Ольга (джен)

За следующую седмицу скит больше никто не навестил. Сферы магические, какие ни с чем прибыли, а какие и вовсе сгинули. Никаких следов человеческого жилья вокруг заброшенных землянок так и не нашлось. Как Ольге ни хотелось дальше идти, а пришлось в «приказ» воротиться. Чтобы подозрений лишних не было, она к приказчику заходить не стала. Сразу сунулась в маленькую избушку, где вдвоем по очереди трудились светлый и темный дозорные. Старичка знакомого на месте не оказалось. Вместо него девушку встретил очень недовольный, и совершенно не похожий на пьяницу, темный иной.

Выглядел он странно. Одетый в добротную шинель, сшитую по столичной моде пятилетней давности, и относительно новый завитой парик, лицом мужчина походил, скорее на деревенского. Крупные, грубые черты лица, нос картошкой, густые черные брови. Чуть раскосые глаза выдавали в нем азиатские корни. Губы, неожиданно тонкие, плотно сжатые, были почти бесцветными. Он несколько мгновений брезгливо разглядывал бывшую дозорную. Потом сухо, по-деловому, поинтересовался.

-Кто такая?

Ольга завела, было, разговор про поиски уединения вдали от столичных страстей, да про целительную силу молитвы для «светлых», но мужчина её перебил.

-Почто в приказе не отметилась, как приехала?

Он вытащил с полки одну из толстых потрепанных регистрационных книг, и принялся водить пером по твердой странице. Всем своим видом чиновник показывал, что он тут власть, хоть и порядок на себе имеет пятый. А баба, пущай она сто раз великая волшебница, все ж в отставке числится. Чуть смягчился, лишь узнавши, что у неё отчим инквизитор. Враз потеплел. Чаю предложил, и даже с сахаром. Но Ольга отказалась.

Про старообрядцев чиновник ничего не знал. Вернее, они его просто не интересовали. Что в лесу живут где-то, слыхал, и только. Чудотворец так же мало занимал его мысли. Иным он не был. Это и «светлый» мог подтвердить. К тому же, старца так допекли верующие и просто любопытствующие, что он тоже несколько раз переселялся. И сейчас настолько далеко забрался в чащу, что охотников помолиться с ним вдвоем уже не находится. Да и некому было. Рабочим недосуг. А пришлым добираться далеко.

В чем заключались чудеса, стариком сотворенные, «темный» так и не сказал. Он вообще неохотно говорил, постоянно поглядывая на дверь. По всему было видно, что того старца с его чудесами, и всех до единого старообрядцев, он видал в одном гробу с бывшей дозорной Головиной. Упрекнуть его было нечем. Работа у него была скучная да однообразная. Иных по его словам на северные заводы не привозили. А свои два-три оборотня давно одичавшие по лесу бродят. Должно быть, уже и в людей обратно не перекидываются. Про целителя Ольга даже спрашивать не стала.

Старец обитал в другой стороне. Не там, где Ольга зиму прожила. А от старообрядцев, так уж совсем далече выходило. Две недели та дорога заняла. И ночевать приходилось прямо на земле. Снег оставался только в глубоких оврагах, и уже был слишком влажный, да редкий. Днем даже в лесу уже потеплело, последний весенний снег таял прямо на глазах. Ночью ещё холодно было, да не морозно уже. Тут уже пришлось следить, чтобы утром в ручье не оказаться. Да и медведи давно уже по лесу бродили. Косолапые всегда просыпаются, когда в берлогу вода по весне течет. Следить приходилось. Спать вполглаза.

В чащу дед и правда забрался основательно. Дорога, бывшая сперва хорошо утоптанной тропою, вскоре затерялась в сухой прошлогодней траве. После же и вовсе на пути упавшие деревья начали попадаться. Под конец тропинка так и вовсе в бурелом уходила. Но выпущенная девушкой магическая сфера мигом воротилась. И жилье человеческое отчетливо показала.

Двора не было. Ни сарайчика, ни каких ещё признаков хозяйства. Деревца плодового, или колоды с топором. Землянка, такая же почти, как у Ольги, только вся мхом поросшая, прижималась боком к здоровенной сосне. Прошлогодняя трава вокруг была чуть повытоптана. Да и снег здесь, в чаще, ещё не растаял. Так что следы хорошо видны были. И кровавые тоже. Медвежьи, огромные, округлые, с отметинами длинных когтей. Дверь болталась на одной веревочной петле. Вторая, верхняя, была порвана. Окон в избушке не было, и глянуть внутрь отсюда, с улицы, не получилось.

Видно, помер отшельник. Как и мечтал, в одиночестве. Может даже во сне. А уже потом голодный после зимней спячки медведь на труп набрел. Мишка, он ведь свежатину не жалует. Хотя не брезгует ничем вообще. Может и ягоды поесть, и яйца птичьи. Если рой пчелиный встретит, то и пчелы для него еда. Не хуже меда. Только вот мяса свежего медведю не надобно. Как убьет животину какую, так обязательно прикопает. Чтобы потом на запах гнилой придти. Тут же и прятать ничего не пришлось.

Труп лежал на постели. Вернее, в куче сена, брошенной прямо на пол. Ольга не удивилась, сама так же зимовала. Сено ей даже теплее порою казалось, чем постель с бельем. Жидкость из разодранного живота давно вся вытекла. Пролилась через подстилку, да в земляной пол впиталась. Смотреть на отшельника ужасно не хотелось. Были в Ночном дозоре знатные мастера по телу мертвому гадать о причинах смерти, но сама боярыня до такой работы не была большой охотницей. Одно дело в свежую рану смотреть, и совсем другое, когда труп неделю, или более, в воде пролежал. Или как сейчас, в избе. Где медведь его нашел, да обглодал.

Знала она, что зимой, или в холод, тело дольше целым остается. Это летом сразу мухи налетают. Спешат в свежее мясо яйца отложить. А в стужу труп и вовсе не портится. Ежели кто в буран заплутал, да замерз, так и до весны целым лежит. В избе, где топилось «по-черному», прямо от костра на полу, тело сохранилось чуть лучше, чем на улице. Не враз его медведь нашел. Да и мух ещё не было. Интересно только, кто косолапому дверь с петли своротил. Или сам смекнул? Медведь зверь умный.

Запах в тесной комнатке стоял особенный для такого случая. Да и воздух застоялся. А при магическом свете стало заметно, что тут потрудились ещё и крысы. Вместо пальцев белели кости. И лицо жутко оскалилось открытым ртом и выеденными глазами в потолок. Но все одно было видно, что мужчина совсем не стар, хоть и с отросшей бородою. И телом при жизни был крепок. И что-то на груди у него поблескивало. Ольга сперва думала, что крест. Поморщившись, отвела осторожно край ворота власяницы*, да так и застыла.

На груди у мужчины сверкнула, и тут же пропала инквизиторская отметка. Не иной, говорите? И от чего же ты помер, мил человек? Точно не от старости. Может от голода? Но, ни худым, ни изможденным постом, труп не выглядел. Крысы погрызли щеки, довольно округлые при жизни. Да и в уголке вон, косточки лежат. Чьи-то ребра обглоданные. По размеру на зайца смахивает. Отшельник незадолго до смерти оскоромился**. Зверь когда ест, он шкуру не сдирает, да мяса не жарит. В углу валялся отброшенный медведем овчинный тулуп. Запах гари костровой, опять же, не выветрился. И сушняка полон лес. Топи не хочу.

Осмотр через Тень ничего нового не показал. Человека упокоили магически, относительно недавно. Отметка ещё сияла. И была поставлена в Москве. До своей безвременной кончины отшельник был «светлым». У Ольги от такого открытия дыхание перехватило. Далече забрался, старец-чудотворец, нечего сказать. Вот, как надо людям намекать, что уединения алчешь! Глянуть бы, что про него в книге у дозорных написано. Да нельзя. Не для службы она тут, а молиться приехала. Надо бы Меньшикова оповестить. И у Фёдора поспрошать, когда светлых на Москве клеймили и за что.

-Я знаю, кто ты! — голос был тихий, и звучал как-то по-особому. Эхом отдаваясь у Ольги в голове. В первый миг ей почудилось, что это мужчина ожил, и заговорил. От неожиданности она подскочила, и завертелась на месте. Отголоски страшных детских сказок, слышанных ею от Ульяны, мигом дали о себе знать. Вот ведь, иной раз хочешь важное что запомнить, а не можешь. А пустяки разные на всю жизнь в памяти остаются, сколько не пытайся забыть. Говорила, скорее всего, женщина. Хоть голос и был низким, да тихим. Но, ни в Тени, ни в избе, ни на улице никого не было. Девушка несколько раз просмотрела все окрестности, ныряя на разные слои. Кто бы с нею не говорил, он находился где-то далеко. Солнце клонилось к закату. В лесу стремительно темнело.

* Власяница — грубая волосяная одежда аскета.

**Оскоромиться — начав поститься, поесть запрещенной в пост еды.