Пыль (гет)

Алексей

В детстве время тянется долго. Это во взрослой жизни год кажется одним мгновением, а в детстве он целая вечность. Когда говорят, что впереди еще год, для ребенка это значит, что впереди что-то невероятно большое. Настолько большое, что даже трудно представить, как однажды он закончится и наступит следующий год.

Тот год, когда мы перешли из третьего в четвертый класс, также тянулся долго, хотя и интересно. В феврале нас приняли в пионеры. До сих помню, как в хмурый зимний день нас всем классом повели в Смольный. Не пошел только Миша Иванов: тут уж Волошина постаралась, чтобы назначить ему год испытательного срока. Пусть, мол, докажет, что он достоин быть пионером и не разделяет оппозиционных взглядов сестры. Это немного испортило нам настроение, и колючая метель больно кусала щеки.

Нас приняли в пионеры в большом длинном коридоре, где висели четыре портрета — Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. В самом его центре на деревянном постаменте высился также маленький гипсовый бюст Ленина. Сначала выступил представитель горкома комсомола Николай Феофанов — веселый пухлый мужчина в подтяжках и темно-синем официальном костюме. Он говорил, что советская страна рассчитывает на нас и надеется увидеть в нас будущее поколение коммунистов. Затем взяла слово Волошина: она напирала на достижение пятилетки и тревожную международную обстановку.

Трудно сказать, зачем Волошина напоминала нам важнейшие стройки: мы знали их с букваря. Но в тот зимний день даже ее слова казались нам торжественными и важными. В этом коридоре с блестящим паркетным полом и торжественно неяркими люстрами словно стоял запах металла, шин и железнодорожного мазута: всего, чем жили все в то время. Напоследок поднялась наш завуч Вера Сергеевна и ласково объявила, что пионер — это первопроходец, а перед нашей молодой советской Родиной еще столько неизведанных путей. «И вам, именно вам, предстоит их проходить!» — с улыбкой закончила она.

Следующим утром мы все пришли в школу в красных галстуках, как на праздник. Однако тут сразу выяснилось, что праздник окончен: наступила проза жизни. Мишка сидел в соседнем ряду понурый без галстука. Затем в класс вбежала Волошина и сразу заявила, что юным пионерам надо срочно выбрать актив. С ней был невысокий белобрысый Андрей Сбоев из седьмого класса — председатель совета дружины, то есть руководитель пионеров школы. Волошина посмотрела на галстук Влада, а затем перевела взгляд на Мишку:

— Что, нравится, Иванов? — спросила она с долей сарказма. — Чтобы такой получить, надо быть таким, как Миронов и Суховский! — затем, помахав нам рукой, исчезла в дверях.

Влад что-то прошептал Маше Гордеевой, от чего та согласно кивнула. Ему, похоже, не понравились слова Волошиной о Мишке. Зато Вика повернулась к нашему ряду и насмешливо закатила глаза. У Миронова с Гришковой были странные отношения: все вокруг шептались, что они брат и сестра, хотя фамилии у них разные, да и относились друг к другу отнюдь не по семейному.

Меня самого терзали двоякие чувства. Конечно, было приятно, что меня ставят в пример другим ребятам. Но вместе с тем, было ужасно жаль Мишку. Получалось, что как-будто мы с Владом отняли у него пионерский галстук. Да и сам Иванов сидел, уткнувшись в парту. Хорошо, хоть Настя Майорова не оставляла его в беде. Мы бы тоже охотно его поддержали, но общаться он хотел только с ней.

Затем взяла слово Лидия Алексеевна. Сказав пару цветистых фраз о начале славного пути пионеров, она тотчас заявила, что лучший кандидат на должность председателя Совета отряда — это Ирина Аметистова. Отличница, активистка (делала стенгазету!), прекрасная подруга… Сбоев кивал в такт ее речи. Затем поднялась сама Ирка и, смущенно улыбаясь, сообщила, что рада стараться и оправдает высокое доверие. Все проголосовали «за»: кроме Маши, которая открыто сообщила, что Ирка слабая и нерешительная. На это Лидия Алексеевна с улыбкой ответила, что Аметистова несомненно усилит волевые качества.

Счастливая Ирка тотчас выбрала себе актив. Влад стал ее заместителем по организационным, я — по политическим, а Женька — по культурным вопросам. Ирка, конечно, мечтала назначить Антона, чтобы свалить на него основную работу, но не вышло. Лидия Алексеевна сходила в учительскую и, вернувшись побледневшей, сказала, что это невозможно. Аметистова смирилась и сразу выбрала Влада. А вот Соня Петренко возглавила наш «живой уголок», в котором сразу появились хомяк, морская свинка и пара щеглов. Я иногда подтрунивал над Сонькой, что неплохо бы завести еще и волнистого попугая, но бодро отвечала, что непременно заведет и назовет его «Алексом».

Мы с удовольствием включились в работу. Моей задачей помимо политинформации стала организация политических выставок. Дело было несложным, но интересным: клеить на листы ватмана вырезки из газет и журналов на определенные темы. Выручало мамино «Юманите». Сначала я сделал в классе стенды о борьбе китайских коммунистов с японцами, а затем — «Двурушничество Лиги наций». В центре висел плакат с выступлением лорда Литтона по китайскому вопросу. Ирка по моей просьбе поставила вверху надпись: «Лорд Литтон — пособник японских милитаристов». Смотреть нашу выставку ходили даже ребята из других классов, и Волошина ужасно хвалила мою затею.

— Молодец, Суховский! — ласково улыбнулась она мне. — Настоящий пионер-антифашист! Ты бы с товарищами взял шефство над Ивановым… Неладно с ним что-то.

— Он же как-будто отрекся от взглядов сестры? — удивился я.

— В тот-то и дело, что «как-будто», — в голубых глазах Марины появилась грусть. — Можно сказать, из него это почти силой вырвали. И увильнул от общей линейки школы… Только перед классом сказал, да и то походя, после урока. С чего бы?

— Можно его вовлечь в общественную работу! — предложил я. Мы подходили к учительской, и Вера Сергеевна помахала нам рукой.

— Можно… Он с тобой хорошо общается? — прищурилась Волошина.

— Нет, он только с Настей Майоровой дружит, — покачал я головой.

— Тоже подозрительно, правда? К чему такая скрытность перед товарищами? Майорова… Ладно, пока! — махнула она рукой.

Мое внимание, впрочем, занимал не Мишка, а отцовские часы… Часы… Редкий вечер я не рассматривал их перед сном, крутя в руках и изучая циферблат. В них, правда, оказался секрет, причем приятный: каждый полдень они исполняли «Шутку» Баха. Но сколько я не обследовал их, никакого тайника мне обнаружить в них не удалось.

Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Я начал рыться в библиотеке, ища что-нибудь о часовых мастерах Нюрнберга. Мама иногда приносила мне книги из библиотеки про немецкое часовое дело. Потратив кучу времени, я выписал для себя названия немецких часовых фирм. К осени я был уже хорошо подкован в истории немецких часов, особенно нюрнбергских. Однако найти какую-то зацепку мне, к сожалению, так и не удалось.

«Но ведь загадка как-то решается!» — повторял я себе, снова и снова возвращаясь к часовому механизму. Главный вопрос, который не давал мне покоя — почему отец привез из Италии немецкие часы? Может, он привез их из Лозанны, а вовсе не Италии? Но мама была непреклонна: в двадцать втором году он был только в Италии. Значит, нужно узнать, каким образом там оказались немецкие часы. Вот только как это сделать, я не знал.

* * *

Настя

В начале четвертого класса у нас многое изменилось. Теперь мы ходили из кабинета в кабинет на каждый урок. Лидии Алексеевны с нами больше не было.

Нашей классной руководительницей стала Вера Сергеевна. Старшеклассники не врали, на уроках литературы действительно было очень интересно, с ней хотелось обсуждать любую книгу. В начале сентября она дала нам читать «Школу» Гайдара и задала написать сочинение о царской гимназии. Даже в коридорах мы продолжали спорить о том, виноват или не виноват был Борис в смерти Чубука. Вера Сергеевна даже организовала общий диспут, разбив нас на две команды. Сама он весело наблюдала за нами, подбрасывая как можно более каверзные вопросы и неожиданно подыгрывая то одной, то другой команде. Думаю, не трудно представить себе наше ликование, когда нам сообщили, что нашим классным руководителем будет именно Вера Сергеевна.

Единственным, что мне сразу бросилось в глаза, было странное отношение Веры Сергеевны к Леше Суховскому. Она часто хвалила его, но делал это с натянутой улыбкой и тихонько наблюдала за ним из-под круглых очков. Со стороны могло показаться, что он был ее любимцем, или что она недолюбливает его, но ни то, ни другое не было правдой. Вера Сергеевна словно знала о нем что-то такое, о чем не знал он сам и уж о чем точно не следовало бы говорить. Догадывался ли об этом сам Алекс — понятия не имею, но на уроках литературы он всегда был внимателен и мало болтал с Незнамом, словно ждал подвоха.

Математику вела рыжая невысокая Любовь Ивановна. Хоть и строгая, она всегда относилась к нам справедливо. Учителем биологии стал темноволосый Александр Андреевич. Этот интеллигентный и в меру строгий мужчина лет тридцати пяти оказался отличным педагогом: мог и похвалить, и тактично пожурить, когда необходимо, и мягко указать на ошибки. К тому же он знал, как объяснить материал, чтобы все без исключения поняли, в то время как в учебнике всё слишком занаученное. Что-что, а биологию я посещала с удовольствием.

А вот положение Миши Иванова оставляло желать лучшего. Я от всей души хотела, чтобы наглую Маринку сняли, наконец, с должности. Ей будто было мало.

— Что это значит, не успел? Ты что, отвечаешь за Магнитку, Иванов? — спрашивала Волошина, узнавая на линейке, подтянул ли он «хвост» по математике или биологии.

Хуже того: ей на помощь пришла Ирка Аметистова:

— Иванов, не забывай, что ты на испытательном сроке! — периодически напоминала ему Ира.

Вовке Солнцеву это, видимо, нравилось, судя по его усмешке. Зато меня Ирка в последнее время начала раздражать. Как случится у человека что-то плохое — так не отстанет никогда, будет напоминать раз за разом! А ведь не так давно мы были c Аметистовой чуть ли не лучшими подругами. Странно, что человек так резко изменился всего за какой-то там год. И далеко не в лучшую сторону. Хотя, может быть, я просто плохо ее знала…

— А если бы ты была в мишкином положении и тебе бы об этом говорили каждый день — приятно было бы? — холодно спросила я.

— Я председатель совета отряда, — отозвалась Аметистова. — И должна следить за порядком.

— Так следи, — проворчала я. Меня трудно было разозлить, но за своих друзей я всегда заступалась хоть перед председателем, хоть перед кем-нибудь еще. — Что случилось, Ир? — спросили я ее тепло. — Ты изменилась!

— Со мной — ничего, — фыркнула Ирина. — А вот ты лучше бы поменьше с Ивановым общалась. Не стоит, — заговорщицки шепнула она мне.

Такое ощущение, будто у Аметистовой есть сестра-близнец, которая иногда приходит под видом нашей прежней Иры. Мое настроение было окончательно испорчено. Кое-как досидев урок биологии, где мы изучали инфузорий, я побыстрее собрала портфель и нагнала Мишку на нашей узкой лестнице.

— Ты не должна была заступаться за меня, — сказал Мишка, когда мы спускались по лестнице, идя домой. Погода сегодня была на удивление теплой для осени, даже ветра не было!

— Не грусти. Давай бегать наперегонки, как в старые времена, — хотелось хоть как-то его развеселить. Тем более, такая хорошая осенняя погода.

— Знаешь, не хочется, — протянул в ответ Миша. Он всегда со странной интонацией немного «в нос», отчего многие считали его высокомерным.

— Тогда пошли так, — пожала я плечами.

Сначала мы шли, словно не зная, о чем говорить. Между нами стояла странная неловкость, словно мне было немного неудобно от того, что у меня все хорошо, а он, Мишка, чувствует себя почти изгоем. Прозрачный осенний день бодрил холодком и окутанным дымкой небом. Мимо нас торопились служащие в черных плащах, готовые в любую минуту раскрыть зонты, и галдела очередь у табачного ларька. Должно быть я сама не очень понимала, зачем иду с ним — скорее, из старой дружбы, чем ожидая чего-то определенного. Однако у самого подъезда Мишка пригласил меня в гости, и я не отказалась. Я первый раз заходила домой к Мише, и я сгорала от любопытства.

В прихожей было скромно. У входа висело большое зеркало без оправы; напротив стояла низкая черная галошница, которые мама иногда звала «гробами». Затем шел большой дубовый шифоньер из шлифованного дерева. Внутри, как оказалось, было так много одежды и коробок, что они мешали дверкам закрываться. Напротив на табурете стояла коробка с твердыми осенними яблоками. Я быстро повесила пальто и побежала на кухню.

Здесь все было иначе. Мне сразу бросилась в глаза ее удивительная роскошь. Всю стену занимали висячие шкафы из темного дерева. На одной из полок стоял белый сервиз с синими силуэтами неизвестного мне города с высокими башнями. Напротив стоял белый пластиковый столик, на который я смотрела во все глаза. И, наконец, на плите весело пыхтел толстый чайник, крышка которого была выполнена в форме шляпы-котелка.

Едва мы вошли на кухню, я сразу заметили родителей Миши.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась я.

Русая кареглазая женщина с кудрявыми волосами до плеч кивнула, приветливо улыбнувшись.

— Ты ведь Настя? Миша о тебе рассказывал, — проговорил высокий черноволосый мужчина в очках. Ясно в кого пошел сын. — Вы хорошие друзья.

Я кивнула.

— Очень приятно, — мягко проговорила женщина. У нее был высокий мелодичный голос, напоминающий звон колокольчика. — Екатерина.

— А… как ваше отчество? — немного оробела, глядя на белый пластиковый стол — невероятную роскошь по нашим меркам. Из окна открывался вид на каменный дворик с высокими домами, на которых были кое-где видны подтеки рядом с трубами.

— Зачем такие церемонии? — удивилась женщина. — Зови меня просто «Екатерина»!

Я с интересом осмотрела ее длинное домашнее платье — черное в белый горошек. Таких я никогда не видела у нас в магазинах.

— Александр, — сдержанно представился ее муж.

— А я Насте говорил, что вы недавно в Англии были, — похвастался Мишка.

— Но мы же с ней не в ладу, — неуверенно проговорила я.

— Да, мы враждуем с Англией, но если Германия перевооружится, будем в одном строю, — уверенно заявил отец Михаила. — Сын, покажи подруге дом.

Я снова удивилась такому странному обращению — «сын». Ни отец, ни мама никогда не звали меня «дочь» — только Настя. Мы пошли по коридору, и Мишка стал мне рассказывать о своей семье. Его отец, как и он, был серьезным и умным человеком, он не всегда мог настоять на своем, но по отношению к другим людям был вежлив и честен. Мать, Екатерина, была мягким человеком, но если ее разозлить она могла высказать человеку все, что думала о нем. Я улыбнулась. Теперь ясно: Лариса явно пошла в мать.

— Кстати, а где… Лариса? — неуверенно спросила я.

— Уехала в Архангельск, и там все-таки поступила в Лесотехнический институт. Отцу пришлось похлопотать, — понизил Мишка голос. — Не много, но могло быть и хуже.

Паркетные полы явно были недавно вымыты. Бежевые обои добавляли ощущения уюта. Комната Мишки, мимо которой мы прошли, казалась весьма скромной, но неплохой. Светло-голубые однотонные обои на стенах, коричневый письменный стол напротив окна и деревянная кровать справа от двери. Простенько, но я и не любила всяких вычурностей. Не любил и Мишка. Оглядываясь по сторонам, я заметила открытую дверь в кабинет.

Войдя, я посмотрела на стопку лежащих на столе книг: томик Энгельса с заложенными между страниц полосками бумаги, книги по химии, юмористическая книга Фридмана «Мендель Маранц», которую сейчас читали все взрослые вслед за Ильфом и Петровым. Однако официальных бумаг или секретных бюллетеней, какие лежали на столе у моего отца, не было. Видимо, хозяин комнаты больше не входил в круг тех, кому их рассылают. После мой взгляд перешел к висевшим на стене длинным полированным полкам. Сколько же на них книг…

— Ты не читала Уэллса? — спросил Мишка с нескрываемым удивлением, когда заметил мой пристальный взгляд на толстую синюю книгу.

— Нет, . — призналась я. В тот же миг в комнату вошла мама Миши и с улыбкой

— Зря! — с чувством сказал он. — Уэллс — это фантастика, но очень близкая нам. Он ученый, хочет настоящего мира техники и прогресса. Ведь он рисует почти тоже, что и мы: города из бетона и стекла, самолеты для всех, как сейчас трамваи, воплощенный разум будущего…

— Вам бы с Алексом это обсудить, — кивнула я.

— Нет, не поймет… — Мишка замотал головой. — Леша любит другое. Ему подавай про путешествия, великих географов, парусники, полярные экспедиции… Он любит географию, а я физику.

— А тебе не нравится география? — удивилась я. В тот же миг к нам зашла Мишина мама и принесла на подносе две чашки чая и вазочку с печеньем.

— Это здорово, но это все прошлое, — серьезно сказал Мишка. — А я хочу читать про будущее! Про большие стеклянные города и ученых, покоривших атом и создавших машину времени. Леша мечтает дойти до Северного полюса и рифов Тихого океана, как его любимые Жюль Верн и Обручев, а я — пронзить время и попасть в будущее!

— Ты правда в это веришь? — недоумевала я, отломив половинку печенья.

— А почему нет? Физики уже открыли, что время относительно! — с чувством сказал он. — Значит, можно его менять. Ты почитай, что Уэллс пишет!

Мишка вскочил и снял с полки толстый синий том. Переплет был изрядно потрепан. Я открыла обложку и с интересом посмотрела на толстый желтый титул.

— «Машина времени»… — прочитала я с интересом.

— Погоди… — я оторвала взгляд от потрепанного коленкора и посмотрела на чернильницу. — А помнишь, Леша рассказывал на внеклассном «Тайну острова Бэк-кап»? Там все, как тебе нравится: сверхбомба чуть ли не из атомного ядра!

— Ну да… — Мишка вытянул вперед длинные ноги. — Но там опять все в духе Леши: сверхбомба, чтобы топить самые обыкновенные корабли! И опять все по-старинке: графы, пираты, парламенты… У Леши и при коммунизме все будут хоть в плащах и шляпах, а ездить на «Фордах», — улыбнулся он, поправив очки. — А у Уэллса все совершенно другое. Понимаешь: не прошлый век с новой техникой, а имеете все новое!

Я взглянула на книгу. Было весьма интересно почитать творчество этого Уэллса.

— Можешь домой взять, — предложил Мишка.

— Спасибо, — мягко улыбнулась я.

Выходя из комнаты, я заметила на стене в коридоре интересную фотографию. Отец Миши был запечатлен на ней с каким-то пухлым человеком с морщинистым лицом, веселыми глазами и большим ртом. Присмотревшись, я сразу поняла, что этот человек мне знаком. Кажется, я видела его в «Правде».

— Это Томский, — кивнул Мишка. — Он профсоюзы раньше возглавлял. А теперь руководит одним издательством в Москве.

— Томский… Его же сняли, кажется? — удивилась я, рассматривая желтые обои.

— Ну да… Говорят, наверху им недовольны… — многозначительно кивнул Мишка.

Я задумалась, глядя на портрет. Теперь я вспомнила, что видела его и еще несколько портретов в «Правде». Отец говорил, что наверху недовольны их делами. Странно всё это… Надевая пальто, я впервые в жизни задалась вопросом, так ли уж невиновна Лариса.

* * *

Я никогда не забуду тот хмурый зимний день, который круто изменил нашу жизнь. Стояло начало февраля, и было очень холодно. У нас в Ленинграде из-за моря и сырости морозы переносятся ужасно вдвойне. В воскресенье после обеда мы все втроем пошли снова гулять по центру: мама обещала показать мне гостиницу «Англетер». Грифоны на канале Грибоедова стояли, как безмолвные стражи, присыпанные легким снегом. Родители шли впереди, а я шла за ними, катаясь по ледяным дорожкам.

На замерзшем канале Грибоедова ребята организовали самодельный каток, и весело резали лед полозьями. К моему удивлению, среди катавшихся на коньках по каналу я заметила Вику Гришкову. Каталась на коньках она хорошо — намного лучше меня и, тем более, Ирки. Рядом с парапетом стояла тонкая невысокая женщина в бежевом пальто и очках, которая весело махала ей руками — видимо, ее мама. Я тоже махнула Вике, но она в суматохе не обратила на меня внимания.

Неделя началась с политинформации. Алекс, как обычно, вышел к доске и развернул белый рулон ватмана. Сейчас он казался взволнованным. Затем, взяв с учительского стола кнопки, прикрепил ими концы ватмана к доске. На бумаге виднелись несколько газетных вырезок. На центральной был запечатлен невероятно тучный человек в военной форме, который пожимал руку почтительно склонившемуся темноволосому человеку в плаще. Их окружала толпа, которую полицейские, взявшись за руки, не выпускали из оцепления.

По бокам от главной фотографии стояли две другие. Правая изображала демонстрацию штурмовиков с факелами, выстроенную в форме громадной огненной свастики. На картинке слева виднелась огромная демонстрация «Рот Фронта». Все стихли, глядя на эти зловещие картинки. Алекс, вздохнув, начал рассказывать:

— Думаю, не надо говорить, что главное событие недели — назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером Германии. Президент Пауль фон Гинденбург, — указал он на тучного человека, — назначил руководителя НСДАП Адольфа Гитлера, — показал Алексей на почтительно склонившего черноволосого человека, — на этот пост.

Я вздрогнула. Из разговоров родителей, что в Германии есть такой политик Гитлер, который хочет войны с нами.

— Премьер Курт фон Шлейхер на смог сформировать правительство, — бодро продолжал Леша. — Рейхстаг, парламент, не выразил ему доверия. В итоге под давлением капиталистов Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером.

Юлька смотрела на плакат, как завороженная, что-то помечая в тетрадке. Даже Женька притих, слушая, положив голову на руки.

— Строго говоря, Гитлер предлагает не реванш, — продолжал Алексей. — Войну-реванш за с Великобританией и Францией предлагают фон Сект и Шпенглер.

— А кто это? — спросила Ирка. Она всегда буквально пожирала глазами Лешу на политинформации.

— Философ фашистский, — ответил Алексей. — А Гитлер хочет соглашения с победителями! Германия отзывалась от реванша при условии, что англичане согласятся с немецкой экспансией на Восток.

— А разве фашисты не едины? — удивился Антон. От волнения он стал покусывать перо.

— Нет. У них тоже есть разные группы, — когда Леша увлекался, он начинал жестикулировать, как, наверное, все французы. — Одни, как Шпенглер, предлагали идти новой войной на Англию. Другие, как Гитлер, хотят договориться с англичанами и идти войной на нас.

— Да и армии у немцев нет никакой! С чем они пойдут воевать? — спросила Ира, хотя в ее глазах поселилась тревога.

— Армии у них нет сейчас, правда. Но англичане могут разрешить им быстро построить армию против нас, — пожал плечами Алексей.

— А Гитлеру позволят вооружиться? — спросила Юлька. Ее глаза блеснули салатовым светом.

— Он вряд ли будет спрашивать, — ответил Алексей. От его слов я почувствовала легкий холодок. Даже привычные парты казались какими-то неприятно сухими.

— И немцы будут воевать, помня ужасы минувшей войны? — спросил Антон.

— Прикажут — будут, — пожал плечами Алексей.

Я вздрогнула: в это не хотелось верить, но, похоже, Француз был прав. Как бы хотелось, чтобы он ошибся…

— А как же коммунисты… «Рот фронт»? — показал Женька на плакат с демонстрацией. За окном начинало светлеть, и зимнее утро робко развеивала бесконечную ночную тьму.

— «Рот фронт» запрещен. Тысячи коммунистов арестованы, — на лице Леши мелькнуло минутное выражение ярости, — а социал-демократы не поддержали их. Трусы и соглашатели! — не сдержался он.

— Нападение на Советский Союз? — удивился обычно молчаливый Мишка. — Разве допустит это мировой пролетариат? Да и наша страна уже не та. Пущены Уралмаш и Магнитка, работают Горьковский и Московский автомобильные заводы, построены наши блюминги.

Я усмехнулась. Идеалист. Будто в Германии нет ни одного автомобильного завода! Вполне возможно нападение, заключил же Гитлер договор с Англией, у которой были с нами не самые лучшие отношения. Однако Мишке хотелось верить. Хотелось верить в то, что мы непобедимы и что войны не будет.

— Нападут! Не для того Гитлера канцлером поставили, чтобы он с нами в мире жил. Он что, по твоему, даром в «Майн кампф» писал, что хочет мира с Англией и пойдет на восток? — озвучил мои мысли Алекс.

Всё-таки он весьма интересный парень — умный, уверенный в себе и всегда знает, что и когда сказать. Мне нравились его уроки политинформации. Он умел привлечь внимание любого человека. Даже вечно равнодушный Антон, и тот внимательно прислушивался. Слушала его и Вика, хотя они с Алексом по непонятной причине недолюбливали друг друга. А уж Ирка и вовсе записывала каждую его фразу.

— Мишка, ты политически наивен! Потому тебя и не принимали год в пионеры! — заявила Ирка Аметистова, вернув меня с небес на землю.

— Ой, ты, можно подумать, политически грамотная! — усмехнулась Маша. — За Лешей, как попугай, повторяешь про международную жизнь, и все!

— Именно, — кивнул согласно Влад. — Ставлю десять против одного: скоро Аметистова где-нибудь расскажет, что Гитлер в «Майн кампф» призывал к союзу с Англией против нас.

Лена Туманова что-то прошептала Вовки с Витькой, и они прыснули со смеху. Влад закатил глаза, а Маша усмехнулась.

Жестко, но справедливо. Надо бы поговорить с Ирой как-нибудь. Не мог же человек так резко измениться. Сейчас я хотела поговорить с Алексом, чтобы он немного урезонил Аметистову — он, кажется, был одним из немногих, кто мог бы на нее влиять. Но Алексей стоял у парты, уткнувшись в газетный разворот.