Бесконечная дорога (джен)

Когда Гарриет набросилась на Панси, она не задумывалась, что будет после того, как она раскатает ее в кровавое месиво и размажет ее скользкие останки по полу Хогвартса. Тот факт, что она совершила это во время ужина и ее видела вся школа вместе с гостями, полностью вылетел у нее из головы, как только она дошла до кабинета Дамблдора и столкнулась там со Снейпом. Потом она помирилась с Роном и сходила с ним на ужин, смеясь над чем-то — она уже и не помнила, над чем; она была очень счастлива от того, что они снова общаются, словно еще с утра разговаривали. Все это, разумеется, заставило ее позабыть, что все видели, как она выкручивала Панси окровавленный нос, пока та не заорала.

Только когда они с Роном зашли в гриффиндорскую башню и там после внезапной тишины разразились аплодисменты и восторженные крики, она вспомнила.

Гарриет покраснела, смущенная, но довольная тем, что неожиданно оказалась в центре внимания — в кои-то веки положительного. Все вокруг ей улыбались, особенно группа девочек на год младше Гарриет, одна из которых (Гарриет припомнила, что ее, кажется, зовут Ромильда Вейн), сказала, когда Гарриет и Рон проходили мимо ее кресла:

— Какое счастье, что ты ее отметелила. Я всерьез подумываю взять у тебя автограф.

Потом к Гарриет прицепились Фред и Джордж.

— Гарри, старушка! — сказал Фред, приобняв ее за плечи.

— Всегда знали, что ты такая, — сказал Джордж, отпихивая локтем Рона.

— Мы, безусловно, в восторге от вредной стороны твоей натуры.

— Тебе наверняка будет приятно слышать, что от этого ты как будто стала выглядеть выше.

— Ха, ха, — Гарриет попыталась оттолкнуть Фреда, но для этого потребовалось бы усилие позначительней. Она вздохнула. — Так чего вам надо?

Фред открыл рот, но тут его окликнула сидевшая у камина Анджелина. Лицо у него изменилось, и он уронил руку с плеч Гарриет.

— Просто хотели сказать… — он протянул знакомую маленькую капсулу. — Если захочешь повеселиться, но так, чтобы не накликать гнев Макгонагалл — пользуйся.

И пошел к Анджелине, радостно ее приветствуя. Вместе с ним, ничего не говоря, ушел Джордж.

— Это что за штука? — спросил Рон у Гарриет, прячущей капсулу в карман.

— Она превращает людей в…

Тут она увидела Гермиону.

Пара первокурсников отошла в сторону, толпа, обычная для гостиной в холодные вечера, расступилась, и прямо перед Гарриет оказалась Гермиона — сидела в кресле с раскрытой на коленях книгой и безразличием на лице. Сердце у Гарриет подпрыгнуло, задрожало — и упало в пятки.

Она забыла обо всем, кроме своей победы над Панси и примирения с Роном. Она забыла о чувствах Гермионы, и о Роне, и о Краме, и о том, что Рон и Гермиона точно еще не помирились. И теперь Гермиона была в двадцати футах, а Гарриет стояла рядом с Роном и понятия не имела, как поступить.

Рон, наверное, тоже заметил Гермиону: по его молчанию можно было заподозрить, что Малфой трансфигурировал ему в лук язык (и только тут она поняла, что они забыли вылечить ему ухо).

Что же делать? Гермиона, похоже, подходить к ним не собиралась. Лицо у нее изменилось с безразличного на взволнованное, почти напуганное. Гарриет боялась, что если Гермиона встанет, то просто возьмет и сбежит наверх, и этим только все испортит.

Мечтая о том, чтобы можно было использовать капсулу на себя и превратиться в болонку, которую не будут доставать вопросами и очень неловкими примирениями, она собрала свою смелость в кулак и подошла к Гермионе — с отчаянно колотящимся сердцем и надеждой, что Рон пойдет следом.

Когда он так и сделал, она одновременно и осмелела, и испугалась еще больше. Теперь ей надо было сделать так, чтобы он остался.

Не зная, с чего начать, Гарриет решила вести себя так, словно нет ничего необычного в том, чтобы прийти с Роном.

— Извини, что я ужин пропустила, — сказала она Гермионе, садясь за стол рядом с ней. Рон тоже сел, молча как рыба. Гарриет пока не осмеливалась на него посмотреть. На лице Гермионы застыла тревога. — Я… ну, я лупила Панси Паркинсон, и…

— Что у тебя с ухом? — вопрос вырвался у Гермионы как будто против воли. Она, как зачарованная, с ужасом смотрела на чахлую зелень, болтающуюся у лица Рона, и словно бы совсем не услышала Гарриет.

Рон какое-то время молча на нее смотрел. Сердце у Гарриет загрохотало об ребра, как тогда у кабинета Дамблдора, когда она подумала, что Рон ей скажет: «Я этого забыть не смогу…»

— Малфой его трансфигурировал в лук, — спокойно произнес он. — Паршивый хорек. Мы совсем забыли сходить к Помфри, — обратился он к Гарриет. — Собирались перекусить, а потом сходить к ней, но забыли…

— Малфой его трансфигурировал? — Гермиона переводила взгляд с Рона на Гарриет и обратно. — Только не говори, что ты с ним подрался!

Гарриет чуть не застонала (такой ответ не был рассчитан на то, чтобы привести Рона в мирное настроение), но Рон ее удивил:

— Я побеждал, — сказал он.

Гермиона мучительно долгое мгновение созерцала его довольное лицо… а потом прикрыла рот ладонью, явно пряча улыбку. Гарриет захотелось встать со стула и запеть.

— Чудо, что никого из вас не отчислили, — с нажимом заявила она, так и не сумев до конца скрыть улыбку. — Я тебя искала, когда вы с Панси пытались друг друга придушить, — сказала она Гарриет, — но Джинни сообщила новости.

— Получили от Макгонагалл кучу отработок, — довольно легкомысленно сообщил Рон.

— Вам повезло, что только это, — сердито ответила Гермиона. — Гарриет, тебя видели люди из других школ… а ты чемпион Турнира!

Вместо того, чтобы смутиться, Гарриет ощутила легкое самодовольство. Все видели, как она надавала этой глупой овце Панси Паркинсон… Все в Хогвартсе знают, что так ей и надо…

— Думаю, Макгонагалл могла бы и потребовать, чтобы Малфою с Паркинсон дали отработки, — говорил Рон. — Никто в здравом уме не подумает, что они невинные ангелочки. Заметьте, она назвала их парой недоумков.

— Правда? — Гермиона разрывалась между изумлением и удовлетворением.

— Она сказала, что они не заслуживают… как там, Гарри? Любезности чего-то там… эдакого…

— «Такой любезности, как любое разумное противостояние», кажется.

— Она имела в виду, что они до того глупые, что с ними можно и не спорить, — удовлетворение в Гермионе победило. — Она права, знаете, вам и правда следует научиться их игнорировать. Вы ничего не добьетесь, ссорясь с ними — они слишком глупы, чтобы чему-то научиться, и достаточно зловредны, так что только постараются сильнее вам навредить.

«Пусть только попробуют», — яростно сказала себе Гарриет, думая о капсуле в кармане. В этот раз она такой добрячкой не будет…

— Точно, зловредны, — мрачно согласился Рон. — Снейп — скользкий гад, — у Гарриет в животе перевернулось, — он декан Малфоя и закрывает глаза на все, что эти сволочи делают, но вы бы слышали, что про него нес Малфой, просто чтобы меня довести.

— Ну, это же еще одно доказательство, — сказала Гермиона. — Чтобы очернить Гарриет — да кого угодно, как мне думается, — они готовы пожертвовать его репутацией. Они не думают ни о ком, кроме себя. И если они так поступают с кем-то, кто им как будто нравится, представьте себе, что они сделают с тем, кого действительно ненавидят.

— Знаешь, я тут задумался, — Рон нахмурился, — кто же наврал всю эту ерунду Рите Скитер? Она не могла бы все это написать, если не…

— Гарриет, — взволновалась Гермиона, — не хочешь поговорить о чем-то другом?

Рон заткнулся с выражением ужаса на лице. Гарриет догадалась, что он, наверное, очень давно хотел поговорить о статье, но не с кем было — и, разумеется, Гермиона, стоило им помириться, стала первой, к кому он мог с этим обратиться. Гарриет, в свою очередь, была в восторге от того, что у них все наладилось, хоть и правда предпочла бы общаться на другие темы. Но они оба выглядели такими обеспокоенными, что она собралась с духом и сказала:

— Снейп, наверное, что-то ей наговорил и разозлил ее. Ну, у Ремуса такая теория. А насчет Малфоя и Панси… — «назови его имя, ты можешь его назвать, так надо». — С-снейп, может, и не дал им отработок на глазах у толпы гриффиндорцев, но не сомневайтесь, сейчас он их отымеет по полной.

— Не думал, что когда-нибудь такое скажу, — заявил Рон, — но я порадуюсь, что он такой мерзкий ублюдок, если он пройдется по этой парочке.

Каждое слово против Снейпа причиняло боль — тем сильнее от того, что все они были совершенно справедливы; но она утешалась насилием над Малфоем и Панси, и они провели немало времени, от души их ругая, и Гарриет, несмотря на периодические упоминания Снейпа, радовалась, как с ней давно не бывало.

(«Все будет хорошо», — всерьез подумала она, а потом Рон вспомнил про Виктора Крама.)

* * *

«Нужно поговорить с тобой о мисс Поттер. СС»

Записка Снейпа Ремуса сперва изумила, потом заинтриговала и, наконец, всерьез обеспокоила. Он знал, что Снейп… пожалуй, лучше всего выразиться, тревожился за благополучие Гарриет, но ему также было известно, что Снейп считал присутствие Ремуса для нее небезопасным. Снейп так редко добровольно привлекал Ремуса к любым касающимися Гарриет делам, что это было необычно; а если Снейп ведет себя необычно, это повод для беспокойства.

Ему вспомнился Чемпионат мира, где Снейп также заручился его поддержкой — когда было предсказано, что там будут бродить бывшие Пожиратели смерти. Затем вспомнил о Турнире и об испытаниях Гарриет.

Он ответил Снейпу приглашением заходить в любое время и приготовился коротать вечер в напряженном и молчаливом волнении — в томительной тревоге, не скрашенной ни каплей человеческого общества. После ухода Сириуса, унесшего с собой досадные старые и странные новые привычки, на ферме стало слишком тихо. Скука и уединение нервировали Ремуса; его волнение за Гарриет, в данный момент вызванное статьей, было единственным, чем он мог отвлечься от страхов за Сириуса и угрозы собственной приближающейся смерти, нависающей все ниже по мере убывания луны. В своем одиночестве он прокручивал эти мрачные мысли: о Гарриет, о Сириусе, о себе — последнее проходило быстрее всего. Его беспокойство было бесполезно, но больше делать было нечего. Несмотря на близкое новолуние, он все еще был слаб, и это не давало ему над чем-нибудь поработать; об оборотнях не было написано ничего полезного, так что он даже не мог заняться исследованием своих же проблем. Облегчение могло бы принести письмо Гарриет, но оно так и не пришло, и это его даже не удивляло. Она была скрытным ребенком и не любила говорить о своих чувствах. Снейп, скорее всего, придет нескоро — будет до последнего оттягивать встречу с Ремусом. Нет, ему предстоял еще один долгий вечер, единственным итогом которого будет его собственное огорчение.

Поэтому, когда кто-то заколотил в дверь и когда этот кто-то оказался Снейпом, Ремус едва не решил, что у него галлюцинации.

Снейп… нервничал. Обычно он владел собой (если не считать моментов, когда он поддавался гневу), но сегодня был чуть ли не дерганным. Ветер и снег снаружи, вероятно, поспособствовали — они точно растрепали ему волосы и запятнали снегом черную одежду, — но была какая-то дичинка в его глазах, беспокойность в движениях, и Ремус решил, что его волнения были не напрасны. С первого же взгляда на Снейпа тревога Ремуса обратилась в лед.

— Что с Гарриет? — спросил он Снейпа, прежде чем тот успел хотя бы снять плащ.

— Что? — Снейп словно растерялся, и это только усугубило положение. Снейп никогда не терялся. Даже когда Сириус вывалил на него свою идею с обетом, Снейп едва дрогнул.

— Твоя записка, — Ремусу захотелось схватить его за плечи и потрясти.

— Она цела, — нетерпеливо ответил Снейп, как будто это Ремус над ним издевался, а не наоборот.

— Но записка, — продолжил настаивать Ремус.

Снейп бросил плащ на вешалку, промахнулся и как будто не заметил, что плащ в итоге свалился на пол. Ремус тоже был не настроен беспокоиться о плащах. Напротив, рассеянность Снейпа даже больше его от этого отвлекла.

С Гарриет было что-то не так. Снейп всегда был до крайности методичен в обращении даже с самыми ветхими своими вещами.

— Вчера вечером она подралась с Панси Паркинсон, — сказал Снейп. Он зашел в гостиную, осмотрел невидящим взглядом мебель и садиться не стал. — Сломала ей нос, прогнала по школе, расцарапала ей лицо прямо перед толпой, ужинавшей в Большом зале. Минерва растащила их и отвела к Дамблдору, где мисс Поттер объявила, что ни о чем не жалеет.

Панси Паркинсон, насколько было известно Ремусу, была злобной гадюкой. Еще ему было ясно, что Снейпа тоже совершенно не волнует, что с ней случилось. Тем не менее, Ремус ощутил некое беспокойство. Он не думал, что Гарриет способна на насилие.

— Чем Панси ее спровоцировала? — осторожно спросил он.

Снейп смерил его таким взглядом, словно начал было лучше думать об интеллекте Ремуса и теперь его раздражало, что он это сделал зря.

— Что ж, — продолжил Ремус, — если так, могу представить, что Гарриет на этой неделе была… необычайно взволнована.

— Ты не видел ее на балу, — Снейп прищурился. — Уизли вел себя, как надутый ревнивый болван, потому что его спутница, которая его совершенно не интересовала, явилась наряженная, как принцесса, а девочка, которая ему нравилась, показалась под руку со знаменитым придурком-квиддичистом. Так что мисс Поттер взяла на себя ответственность его унизить.

— Что? Она не упоминала…

— Не думаю, что она именно так это восприняла, — продолжил Снейп, — но она была очень зла. И незадолго до этого — примерно месяц назад — она взорвала банку, которую я держал в руке. Да, — нетерпеливо пояснил он, видимо, что-то прочтя по лицу Ремуса, который, впрочем, был до того потрясен, что заподозрил, что Снейпу не дает покоя совесть, — я по-скотски говорил о тебе. Не отрицаю, что гнев ее был справедлив, говорю только, что она позволяет себе поддаться злости — и с каждым разом все меньше раскаивается.

Ремус ощутил, что в голове словно закачались волны какого-то чувства — словно он плыл на лодке по беспокойному морю. На каком-то глубинном уровне он был вполне уверен, — как бывает, когда предчувствуешь неприятности, — что Снейп говорит правду, что он ничуть не преувеличивает. Его беспокойство, его приход к Ремусу, которого он презирал и ненавидел, его настойчивость, лишенная удовлетворенного злорадства, сами по себе были доказательством. Но еще важнее был тот факт, что Снейп — царь злопамятства, знаток ненависти, сеятель мелочной жестокости — волновался, что Гарриет начнет проявлять такие же качества, и это было…

Лодчонка Ремуса плыла по волнующемуся морю — под черным небом, под ледяным пронизывающим ветром. Он попытался вырваться обратно в реальность. Снейп не заметил, что Ремус не реагирует. Он взял с каминной полки шкатулочку, украшенную клуазоне, и, не меняясь в лице, разбил ее об каменную поверхность. Ремус уставился на него, но Снейп, похоже, не хотел тем самым привлечь внимание. Теперь он злобно смотрел на пустую полку, словно та должна была предложить ему еще что-нибудь, что можно было бы сломать.

— Я написал ей во вторник, — Ремус попытался завладеть вниманием Снейпа; у него получилось — тот перевел на него взгляд все с тем же раздраженным, нервным видом. — Я не мог сказать ей ничего, что ее действительно утешило бы… но она не ответила. Не то чтобы я на это рассчитывал… Она не любит говорить о своих чувствах…

— И тем не менее она до невозможности любопытная паршивка, — буркнул Снейп, но как-то без души.

— Гарриет копит все внутри, — сказал Ремус, — она любит поступать по-своему, но как раз поэтому все это для нее ужаснее, чем было бы для менее открытого человека. Она не станет об этом говорить, но это будет разъедать ее изнутри. Думаю, когда Панси Паркинсон начала ее злить, она больше не могла сдерживаться…

— Думаю, это случилось бы намного раньше, если бы мисс Грейнджер за ней не следила, — неохотно заметил Снейп — видимо, ему не нравилось хвалить Гермиону, пусть даже косвенно. — Я видел, как она передавала Гарриет палочку в начале моего урока — наверное, хранила ее у себя.

Ремус уставился на Снейпа, но тот, видимо, не заметил, что назвал Гарриет по имени — Ремус не помнил, чтобы тот хоть раз до этого так делал. Она всегда была «мисс Поттер», словно они жили в викторианской драме.

— Господи, — медленно произнес Ремус, — это наверняка только усложнило положение…

— Без сомнения, — усмехнулся Снейп, словно радуясь, что его сомнения в здравомыслии Гермионы так быстро оправдались.

Ремус подождал, не добавит ли Снейп что-нибудь еще — объяснит, что заставило его проделать несколько миль по темноте и холоду, чтобы поделиться новостями с тем, кого он презирает — но тот, похоже, углубился куда-то в бездны своего сознания. Он взял кочергу, с тоской огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы сломать, и с лязгом бросил ее обратно на подставку.

— Дамблдор считает, — Снейп злобно посмотрел на Ремуса, — что я должен с ней поговорить. Объяснить, что нехорошо бить врагов и не жалеть об этом.

Так как Ремус сомневался, что Снейп пришел к нему из-за Дамблдора, он промолчал, и в первую очередь потому, что Дамблдор был слишком умен и понял бы, что подобная лекция в исполнении Снейпа была бы верхом лицемерия. В лучшем случае он мог бы послужить отрицательным примером; впрочем, Гарриет его в этой роли явно не видела.

— Позволь пояснить, — холодно произнес Снейп, — я не думаю, что мне следует говорить ей подобные вещи. Я вообще сомневаюсь, что от разговоров будет толк. Она любит поступать по-своему. — Ремус был поражен этим неозвученным согласием с его мнением о Гарриет и не смог вымолвить ни слова. — Но что-то надо делать. Мысль Дамблдора о том, что я должен стать добрее, — Снейп оскалился; Ремус поборол нелепый порыв истерически расхохотаться, — смехотворна и потребует слишком много времени. А мисс Поттер не поймет намеков, даже если они будут прыгать у нее по голове.

Итак, они вернулись к «мисс Поттер». А Снейп до того рассеян, что это совершенно на него не похоже…

Ремус нахмурился, додумывая то, о чем Снейп умолчал.

— Дамблдор считает, что Гарриет копирует твое поведение?

К изумлению Ремуса, Снейп покраснел. Выглядело это непривлекательно — он залился тусклым багрянцем, и по его лицу можно было прочесть то ли ужас, то ли что его хватил удар. Снейп знал. О Господи, Снейп знал, что Гарриет… Боже правый, бедная девочка. Что же он ей наговорил? Неудивительно, что она побила Панси Паркинсон. Ремусу хотелось потребовать, чтобы Снейп рассказал, что он сделал, но ему не хотелось показывать, что он сам все знает, потому что от этого стало бы только хуже…

— Он думает, — процедил Снейп, явно пытаясь овладеть собой, а его собственный нрав боролся с ним, словно бешеный пес, — что я и Блэк… наши постоянные ссоры… срывы в твою сторону…

— Это имеет смысл, — спокойно отозвался Ремус, чувствуя отчаянное облегчение от того, что Снейп, казалось, не заподозрил, что Ремус уже знает. — Вы отвратительно относитесь друг к другу.

Снейп отплатил ему полным ненависти взглядом. Краска в основном ушла с его лица, оставив только пару ярких пятен на скулах.

— И как раз об этом, — с ледяным презрением произнес он, и холод его голоса чуть не обморозил Ремусу уши, — я и хотел с тобой поговорить. Раз мы собираемся показать ей темную сторону праведного гнева, скупиться нельзя. Я расскажу ей…

Если бы Ремус подумал, что больше за этот вечер удивляться невозможно, то он был бы не прав. Слушая, как Снейп излагает свой план — глаза сверкают, как битое стекло, зубы оскалены, пальцы то сжимаются в кулаки, то скрючиваются когтями — Ремус ощутил, как немеет от ужаса тело. Когда он осознал план Снейпа целиком, он не смог не вспомнить ту ночь, когда связал Снейпа и Сириуса смертельной клятвой; не смог не почувствовать, что Снейп просит его согласиться на жестокость большую, чем когда-либо мечтал причинить Снейпу Сириус.

— Мы не можем ей это рассказать, Северус, — сказал он, как только Снейп закончил. — Не можем… после всего случившегося, это же будет…

— Мы не будем ей рассказывать, Люпин, — Снейп сверкнул глазами. — Мы ей покажем.

* * *

Профессор Макгонагалл не стала тянуть с назначением отработок (на следующее утро, после завтрака). Гарриет и Рон провели субботу в комнате наград, начищая бесконечные ряды кубков, и значительную часть воскресенья — в пустом классе, нарезая ярды древних бархатных штор для Филча — на тряпки для полировки. Странно, но Филч ни разу не зашел их проверить. Их оставили в полном одиночестве, а к обеду на столе поблизости появилась тарелка сэндвичей, графин тыквенного сока и трикл тарт на сладкое. Хоть работа и была нудной, Гарриет сочла это почти-одиночество роскошью, и у них с Роном не иссякали темы для разговора. Их даже не навестил кто-нибудь недовольный, когда они устроили фехтовальный матч с парой бронзовых штанг от штор, хотя лязг наверняка было слышно аж на квиддичном поле. Времяпровождение было неожиданно умиротворяющее.

— Может, профессор Макгонагалл думает, что тебе просто следует побыть в стороне от людей, — сказала Гермиона, когда они вернулись в гостиную вечером в воскресенье, пыльные, но довольные. — Вероятно, она старается уберечь тебя от новых неприятностей.

— Нарезая шторы, слизеринских подлюк не побьешь, — проницательно заметил Рон. — Это что? — спросил он у Гермионы, положившей перед ним пачку пергамента.

— Моя домашняя работа, — резко сказала она. — Можете списать к понедельнику. У вас не было возможности сделать ее самим, так как вас заперли на все выходные.

Она спряталась за гигантским томом «Волшебных зверей Адриатики», прежде чем Гарриет и Рон успели отойти от полученного потрясения. Они обменялись восхищенными взглядами, а затем пришли к обоюдному молчаливому соглашению, что следует вести себя так, словно такое поведение совершенно нормально, и как минимум месяц быть с Гермионой очень вежливыми (особенно когда они осознали, что домашняя работа там была на неделю вперед).

Гарриет и Рон прилежно переписывали работу Гермионы, пока огонь не угас и гостиная не опустела. Было чудесно снова быть друзьями, всем втроем. Если бы понадобилось, Гарриет согласилась бы до самого выпуска чистить награды.

Рон переписывал медленнее, чем Гарриет, так что она закончила первой. Они с Гермионой пожелали ему спокойной ночи и вместе пошли мыться; но Гарриет и мылась тоже быстрее. Отчасти так получалось, потому что у нее было заметно меньше волос, чем у Гермионы, а еще потому, что тетя Петуния годами приходила и выключала воду, если она слишком долго копалась.

Гарриет сидела на постели, расчесывая спутавшиеся волосы, когда раздался стук в окно. Там была сова — маленькая, серая…

«Олух», — осознала она, чувствуя, как дернулась совесть. Она так и не ответила Ремусу. Все еще не знала, как это сделать.

Она открыла для бедняги Олуха окно и какое-то время потратила на то, чтобы устроить ему удобное гнездышко из одной из своих самых старых футболок. Когда он свернулся в серый шарик, она занялась письмом. К этому времени совесть уже билась в судорогах.

«Дорогая Гарриет, — начиналось письмо, и ей стало еще хуже. — Прежде всего, пожалуйста, не подумай, будто в этом письме я собираюсь тебя поучать. Намерения у меня совсем иные — я хочу пригласить тебя на ферму в пятницу. Это будет вечером, после уроков; профессор Дамблдор обеспечит тебе дорогу. Есть несколько вещей, которые, как мне кажется, нам стоит обсудить лично, если это возможно, с печеньем. Дамблдор как раз пришлет замечательное печенье. Если предложение покажется тебе заманчивым, напиши ответ, чтобы я знал, что не надо съедать печенье до твоего прихода. С любовью, Ремус.

PS: Также будет присутствовать профессор Снейп».

Гарриет в глубочайшем шоке трижды перечитала постскриптум. Снейп? О чем с ней хочет поговорить Ремус, что там понадобился Снейп? С чего там быть Снейпу, если он так ловко притворяется, что ее не существует? И вообще, Снейп не ест печенье!

Ну ладно, последняя мысль граничила с истерикой.

Она встала и заходила кругами по пятачку за своей постелью. Гермиона все еще была в душе, и это было хорошо, потому что иначе она бы спросила, что у Гарриет случилось, а она не могла бы объяснить, потому что пришлось бы рассказывать о своих чувствах к Снейпу. Она пожалела, что они тут замешаны, потому что с удовольствием бы попросила у Гермионы объяснить ей это письмо. Гермиона прочла бы его один раз и сразу поняла бы, о чем хотел поговорить Ремус. Так всегда делала Гермиона: читала все и понимала.

Гарриет вернулась к письму и поискала в нем подсказки. Много всего про печенье — и больше она ничего не поняла.

Он же не собирался говорить с ней о… статье. Только не в присутствии Снейпа. Снейп точно не захотел бы обсуждать эту проклятую хреновину. Она не представляла себе, чтобы Снейп повел себя… нет, «разумно» — неправильное слово, потому что разумная реакция на писанину Скитер — это желание ее убить. Гарриет не представляла себе, чтобы Снейп отнесся к этому спокойно. Раз ей хотелось, чтобы эта статья исчезла из головы у всех, кто живет на Земле, то, конечно, и Снейпу хотелось того же? А если нет… она бы не вынесла, если бы кто-нибудь упомянул об этом, пока они оба будут в одной комнате.

Но раз Снейп будет в той же комнате, при разговоре с Ремусом… он же должен будет с ней поговорить? Он не сможет притвориться, что ее не существует.

Она села на постель, прижав пергамент к груди.

Чего ей хотелось на самом деле?

Она не знала, смеяться или плакать — ответ пришел еще до того, как она закончила задавать себе вопрос.

Гарриет написала ответ Ремусу, а затем несколько часов вертелась и крутилась в постели. В какой-то момент она встала и при свете палочки изменила письмо (Олух спал в рукотворном гнезде, поухивая, словно храпел). Затем встала еще раз и поменяла его снова.

Впрочем, было, наверное, к лучшему, что она отвлеклась на приглашение Ремуса, иначе она провела бы ночь, гадая, как остальная школа отреагировала на ее драку с Панси. Она все выходные была изолирована с лучшими друзьями и гриффиндорцами, которые склонны были относиться к ней с одобрением. В этом тумане, вызванном недоумением насчет Снейпа, она прошла всю дорогу до вестибюля, прежде чем осознала, что ей ни разу не пришлось отбиваться от мерзких вопросов.

Вместо этого происходило кое-что другое.

Люди притихали, когда она приближалась (с Роном и Гермионой по бокам). Некоторые открыто на нее пялились, некоторые нарочито отводили взгляд, а когда она проходила мимо, громко шептались у нее за спиной. Она услышала слова «чокнутая», «сумасшедшая» и «совсем взбесилась», и стиснула зубы, чтобы никого не проклясть.

— Не обращай внимания, — с надменным видом сказала Гермиона (но при этом взяла Гарриет под руку, направляя ее в Большой зал). — Они просто трусы.

— Она права, подруга, — поддержал Рон. — Чего? — агрессивно спросил он у группы второкурсников-слизеринцев. Видимо, устрашенные его ростом — а может, тем, как он разбил Малфою нос — те, перешептываясь, поспешили прочь.

— Не похоже, чтобы они меня боялись, — мрачно заметила Гарриет, злобно посмотрев на нескольких рейвенкловцев, которые быстро отвели взгляды, высокомерно улыбаясь.

— Может быть, они так и не думают, — холодно сказала Гермиона, пока они усаживались на свои места за гриффиндорским столом, — но они запуганы. Они не считают на самом деле, что ты сумасшедшая. Они знают, что ты, скорее всего, не станешь на них набрасываться и ломать им носы, иначе они оставили бы тебя в покое, однако теперь они знают, что ты так можешь, если они слишком тебя спровоцируют, так что теперь у них новая тактика.

Наверное, она была права, но Гарриет все равно хотелось побить сидящих сзади рейвенкловцев. Может быть, ей надо попросить Джинни научить ее летучемышиному сглазу. Та годами использовала его на тех, кто ее раздражал, и отлично его освоила.

Тут Гарриет поняла, что пробыла в Большом зале целых пять минут, но до сих пор не поискала взглядом Снейпа. Сердце на время забилось тяжелее. Офигеть, как же ей пережить эту неделю, гадая, о чем он хотел поговорить и как он будет себя вести?

«Храбрость перед лицом неведомого, — подумала она с отвращением, и ее память завязла на звучании его голоса в тот вечер, когда он рассказал ей о драконах. — Выходит, это ни черта не легче».

Так как Гарриет все еще была гриффиндоркой, она покосилась через плечо на преподавательский стол. Его там не было. До чего же не удивительно.

Зато за слизеринским столом была Панси… распространяла чистую ненависть. Гарриет улыбнулась, тонко и самодовольно, и повернулась к своему завтраку, как раз когда та компания рейвенкловцев хрипло захохотала. Удовлетворение застыло, словно холодная яичница у нее на тарелке. Ей захотелось ткнуть в них вилкой.

— Ну как, — сказал Рон с фальшивой мужественностью в голосе, словно хотел ее отвлечь, — это яйцо с тобой уже заговорило?

Гарриет опустила взгляд на жесткие яйца на своей тарелке.

— Искренне надеюсь, что до этого не дойдет.

— Да не эти, а с Турнира…

Тут он, Гарриет и половина гриффиндорского стола подскочили — Гермиона с такой силой грохнула об стол кувшином тыквенного сока, что оранжевая жидкость выплеснулась в воздух, окатив нескольких третьекурсниц.

— Заговорило! — воскликнула Гермиона, и ее лицо застыло, словно идея врезалась в нее с разгона всей своей массой. Она вскочила, сбив тарелку с яичницей Гарриет на колени. — Оно разговаривает! Пошли!

Она схватила Гарриет за руку и потащила от стола, устремившись по проходу в сторону вестибюля. Шум и ругательства за спиной дали ей понять, что Рон, наверное, отправился следом.

Гермиона промчалась вверх по лестнице, по коридору, через потайную дверь, по узкому извитому переходу и вынырнула в коридоре у библиотеки.

— Что такое? — спросила Гарриет, когда Гермиона резко затормозила у дверей библиотеки, схватившись за бок. Гарриет, больше привыкшая к беготне, почти не запыхалась. Следом за ними подбежал Рон — в руке у него был сэндвич с беконом.

— Ох, зат… кнись, — пропыхтела Гермиона и похромала внутрь. — Убери это! — прошипела она Рону, но тот уже засовывал сэндвич в карман, чтобы не увидела мадам Пинс. Гарриет понадеялась, что библиотекарши к тому же сильный насморк: Хедвиг наверняка учуяла бы бекон прямо из совятни, до того он был пахучий.

Но им удалось проскочить мимо стола, получив только недоверчиво-презрительный взгляд, и добраться вслед за Гермионой к проходу, посвященному магическим языкам. Взглянув на часы, Гарриет поняла, что они опоздают на уход за магическими существами, но не посмела об этом упомянуть.

— Разговаривает, — выдохнула Гермиона, скользя кончиком пальца по книжным корешкам. — Яйцо разговаривает. Это какая-то разновидность магической речи, я уверена!

Гарриет моргнула, затем молча взяла сэндвич с беконом, предложенный ей Роном.

— Как ты можешь быть уверена? — спросила она.

— Звуки слишком длительные и непрерывные, — Гермиона взяла с полки книгу, открыла сзади, чтобы просмотреть оглавление, нахмурилась, захлопнула ее и поставила на место. — Все магические животные кричат коротко. Когда мы открыли яйцо и ждали, пока оно не умолкнет, оно выдало минуту и двадцать секунд непрерывного звучания. Это речь. Поверить не могу, что не догадалась раньше!

— Но мы пробовали заклинания для перевода, — сказала Гарриет. — Они не…

— Это потому что я думала, что там какое-то искаженное сообщение. Но раз это особый язык, нам нужно сперва его определить, прежде чем начать перевод… и это нам подскажет, с чем тебе предстоит столкнуться. Это точно не неволшебный язык… — она сбилась, забормотала про себя, открыв очередное оглавление.

Гарриет не была убеждена, в том числе и потому, что не понимала, как заклинания перевода могли не сработать на магический язык, но сработали бы на заколдованную невнятицу; но она знала, что Гермиона намного умнее нее.

— Ну тогда ладно. Что мы ищем?

Гермиона просияла, словно на самом деле самой умной тут была Гарриет.

— Скрежещущие языки.

— Как мне этого не хватало, — вполголоса сказал Рон Гарриет, когда Гермиона отошла в дальний конец прохода к каталогу. — Бессчетные часы за нюханием библиотечной пыли.

Но он не казался особенно расстроенным, даже когда снял с полки «Волшебные народы Гималаев» и чихнул от вылетевшего пылевого облака.

* * *

Думосброс стоял у Северуса на столе, словно насмехаясь.

Он постарался сосредоточиться на стопке эссе первокурсников Хаффлпаффа, но даже если б они не были истинным образчиком бессодержательности, ему все равно было бы нелегко устоять перед самодовольной усмешкой неглубокой каменной чаши. «Я жду, — говорила она. — Я пуста потому, что ты не смог поместить в меня воспоминания. В чем проблема?»

Северус сломал уже четвертое перо с того момента, как по его же просьбе в его гостиной оказалась треклятая штуковина.

— К черту, — прошипел он, прижал палочку к виску и призвал воспоминание. Оно, как и всегда, с готовностью откликнулось.

Сбрасывая в чашу мерцающую нить, он размышлял о том, что ему, по крайней мере, не придется пересматривать его самому. Даже оставшаяся в памяти тень, след извлеченного воспоминания, была слишком ясной.

Оно кружилось в мелкой чаше, серебристое и таинственное. Руны на ободке дрожали, словно об камень билась вода. Он мог бы, сосредоточившись, разобрать цвета того дня (зелень травы и деревьев, синеву неба, темные камни Хогвартса, их розовые лица), поднимающиеся со дна чаши.

Он отвернулся. «Довольна?» — злобно подумал он.

«А ты?» — спросила довольная чаша.

Ярко вспомнился спор с Люпином, словно он все-таки вынул другое воспоминание и погрузился в думосбор.

— Ты не желаешь осквернять святой образ ее скотины-отца, Люпин, признай это…

— Я не знаю, будет ли Гарриет полезно узнать о Джеймсе худшее, если она никогда не сможет изведать лучшего, но дело в другом. После всего, через что она прошла, она только огорчится сильнее, узнав…

— Ей необходим хороший, качественный шок, чтобы выбить это из головы…

— Спасибо, конечно, но как раз этого ей в последнее время хватает!

Изможденное, покрытое морщинами лицо Люпина горело энергией, даже злостью. Когда на весах была душа Сириуса Блэка и у их ног корчился Петтигрю, Люпин сдержал свое отчаяние и ненависть; почему же сейчас, ощутив угрозу для чувств мисс Поттер, он вдруг стал непоколебим? В прошлом году Люпина не волновало, что мисс Поттер грозит опасность.

— Если ты мне не поможешь, Люпин, я сделаю это один, и мисс Поттер придется разбираться с этим без твоей ласковой помощи.

Как Северус и предполагал, Люпин отступил. Сказав себе, что он будет нужен Гарриет, он согласился на невыгодную сделку вместо того, чтобы попытаться проклясть Северуса и подчинить своей воле, как поступил бы он сам. Люпин был жалок, но благодаря его соучастию был запущен процесс исправления ошибок.

Призрачный отсвет воспоминания пронизывал воздух вокруг думосбора, подкрашивая тени поблизости.

Что же подумает мисс Поттер?..

Его ладонь кольнуло воспоминанием о разбитом стекле, вонзившемся в кожу. Он представил ее лицо в те мгновения, озаренное изнутри чем-то темным и яростным. Безымянное эхо, нечто почти пугающее дрожью отдалось в костях.

Он был точно уверен, что Лили никогда так не выглядела. Лили, сталкиваясь со своей темной стороной, лишалась сил. Он наслаждался каждым проявлением ее злости, большим или маленьким; восторгался ими так же, как ее силой, умом и добротой. Она сама восхищалась своим мастерством, благодетельностью и интеллектом; но тени внутри себя она гнушалась. С тоскливой горечью он подумал, успела ли она прожить достаточно долго, чтобы осознать, что такая же есть в каждом человеке. Он в этом сомневался. Она умерла совсем молодой — всего на несколько лет старше, чем дитя, которое теперь растет слишком быстро.

Мисс Поттер, похоже, яркой темноты не боялась. Она не похвалялась ей — по крайней мере, пока, — но нельзя сказать, что она ее понимала. Он следил за ней всю неделю и был вполне уверен, что она не понимает. Она начала проклинать людей (Люпин рассказал ей в одном из писем про Ланглок — заклинание Северуса, вошедшее в моду во время его обучения в Хогвартсе и часто применявшееся против него же ее драгоценными отцом и крестным). Когда она заставляла других умолкнуть или атаковала пригоршней летучих мышей, она выглядела яростно удовлетворенной. Он был рад видеть, что она сопротивляется — у нее был характер; он не хотел, чтобы об нее вытирали ноги, а проклинать собственных учеников было для него против правил — но все-таки…

Иногда он думал, что это просто паранойя. Хоть Гарриет и была в родстве с Петунией и Джеймсом Поттером, которые были полны ненависти и грязи, она все равно была связана с Лили, достойной лучшей сестры и мужа. Иногда же, когда он вспоминал мрачного Дамблдора, он чувствовал, что паранойи у него маловато. После этого он задумывался, не попал ли он попросту в какой-нибудь воспитательный план Дамблдора, после которого он однажды станет сомнительным приятелем Сириуса Блэка и Ремуса Люпина, будь они оба прокляты.

А затем он вспоминал о природе чувства девочки к нему и понимал: с ней что-то не так. Ей нужно было помочь исправиться, прежде чем она навредит себе или кому-то из тех, кого любит.

И для этого пригодится думосбор, продолжающий усмехаться подмигивающими рунами. В этом он был уверен, что бы ни говорил Люпин про неподходящее время и про то, что они, убедив Гарриет в важности владения собой, только сделают насмешки сверстников для нее тяжелее. Северус не вполне понимал, как это связано… или просто Люпин боялся сделать то, что должно…

Однако, пока он глядел на мерцающие руны, ему пришла мысль — робкая и слабая: а что, если Люпин скорее прав, чем нет? Он лжив и бесхребетен, но он лучше многих разбирался в перипетиях человеческих чувств… он умел понравиться другим, а Северус даже этого не освоил; хоть и прожженный лжец, Люпин завоевывал доверие окружающих. Хоть и трус, он был любим теми, кто был для него важен. Если может быть, что он в этом одном случае прав… может, им не следует…

Но Люпин, возможно, хотел защитить память о святости Джеймса Поттера.

«Люпин всегда лжет, умалчивая», — сказал Внутренний Рейвенкловец Северуса.

— Все его существование — ложь путем умалчивания, — прошипел Северус.

Но он не был хитер, только скрытен. Он, скорее всего, верил в то, о чем спорил, пусть даже спорил из личных побуждений.

«А его личное побуждение, скорее всего, — защитить Гарриет», — добавил Внутренний Хаффлпаффец.

— Да, — процедил Северус. — И теперь он так благороден в этом порыве.

Незачем колебаться. Его план верен. Люпин никогда не вынес бы правды. В этом все дело.

Он выудил из думосбора воспоминание и вернул его обратно в голову. Нельзя было слишком долго держать их за пределами мозга: они портились.

Воспоминание, укладываясь, выбросило в сознание яркие щупальца — цвета были почти болезненно насыщенными. Внутри все сжалось, пока он переживал заново каждое слово, каждое содрогание напряжения. Так всегда бывало при возвращении воспоминаний.

Руны потемнели, чаша думосбора снова стояла пустой.

Он ненавидел это воспоминание, но оно было бесценным напоминанием о том, что у него было. На тот случай, если девочке их недостаточно.

Он должен изгнать из сердца слабость.

Он должен показать его ей.

Завтра у него будет встреча с мисс Поттер.