

— Гарриет? — нерешительно произнесла Гермиона, пока та пыталась извернуться, чтобы расстегнуть крючки на спине.

— А? — ответила Гарриет, не глядя на нее. Она не знала, то ли она еще немного злится, то ли смущается; знала только, что очень, очень устала.

— Я… хотела тебе… сказать, — Гермиона прижала к животу ладони. — Что… ты была права.

Она смотрела на свои ноги и не увидела, какое изумление отразилось на лице у Гарриет, а просто продолжила:

— Не понимаю, как я могла заставлять тебе мне признаться, раз сама не могла сделать то же самое. Я… я должна тебе сказать, что я… что мне правда… нравится…

И как только до Гарриет дошла правда, ее охватил ужас — она вспомнила о собаке.

— НЕТ! — закричала она.

Гермиона отступила на шаг назад. Она выглядела изумленной и слегка обиженной.

— Что?

Черт, черт, ЧЕРТ.

— Я… я знаю, — колени у Гарриет ослабли; она пыталась не показать страх. — Ты… ты не должна ни о чем говорить. Я знаю.

— Но… — Гермиона казалась смущенной. — Я хотела тебе сказать…

— Ты не обязана. Все в порядке, — Гарриет не видела его на постели — он что, уполз? Спрятался где-нибудь? Умный ход, первый за вечер. — Хватит того, что ты захотела мне рассказать.

Гермиона как будто не знала, что чувствовать, облегчение или разочарование. Затем она обняла Гарриет со спины и прижалась лицом к ее плечу. Так как Гарриет была значительно ниже, шее Гермионы, наверное, было неудобно.

Гарриет подняла руку и неловко погладила Гермиону по голове. Волосы у нее были на ощупь жесткими и колючими, как наждак, словно тоже были покрыты Простоблеском. Но они все равно выглядели в миллион раз лучше, чем у Гарриет.

Стоя там с прислонившейся к ее плечу Гермионой, она поняла, что перед этим сказала правду. Это правда было неважно. Того факта, что Гермиона собиралась сказать, было достаточно.

По крайней мере, пока что.

— Я написала тебе письмо, — приглушенно произнесла Гермиона, не поднимая головы.

— О. Спасибо?

Гермиона вздохнула — вздох пролетел по спине Гарриет.

— Весь день так провела. Старалась правильно выразить… что я хочу сказать.

Выпрямившись, она отвернулась, украдкой вытирая глаза. Гарриет притворилась, что не заметила.

Гермиона сходила к столику и принесла толстый свиток. Гарриет задумалась, сколько в нем футов.

— Ой. Спасибо, — слабо сказала она.

— Ты, конечно, не обязана его читать, — чуть покраснев, Гермиона положила его Гарриет на прикроватный столик. — Я… немного увлеклась. Когда я начала, оказалось, было столько всего, что… — она глубоко вздохнула, собираясь с силами. — Неважно. Давай доставать тебя из платья.

— Ага, — Гарриет заговорила чуть громче: — Повезло, что ты тут. Если б кто-нибудь увидел, как я переодеваюсь, я б его прибила.

Повисла изумленная тишина, которая, как представлялась Гарриет, была пронизана собачьей паникой.

— Ладно, — сказала Гермиона, явно не желая вдаваться в подробности.

— Давай быстрее, пока не вернулись Лаванда и Парвати.

— Это верно, — поморщилась Гермиона.

* * *

— А, Северус, — сказал Дамблдор. — Добрый вечер.

Он стоял в вестибюле, с явным удовольствием наслаждаясь одиночеством и глядя в никуда. Несколько факелов догорело, и поднялись тени; медленные потоки музыки просачивались из Большого зала. Северус не знал, который час, но где-то под глазами чувствовал, что уже поздно.

— Как прошел вечер? — спросил Дамблдор. Мимо, хихикая, пронеслась пара учеников — та девушка-вейла с длинными серебристыми волосами и ее спутник. Они даже не заметили пары стариков, стоявших в шаге от них.

— Утомительно, — ответил Северус. — Я от него устал.

— Может быть, возьмешь отгул? Нет, — добавил он, так как Северус посмотрел на него с недоверием. — Значит, пожалуй, нет. Что это?

Северус опустил взгляд на свою руку, вспомнив при этом, что он держит.

— Мисс Поттер уронила туфлю, — ответил он мрачно. Ирония случившегося его раздражала. — Бродила одна по саду, дурочка. Я загнал ее обратно внутрь, — точнее, он предполагал, что это сделал, хотя впервые в жизни не мог припомнить, что он такого сказал, что вызвало такой ее поступок.

— Не заметил ли чего-нибудь во время прогулки по саду?

Только Муди, троллелюба одноногого.

— Нет.

Дамблдор с задумчивым видом кивнул.

— Игорь весь ужин казался довольно-таки… встревоженным.

— Может быть, потому, что его подопечный так охотно сдружился с врагом.

— Ты не заметил в его поведении чего-либо более постоянного?

— Он вообще меня избегает, — с тех пор, как я его пытал.

Дамблдор посмотрел на него. Северус подумал, что только то, что он сам помнит о своих поступках, заставило его вообразить, что глаза старика засветились синим. В таком освещении этого быть не могло. А Дамблдор не мог бы заглянуть в его разум.

— Будь начеку, Северус, — сказал Дамблдор. — И доброй тебе ночи.

Северус хмыкнул и скрылся на лестнице в подземелья.

Встав перед зеркалом своего шкафа, он закатал рукав мантии, пока не стала видна Метка. Последние несколько недель она постепенно темнела и теперь выглядела, как старая татуировка. Она не болела, но он чувствовал при взгляде на нее нечто — некое призрачное прикосновение к своей душе.

Он знал, что вскоре она будет черной, как свежие чернила, и боль стрельнет от нее прямо к сердцу, связывая огненной веревкой.

Он посмотрел на туфлю в руке и понял, что в некотором, даже более ужасающем смысле первый из таких дней уже наступил.

* * *

Гарриет устала до изнеможения, но уснуть не могла. Вокруг была бархатная темнота, но в ее сознании словно полыхала гроза.

Ей охренеть как не хотелось быть влюбленной в Снейпа.

Даже при мысли об этом делалось нехорошо.

В Снейпа. Если уж ей приснилось, что Волдеморт воскреснет, если пригласить его на бал, то если он узнает, что она… что она… н-да, это будет как минимум конец света. И, может быть, случайным образом появится черная дыра, поглотит солнце и засосет всю Солнечную систему.

Ну почему, ну какого черта он вообще ей понравился? Он не был ни милым, ни красивым, в нем вообще не было ничего, чем обычно нравятся люди.

Виктор Крам тоже не был милым или красивым, — не шло у нее из головы. Мрачный, задумчивый, неловкий, хмурый, косолапый Виктор Крам.

Но Виктор Крам не был самым вредным учителем в мире. (Как там, кстати, закончилось то исследование у рейвенкловцев? То, которое они проводили в конце первого курса. Ей хотелось бы увидеть результаты: наверняка вышло забавно.) Виктор Крам не был боггартом Невилла. Виктор Крам не заставлял ее ничего взрывать у него в руке.

Может быть, на самом деле он ей не нравился. Может… Может, это какое-то другое чувство?

Нет. Она знала это, хоть и продолжала надеяться.

Она накрыла лицо подушкой и застонала в нее. Может, получится задушиться, и все.

Одеяло задрожало — так, словно на него пыталась вскарабкаться небольшая собачка. Отбросив подушку, она стукнула по боковине кровати.

— Вали! — прошипела она. — Ты тут спать не будешь!

Тот заскулил было, но перестал — Парвати (та, наконец, вернулась, хихикающая, полная энергии, гораздо позже того, как Гарриет и Гермиона забрались на свои кровати) всхрапнула особенно звучно. Гарриет услышала, как он снова шмыгнул под кровать, и откинулась обратно.

Он даже не красивый, — вспомнились ей слова, сказанные Парвати на Рождество.

Ему и не надо, — ответила тогда она.

Она представила Снейпа в саду, его жирные волосы — они выглядели, как обычно, словно он счел, что даже ради бала вымыть их — это слишком, — как они свисают слипшимися прядями на один из поблескивающих черных глаз…

Она уткнулась лицом в подушку.

* * *

Утро Северус начал с неспешной трапезы, состоящей из двух кофейников кофе — самого крепкого, какой он мог сварить. Сегодня он встречался с Люпином, чтобы попытаться вытянуть из оборотня подробности, так что никакие вспомогательные средства лишними не были. Скрытный ублюдок.

Терпения на скрытных ублюдков у Северуса не хватало. Он сам таким был и отлично знал, как с подобными людьми неприятно общаться. Люди бывали скрытными, если им было что скрывать. А все, что касалось Люпина, было тайной. Все, что было в том откровенного, он спрятал где-то там, где никому не найти — может быть, даже он сам не смог бы.

— Пора покончить с этой нудной дурью, — пробормотал Северус. Допив последнюю чашку, он завернулся в по-зимнему тяжелый дорожный плащ, взял сумку и покинул уютное уединение своих пустых комнат.

* * *

Она бежала меж залитых серебром деревьев, от ледяного воздуха кололо в груди. Ей надо было добраться до озера. Она услышала, как стучат в лесу копыта кентавров, и прибавила скорости. Дыхание становилось тяжелей, сердце готово было выпрыгнуть, потому что, когда она доберется до озера, то наконец-то…

Серебряный лес разбился на тающие осколки воспоминания — закричала Лаванда.

— ГЕРМИОНА! — вопила она. — Твой КОТ НАПИСАЛ В МОЮ ОБУВЬ!

«Вот и хорошо, — подумала Гарриет. — Так тебе и надо за то, что меня разбудила».

Затем глаза у нее расширились: до ее потрясенного и сонного мозга все-таки дошло. О нет. О-о-о нет….

— Живоглот никогда бы не стал! — отрезала Гермиона. — Ни разу такого не было, пока он здесь живет!

— Больше ни у кого животных нет!

Гарриет украдкой перекатилась на постели, свесилась с кровати и, приподняв свисающее одеяло, заглянула под нее. Собаки она не увидела. Может, он как-то выбрался и пошел доставать Фреда и Джорджа, чтобы они все исправили? Господи, лишь бы так и было.

Но когда она свесилась так, что чуть ли не встала на голову, то рассмотрела его — он скорчился за подушкой, которую она ему одолжила, и выглядел — насколько можно было судить по тому, что лапками он прикрывал свои собачьи глазенки — словно ему стыдно и страшно, как никогда в жизни.

Черт. Он, наверное, не утерпел.

Гарриет вздохнула. Она все еще была дико зла из-за бала, но не могла его не пожалеть. Это наверняка было унизительно — когда понадобилось сделать свои собачьи дела, но не было ни голоса, чтобы попросить о помощи, ни рук, чтобы открыть дверь. По крайней мере, он не написал на ее вещи. Может, он таким странным способом попросил прощения? Он же знал, что она не ладит с Лавандой.

— Хорошо ты это провернул с Лавандиными шмотками, — прошептала она. — Как они уйдут, поищем Фреда и Джорджа.

Он выглянул из-за одной из лапок, но вид у него был не слишком довольный. Может, он просто ей не поверил.

Лаванда и Гермиона теперь скандалили во весь голос. Лаванда грозилась сделать из Живоглота коврик, а Гермиона кричала, что той сперва надо узнать, с какой стороны браться за палочку. Гарриет усмехнулась, но потом решила, что, пожалуй, достаточно.

Она распахнула занавески.

— ДОБРОЕ УТРО, — сказала она как можно громче.

Насколько ей было известно, Лаванда и Гермиона еще никогда не смотрели друг на друга с такой яростью и отвращением. Вообще выглядело так, словно они были готовы напрыгнуть друг на друга и вцепиться в волосы.

— ДОБРОЕ, — поспешно и так же громко сказала Парвати. Волосы у нее были уже безупречно заплетены, макияж в идеальном порядке. Впервые Гарриет оценила усилия, которые та прикладывала каждое утро. А еще у Парвати, когда она торопливо обернулась к Гарриет, была на лице какая-то безумная улыбка. — Как спалось? — спросила она быстро.

— Хорошо, — соврала Гарриет, пытаясь незаметно посмотреть на Гермиону. Но та уже овладела собой, отвернулась от Лаванды и скрылась за пологом своей кровати. Лаванда, однако, все еще выглядела готовой убивать. Надо продолжать нормальный разговор, пока она не остынет. — Я тебя спросить хотела… Я посылала письмо твоей маме пару недель назад, но она ничего не ответила. Она не…

— Ой! — Парвати как будто удивилась. — Она на Гебридах, навещает мою тетю. У тети родились близнецы, мама ей помогает.

— А, — блин. — Сколько она там пробудет?

— До весны, — Парвати с извиняющимся видом пожала плечами, — прости. — Затем она повернулась к Лаванде, приступая ко второму акту: — Ты не передумала одолжить мне сиреневый свитер? А то, по-моему, Бодуа может подумать, что ты потрясающе в нем выглядишь…

«Так, — нахмурилась Гарриет. — Плохо дело». Теперь у нее появился еще повод для беспокойства.

Она вытащила из шкафа первое, что подвернулось под руку, и уже собралась одеться, но тут увидела себя в зеркале. Она закрыла глаза. И она еще думала накануне, что с волосами все плохо… Что ж, это было до того, как она належала себе иглы, как у Соника-ежа.

— Мне надо помыться, — прошипела она, присев на корточки и заглядывая под постель. — Постараюсь побыстрее. Ты оставайся тут… если не думаешь, что проскочишь мимо Лаванды.

Это выражение, наверное, означало собачий ужас.

— Что ты делаешь? — спросила Гермиона. Гарриет подпрыгнула, ударилась головой об дно кровати и выругалась.

— Палочку под кровать уронила, — пробормотала она, вылезая и потирая шишку на голове.

— Извини, — сказала Гермиона, поморщившись.

— Не заморачивайся, — Гарриет встала, обняла одежду, прижав к груди. — Я в душ.

Гермиона, к ее чести, смогла не вылупиться на волосы Гарриет. Свои она уже вымыла, хоть и недавно — ее кудри еще не до конца восстановили силу.

— Я тебя подожду.

Гарриет, чувствуя неловкость, кивнула и выскользнула из спальни. Она правда не злилась на Гермиону, просто…

Ага, неловкость — подходящее слово: промежуток между тем, как перестали ссориться, и тем, как помирились.

Включая горячую воду, она избегала смотреть на зеркало в ванной. Скоро в воздухе загустел пар, а от горячей воды пощипывало кожу на голове. Было приятно. Ей хотелось бы отмыть все, что было вчера вечером, но она ограничилась отмыванием волос.

В третий раз намыливая волосы, чтобы смыть Простоблеск, она очень-очень старалась не задумываться о том, как умудрилась влюбиться в Снейпа. Мысль была как болячка в каком-нибудь труднодоступном месте, которую чувствуешь каждый раз, когда на что-нибудь натыкаешься. И тебе так и хочется ее колупать, пока под ногти не наберется кровь, выдавливаясь из-под нее, когда отпустишь, и в какой-то момент дернешь слишком сильно, так что станет больно, и болячка оторвется с кусочком кожи…

Ага. Примерно так же приятно.

Снейп. В первый день в классе — смотрит на нее холодными, поблескивающими ненавистью глазами. Снейп. Заставляет ее потрошить рогатых жаб. Снейп. Игнорирует ее, пока что-нибудь не начнет угрожать ее жизни, потому что он обещал ее маме, которую он…

Которую он любил.

Ее замутило.

Она выключила воду. Во рту был вкус, как от шампуня. Или, может, это от того чувства.

Проведя рукой по зеркалу, она наклонилась и всмотрелась в свое лицо.

— Почему? — прошептала она.

Она не знала, и потому отражение не ответило.

Когда она вернулась в свою спальню, Лаванды и Парвати не было, а Гермиона сидела за своим столиком, развернув свиток, который она давала Гарриет — правила его. Это было бы смешно, не сиди у Гарриет внутри жгучая тоска, от которой хотелось от души, протяжно завыть.

* * *

Не дожидаясь, пока Гермиона увидит все, что выразилось у нее на лице, Гарриет поспешила за свою постель и наклонилась проверить, как собака. Песик с таким жалким видом свернулся на своей подушке, уткнувшись носом в хвост, что она почувствовала, как остатки злости рвутся, словно паутина, которую сбивают метлой. Ну как ей злиться на того, кто так же несчастен, как она сама?

— Пошли, — вздохнула она. — Найдем Фреда и Джорджа.

Она не рассчитывала, что он отпрыгнет от нее и попытается сбежать.

— Эй! — она залезла глубже под кровать.

— Что такое? — спросила Гермиона. — Гарриет?

Так, пришла пора вытряхнуть кота из мешка. Точнее, собаку.

— Помоги мне его достать, а? — она плюхнулась на живот и полезла за ним. Он тявкнул и попытался метнуться в другую сторону, но она увидела из-за свесившегося края одеяла, как он врезался в Гермионины лодыжки.

Та охнула.

— Лавандины туфли! Это была… вот эта собака? Оу! — воскликнула она через секунду. — Он меня укусил!

— Рон! — рявкнула Гарриет — и сморщилась.

— Что?

Черт. Гарриет выползла из-под кровати. Окончательно побледневшая Гермиона казалась трансфигурированной в камень. У Гарриет так и рвалось с языка, что Гермиона вчера не сказала ничего компрометирующего — потому что Гарриет ей не дала, — но даже заговорить об этом означало привлечь внимание, правильно?

— Фред и Джордж превратили его в собаку, — сказала она вместо этого. — Новая их разработка. Вчера вечером я не смогла их найти, чтобы они превратили его обратно, а он не хотел оставаться один в спальне мальчиков.

Гермиона все еще взирала на песика в безысходном ужасе — ну, так решила Гарриет. На самом деле, Гермиона смотрела на пространство под столиком Гарриет, где, как она предполагала, тот прятался.

— Так что я его сейчас возьму, — продолжила она, — и найду их.

Она не могла сказать, расслышала ли все это Гермиона. Обойдя ее, Гарриет схватила пса за хвост. Но стоило ей его поднять, как он прижался к ее груди.

— Скоро увидимся, — сказала она камнеподобной Гермионе и вышла из спальни.

— Ты зачем ее укусить попытался? — кипятилась она. — Она не виновата, что ты не пригласил ее на бал раньше всех…

До нее слишком поздно дошло, что это не лучшее, что ему стоило говорить, когда между ними кое-как установился мир, так как он был беспомощным и напуганным, а она его как бы защищала. Но через миг это потеряло значение.

Потому что, открыв дверь в гостиную, она вышла прямо на Рона.

Они уставились друг на друга. Они оба одновременно вышли со своих лестниц. На лице Рона промелькнули разнообразные чувства — ни одно из них не было приятным, — и пока Гарриет стояла неподвижно, зависнув в полном недоумении, он ушел, не сказав ни слова, захлопнув за собой дверь дыры за портретом.

Гарриет отметила, что несколько человек хихикнули, но все еще была слишком растеряна, чтобы что-нибудь ощутить.

Это… был Рон. Так кого она… кого она держала?

Кто спал под ее постелью?

Она уставилась на собаку у нее на руках, а та словно попыталась сделаться как можно меньше.

— Проклятие, — негромко прозвучал поблизости голос то ли Фреда, то ли Джорджа. — Я и не заметил. Мелкий хам прямо мимо меня прошел… Гарри? Ты в порядке?

Она подняла взгляд, отстраненно осознав, что веснушчатое лицо перед ней принадлежит Фреду.

— Кого вы превратили в собаку? — спросила она.

Его взгляд упал на дрожащий комок меха у нее на руках, и брови у него взлетели на лоб.

— Кто это?

— Я сама об этом и спрашиваю!

— Мы никого ни во что не превращали, Гарриет, — сказал Джордж, с любопытством на нее посмотрев. — А ты?

— Я не…

И тут она вспомнила.

Капсула. Она швырнула ее в кусты, когда уходила от…

МАЛФОЯ.

По тому, как он по-гермиониному превратился в камень у нее на руках, она поняла, что угадала правильно.

— Как тебе удалось превратить кого-то нечаянно? — проницательно спросил Фред.

Самой хотелось бы знать.

— Контрзаклятье? — резко спросила она.

Он еще немного на нее посмотрел, потом пожал плечами.

— Это, если честно, скорее антидот, — он порылся в кармане и вынул красную капсулу, поменьше и с черным черепом и скрещенными костями на ней.

— Это яд? — спросила она, сердито глядя на собаку. — Я надеюсь.

— Просто небольшая наша шутка, — непринужденно ответил Фред. Он взял ее руку и вложил в нее антидот. — Гарри, старушка, развлекайся.

К ее облегчению, он лениво пошел прочь. Гарриет не хотелось объяснять, что она привела в гриффиндорскую башню Драко Малфоя.

Сжав антидот так, что заболела рука, она выбралась в дыру за портретом и пошла в ближайший пустой класс. Закрыв за собой дверь, она грубо сбросила собаку на пол, а потом бросила в нее капсулу.

Капсула отскочила от собачьей головы, но больше ничего не произошло — только песик тявкнул и бросился под парту.

Гарриет выругалась.

— Он мне сказал, что так оно работает! — ну, так он сказал про первую, которая превращает людей в беззащитных зверюшек… с чего им работать по-разному? И то, и другое — капсулы!

Посередине ее разделяла линия — желобок. Так она раскручивается? Она повернула оба конца капсулы в разные стороны, и они одновременно развалились, выдав облако красного дыма. Отбросив капсулу и стараясь не дышать, она выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

Оперевшись на дверь ладонями, она приникла к ней, прислушиваясь, не раздастся ли тявканье или скрежет когтей. Но из комнаты не доносилось ни звука.

Она засомневалась: уйти, просто понадеявшись, что он превратился, или заглянуть внутрь?

Господи, а что, если одежда с ним не превратилась?

Ее передернуло, и она чуть не сбежала со скоростью света.

Но, блин, гриффиндорка она или нет?

Она приоткрыла дверь, заглянула и увидела Малфоя со всклокоченными волосами и в растрепанной модной мантии — он как раз вылезал из-под стола. По крайней мере, он все еще был одет, спасибо всем четырем основателям.

Затем их глаза встретились.

Гарриет развернулась и ушла прочь — как можно быстрее, но не бегом, потому что была гриффиндоркой. Она очень строго сказала это своим ногам, когда те попытались рвануть с места.

Она отметила смутным уголком сознания, что Малфою, судя по виду, было так же стыдно, как и ей.

Я пустила его спать к себе под кровать. Ее передернуло снова.

Он написал Лаванде в обувь! — истерично подумала она.

Неудивительно, что он так боялся в гриффиндорской башне.

Она нахмурилась, постепенно остановившись у Полной Дамы.

— Если собираешься внутрь, дорогая, — произнесла Полная Дама, держась за голову, — прошепчи пароль.

— Гирлянда, — прошептала Гарриет, встряхнувшись, чтобы вернуться в настоящее.

Было очень странно от того, что сочувствие, которое она ощутила к Рону — ровно столько, чтобы не оторвать ему проклятием уши — перенеслось на Малфоя.

Но все равно, он был у нее в спальне.

Сволочь.

* * *

— Северус придет первым, Сириус, — устало сказал Ремус. — А потом — мадам Помфри.

— Я не хочу, чтобы проклятый предатель даже близко к тебе подходил, — все равно сказал еще раз Сириус.

— Что ж, увы. Он единственный, кто, вероятно, мог бы разобраться, что не заладилось с аконитовым.

— Я по-прежнему думаю, что из-за него оно и не заладилось, — и еще раз.

Ремус закрыл глаза и откинул голову на спинку стула. Бесконечные часы, пока он был так слаб, что едва мог шевельнуться, а Сириус ходил по комнате и бормотал, словно и не прошло тех долгих месяцев с его побега из Азкабана, словно его возвращение к подобию нормальности было лишь тонкой вуалью, прикрывшей более глубинное расстройство, — он спорил с собой, сказать ли Сириусу, что они со Снейпом читали одни и те же отчеты и оба пришли к одному заключению: что аконитовое, судя по всему, яд.

Но тогда Сириус злился бы на него. Сириус чувствовал бы, что он его предал. Как ни тяжело было выносить его злость к Снейпу, Ремус не знал, как ему противостоять ярости Сириуса по отношению к нему самому. Так что он ничего не сказал, только продолжал винить зелье, а не Снейпа. Он повторял это снова и снова.

Для Сириуса это, разумеется, ничего не меняло, и теперь Ремус не говорил даже этого.

Ему не слишком хотелось сегодня встречаться со Снейпом, но Дамблдор очень мягко ему напомнил, как сильно будет горевать по нему Гарриет, если с ним случится нечто непоправимое; что она попросилась навестить его, и он отпустил ее на один день — сразу после Рождества. Это была жесточайшая манипуляция, и при том самая любящая: просьба, на которую он не мог отказать и на которую ему, тем не менее, очень не хотелось соглашаться; от этого он ощущал себя и ужасным эгоистом, и глубоко обиженным. Ему придется ради Гарриет выглядеть радостным, хотя он совершенно не чувствовал радости; придется встретиться с ее тревогой и болью, когда ему хотелось, чтобы его оставили в покое; ему придется утешать, при том, что самого его нечем было утешить.

Так что он так и не стал открывать глаз, а Сириус бормотал и бродил по комнате. Ремус уже почти ждал прихода Снейпа. По крайней мере, с ним не придется притворяться так сильно, как с Гарриет.

* * *

Когда Гарриет вошла в спальню, Гермиона, ломая руки, подняла взгляд. Она была бледной, волосы вились сильнее, чем раньше, словно она в них вцеплялась.

— Тебя не было дольше, чем я ожидала, — сказала она.

На секунду Гарриет подумала, не подыграть ли их предыдущему предположению, что собакой был Рон. Но если Гермиона с ним заговорит, она узнает, что это было не так.

— Я ошиблась. Это был не Рон.

Гермиона выглядела так, словно готова упасть в обморок.

— Не… Рон?

— Нет. Но ты все равно вчера ничего такого не сказала. Такого, что он бы понял.

Гермиона закрыла лицо ладонями.

— Слава богу… — затем, как Гарриет и предполагала, до нее дошло. Уронив руки, Гермиона спросила, растерянно нахмурившись: — Тогда кто это был?

Гарриет не хотелось говорить ей правду. И она хотя бы знала, что Малфой тоже не расскажет. Ей мало что было о нем известно, кроме того, что его любимые слова — «грязнокровка» и «мой отец», но насчет этого она не сомневалась.

— Неважно кто, — сказала она вместо этого.

Гермиона посмотрела на нее изучающе. Удовлетворенной она не выглядела. Ой-ой, Гарриет надеялась, что Гермиона не станет добиваться прямого ответа. Хватит с нее этого — особенно если учесть, как прошлой ночью заметила Гермиона, что она сама так же уклончива.

Но Гермиона оставила вопрос.

— Я внесла несколько изменений в письмо, которое я тебе написала.

Гарриет не удержалась — застонала.

— Гермиона…

— Я… я правда думаю, что тебе стоит его прочесть, — голос у Гермионы резко стал тоньше, как бывало всегда, когда она волновалась. — Или… или, хочешь, я тебе прочту?

Гарриет собиралась сказать «может, потом», но Гермиона так на нее смотрела, закусив губу, что она не смогла.

— Ладно, — сказала она устало. — Но только если мне можно будет прилечь.

— Конечно, — поспешно ответила Гермиона. Судя по голосу, она даже испытала некоторое облегчение.

Пока Гарриет укладывалась на своей постели, подумала, что Гермиона, наверное, благодарна, что она не будет на нее смотреть во время чтения… и что, может быть, Гарриет сама тоже немного благодарна, что придется слушать, потому что тогда она хотя бы не будет думать о том, как это невозможно ужасно — влюбиться в того, кто никогда-никогда не ответит тебе тем же, даже если все звезды на небе растают и море выкипит в пепел; кто никогда даже не захочет этого.

— Дорогая Гарриет, — произнесла Гермиона тем же тоном, каким всегда читала книги, — мне очень, очень жаль. Я сейчас чувствую себя такой глупой, такой дурой…

Тут Гарриет чуть на нее не посмотрела, потому что знала, что Гермиона свою глупость воспринимала как неудачу, как провал, а этого она боялась больше всего в жизни.

В памяти вспыхнул образ учительской в прошлом году, открывшегося шкафа, из которого вышел Снейпобоггарт, со злобной хитростью блестя глазами, выглядя таким настоящим, что у нее все перевернулось в животе…

Она растоптала эту мысль и сосредоточилась на голосе Гермионы:

— …и я не знаю, почему так тяжело рассказать тебе правду о том, что я чувствую, но это и правда так. Я хочу быть храброй, но иногда боюсь, что Распределяющая шляпа отправила меня на Гриффиндор потому, что я очень этого хотела. Я хотела, чтобы мы были на одном факультете, потому что хотела быть с тем, кто, как мне показалось, хочет со мной подружиться.

Тут Гарриет все-таки на нее посмотрела. Гермиона подняла свиток так, что он заслонил ее лицо. Она никогда еще не рассказывала об этом Гарриет.

Она вспомнила, что видела Гермиону у Олливандера, но не поговорила с ней; по-настоящему они встретились в поезде — Гермиона уже была в школьной мантии и говорила со скоростью сто миль в час. Гарриет испытала отчаянное облегчение, что кто-то с ней заговорил, потому что боялась, что в Хогвартсе будет совсем одна, как и в маггловской школе. Гермиона никогда толком не говорила о своей жизни до Хогвартса, и Гарриет всегда гадала, не была ли та похожа на ее жизнь.

— И ты права, ты все время была права, — читала Гермиона запинающимся голосом. — Мне н-нравится Р-рон. И я понимаю, что это такая ерунда — сказать подруге, что тебе нравится мальчик, но почему-то не ерунда. Я все думала, правда ли я в него влюбилась, или только в плохом смысле — я ужасно ревную, когда он восторженно смотрит на Флер, но разве это не отвратительный повод думать, что тебе кто-то нравится — потому что тебе неприятно, что он смотрит на других людей? И иногда я на него злюсь и срываюсь, и все думаю, правда ли это влюбленность, если я чувствую себя так гадко…

Ладно, может, это не так уж и приятно послушать.

— …но когда я узнала, что ты пригласила его на бал, то почувствовала себя таким ничтожеством, потому что какая-то часть меня знала, что он только раз на тебя посмотрит в том платье и сразу полюбит тебя…

— Что? — выпалила Гарриет, приподнявшись.

Гермиона буквально скукожилась.

— Пожалуйста, не останавливай меня, а то я не смогу закончить.

Гарриет легла обратно, и через миг Гермиона продолжила читать — в ее читальном голосе теперь был отзвук стыда:

— …и я поймала себя на том, что думаю, не Рон ли тебе нравится…

— Что? — спросила Гарриет, сев.

Гермиона с убитым видом уронила свиток на колени.

— Сейчас я так уже не считаю…

Гарриет пыталась подыскать слова, чтобы выразить свой абсолютный ужас. Если что и могло быть хуже, чем влюбиться в Снейпа…

— Господи, нет!

Гермиона обмякла, словно впервые за много дней смогла наконец-то расслабиться.

— Я так не думала, — слабо сказала она. — Не всерьез. Ты никогда не была при нем застенчива… но я догадалась, что это кто-то, о ком ты не стала бы мне говорить…

Гарриет промолчала. Она не сказала Гермионе, потому что не знала, но признать это означало только подзадорить Гермионино любопытство, и она попыталась бы выяснить, как и почему Гарриет озарило и кого это озарение касалось. Она не могла бы честно сказать, что меньше всего хотела, чтобы об этом узнала именно Гермиона (потому что хуже всего, конечно, было бы, если бы узнал Снейп), но она хотела, чтобы вообще никто не знал. Самого факта, что она об этом знала, хватало, чтобы мечтать об Обливиэйте.

— Это не Рон, — только и сказала она.

Гермиона немного застенчиво кивнула.

— Я уже это поняла, правда. Прости…

— Он тебе нравится. Когда кто-то нравится, думаешь странные вещи, — и она задумалась, как это работает в ее отношении. Само по себе то, что ей понравился Снейп, было страньше всего. Черт возьми, да как это вообще случилось?

— Мне продолжать? — робко спросила Гермиона.

— Нет, — Гарриет сама вполне могла додумать остальное. — Я подумала, что ты злишься на меня, потому что я его пригласила.

Гермиона сглотнула.

— Я… ты можешь поверить, что я сперва об этом не подумала? Пока не увидела вас на балу, и вы с Роном явно ссорились… — она начала мять письмо, приводя его в негодность. — Я была так смущена, что пряталась, и, когда ты дала мне драгоценности, убедила себя, что ты поняла. Я была так… но потом вы с Роном… рассорились во время танца, и я поняла, что была не права…

Хотя она, наверное, не предположила, что они поссорились, потому что Рон ревновал ее к Краму. Надо ли Гарриет рассказать ей? Ей ли об этом надо говорить?

— Мне правда очень жаль, — несчастно сказала Гермиона. — Я испортила тебе танец.

Не так, как ты думаешь. Да и не так уж ты виновата.

— Почему ты сразу не позвала Рона на бал?

Гермиона опустила взгляд на испорченное письмо у нее в руках.

— Не хватило смелости.

И Гарриет решила ей не рассказывать — по крайней мере, пока что. Она не знала, хорошо это будет или плохо… но казалось неправильным объяснять чужие чувства. Или, может, так и надо, раз только она знает чувства обеих сторон?

«Спрошу у Ремуса, когда с ним встречусь», — подумала она… и вспомнила.

— Черт! — она подорвалась с постели. — Мне же сегодня встречаться надо с Ремусом и Сириусом! Совсем забыла…

— О нет. Я тоже! — Гермиону, похоже, это напугало сильнее, чем все, о чем они до сих пор говорили. — О нет, тебе уже пора быть внизу!

— Черт, черт, черт! — Гарриет заметалась, ища куртку, варежки, шарф…

— Я найду варежки и шарф, — Гермиона словно прочла ее мысли. — Где твои сапоги? Давай, беги, я их найду и принесу тебе…

В вихре зимнего обмундирования Гарриет помчалась вниз по лестнице, через гостиную, из портретной дыры и вниз по лестнице на семь этажей. У двустворчатых дверей стояла мадам Помфри, закутанная в толстый серый дорожный плащ и очень недовольная на вид.

— Ну наконец-то, мисс Поттер. Я уже начала отчаиваться, что вы вообще ко мне присоединитесь.

— Пх… простите, — просипела Гарриет. Было тяжело надевать шарф, когда едва получалось дышать.

Гермиона прогрохотала вниз по лестнице, пыхтя и держась за бок, с сапогами под мышкой.

— Вух… вот, — пропыхтела она, роняя их.

Мадам Помфри, правдоподобно изображая терпение, подождала, пока Гарриет закутается. Гермиона и шапку догадалась принести.

— Передавай привет профессору Люпину, — шепнула Гермиона.

Гарриет кивнула и помахала, выходя с мадам Помфри за дверь. Гермиона помахала в ответ, робко улыбнувшись.

«Не ссоримся, — подумала Гарриет, — не злимся. Все равно неловко».

Она поплелась за мадам Помфри по обледенелой дорожке к воротам. Было приятно в этот вечер уходить из Хогвартса. Холодный ветер словно пронизывал ее насквозь, вычищая изнутри какую-то противную темноту.

И, по крайней мере, она уходила от Снейпа.