Ольга (джен)

На снегу у коновязи топтались три лошади. У седла каждой из них были приторочены короткая метла и мертвая собачья голова*. Хозяин помрачнел. Зачем пожаловали к нему опричники, он примерно представлял. Сейчас погромы по имениям столбовых дворян стали чуть ли не регулярными. Ещё лет десять назад, когда царь только окружал себя этими злыми, вечно напряжёнными людьми, Андрей уже тревожился. А сейчас откровенно паниковал. Надо было хорошо встретить гостей, чтобы не дать повода прогневаться.

В соседней гостевой горнице, богато украшенной, расписной, с иконой в золотом окладе, уже стояли трое. Дети притихли. По традиции кто-то должен был поднести гостям кубок. Этим правилом в доме не пренебрегали. Поднос с чашей уже стояли на столе, осталось выбрать, кто понесет. Тут выходила заминка. Нести следовало Наталье, как старшей из дочерей. Но она была на выданье, а приехавшие опричники не были ни сватами, ни женихами. Их и не приглашали-то, что уж. Показываться перед ними Наталье было неприлично. Ольгу отец отчего-то разом отодвинул, как и Марью. Сделал знак слуге, чтобы тот взял поднос.

Он тяжело прошёл к дверям, намереваясь сам выйти к гостям. Ольга, растерявшаяся и обиженная от того, что её даже стыдятся вывести к гостям с кубком, покраснела и прижалась к Ульяне. Наталья тоже притихла и метнулась за отцом к двери, подсмотреть, нет ли на приехавших белых полотенец, не сваты ли. Борис остался стоять, где был. Весь он стал какой-то тревожный, нервно теребил на пальце перстень. Маша хлюпала носом.

— Здрав будь, боярин Андрей Севастьянович!

Голос у гостя был веселый, какой-то зычный. Он привык говорить при большом стечении народа. Привык, что его слушают. Он не кланялся, а с чего бы? И встретил Андрея сидя, подбоченившись. Поблёскивая серьгами, перстнями и золотым шитьем на кафтане, поверх которого было надето черное одеяние опричника.

— Всё ли ты здоров, Фёдор Алексеевич? — Андрей поклонился в пояс, хотя не обязан был. Фёдор даже и боярином-то не был, не то, что столбового рода. Но злить Басманова не решился бы никто в здравом уме. Царскому фавориту кланялись все, включая царицу.

— Благодарствую, не жалуюсь, — Басманов встал и степенно приблизился, раскинув руки, намереваясь обнять хозяина.

Слуга уже стоял в дверях с кубком.

— А мы ж не просто так, — обойдя его и будто и не заметив, продолжал Фёдор, — вот, слухи ходят по Москве: товар у тебя залежался.

При этих словах Наталья, подслушивающая у двери, побледнела и отпрянула.

— У вас товар, — продолжал Фёдор, глядя куда-то за спину Андрею, — а у нас купец!

Андрей Севастьянович стоял сам не свой. Видно было, что Фёдор издевается. Он это знал, как никто. Они виделись каждый день. Если бы царский фаворит и собирался засылать сватов к Наталье, то мог бы и предупредить! И что же он, сам, что ли, вознамерился жениться? Ему-то зачем, мужеложцу?!

Ольга тоже высунула нос в дверь. Её Басманов поразил приятно и неприятно одновременно. Он сейчас подошел совсем близко и было видно, что глаза у него подведены сурьмою, а губы чуть подкрашены алым. Чуть-чуть совсем, но всё же заметно. Она вдруг вспомнила, что как-то они с Натальей, заигравшись, подкрасили брату глаза и губы. Борис как раз прикладывал к себе девичий кокошник, когда на смех вошел отец. Он холодно улыбнулся дочерям, а брата поманил за собою. Вывел его из дома на задний двор и хорошенько приложил кулаком в лицо.

— Всё понял? — тихо, без злобы спросил он.

Борис кивнул. И с тех пор ни разу к сестрам просто так не входил и кокошника в руках не держал.

С другой стороны, гость был красив. А улыбался, как будто дарил золотым рублём. Двигался, как танцевал. Весь он был по-кошачьи гибкий, какой-то тягучий. И пахло от него чем-то приятным, хотя и тяжёлым. Ольга такой запах однажды слышала в доме у купеческой дочери свой подруги. Семья была баснословно богата, и у них водилась ароматная вода и масла из Аравии. Но стоили они так дорого, что им, боярским дочерям, никто сроду не стал бы покупать такое. Зачем? Они и выходят-то только в церковь. Да на гулянья раз в сто лет. А дома и так хороши!

— А что же ты, друг сердечный, — продолжал Фёдор, обойдя Андрея и приблизившись к слуге с подносом, — кубка гостю не подносишь? Или не ко времени? Или не рад мне?!

— Не прогневайся, — боярин провожал гостя тяжелым взглядом, — пожалуй!

— Стар ты, — рассмеялся Басманов, — с тобой целоваться. А с холопом твоим и подавно не стану. Есть у тебя товар по мне. Брезгуешь, прячешь, так и скажи!

Он остановился совсем рядом и глянул в двери за спиной у боярина уже пристальным, недобрым взглядом. Ольга охнула, когда мимо неё, как во сне, прошёл Борис. Он вышел в горницу, миновал растерянного отца. Забрал у слуги поднос и с поклоном поднёс кубок Басманову. Андрей молчал.

— Хорош, — кивнул опричник, пригубив вина.

Затем потянулся поцеловать боярского сына. Ольга сроду не видела, чтобы мужчины так целовались. Долго, да в губы.

— Со мной пойдёшь, — выдохнул Фёдор и потянул Бориса к себе. — Остальных сюда, живо!

Андрей обернулся. Ольга увидела его глаза. Вопреки ожиданиям, в них не было страха, только решимость и какая-то сосредоточенность. А ещё они вдруг стали стремительно расти. И лицо его, всегда такое чистое, с ровно остриженной бородой, вдруг потемнело и стало покрываться волосами. Через миг перед нею вместо отца стоял огромный бурый медведь.

Она, не помня себя от страха, бросилась вон, слыша за спиной, как с грохотом распахнулась деревянная дверь и стучат чьи-то окованные железом каблуки. Бежала, не разбирая дороги, сама не понимая куда. Очнулась в подвале. Дальше убегать было некуда. Кругом стояли бочки с заготовками, да куча соли на скоблёном поддоне. Сзади послышались тяжелые шаги. Один из опричников догнал её, и теперь они вместе стояли тут, в большой кладовой. В глазах у девочки потемнело. От страха и запаха редких, дорогих привозных специй. Мочёных яблок, квашеной капусты, мореного дуба и вяленого мяса.

Ольга уже и глаза прикрыла. Всё. Некуда дальше бежать, негде спрятаться. Дом, который ещё час назад казался неприступной крепостью, перестал быть её защитой. Мелькнула мысль, что дружина не спешит её защищать, и вообще дом как-то опустел. Но тут…

За спиной у опричника кто-то легонько ступил на пол. Мужчина, уже готовившийся схватить свою добычу, враз выпрямился, глаза его остекленели. Он стоял, вертел головой, но будто бы и не видел её. Между ними вдруг протиснулась её старая нянька, вытянув перед собою руку. Она будто прикрывала мужчине глаза. Ольге почудилось какое-то движение воздуха. Неприятно покалывало кожу. И звук от её движения был, как гудение закрытого улья, только ещё тише. От страха она стояла ни жива ни мёртва, а старуха всё водила перед собой ладонью. Второй рукой она поймала Ольгу за руку и чуть сжала её кисть.

— Что там? — послышалось сверху.

— Нет никого, — проорал опричник, — в окно выскочила, наверное.

— Так не стой там, — потребовал Фёдор, — сюда давай!

Мужчина ещё чуток поискал кого-то глазами и вышел.

— Цела? — шепнула Ульяна, бегло осматривая Ольгу, тряся её за плечи. Девочка кивнула.

— Наверх пока нельзя, — сообщила нянька, — уедут, выйдем.

— Батюшка в медведя превратился?! — хрипло выдавила девочка.

— Ой, дитятко, — вздохнула женщина, — всё расскажу, всё объясню. Но не сейчас.

Комментарий к Сваты

Опри́чнина — в Русском государстве 1565—1572 годах личный удел царя Ивана Грозного с особой территорией, войском и государственным аппаратом, доходы с которого поступали в государственную казну.

Часть государственной политики в Русском государстве с 1565 по 1572 годы, состоявшей в реализации чрезвычайных репрессивных мер, конфискации феодального имущества и земель в пользу государства (национализация)

Опричниками назывались люди, составлявшие личную гвардию царя Ивана Васильевича и непосредственно осуществлявшие политику опричнины. На поясе они носили метлу и собачью голову: это означало (символически), что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают всё лишнее из страны.(с)