Ольга (джен)

У казаков в лагере было шумно, многолюдно, но никто особо не удивился девушке в мужском кафтане. Мыколу, приведшего её к себе в телегу, сопровождали завистливые взгляды. Скарба у него не много было. Ольга, у которой из вещей был один нож, даже не нашла, что собирать. Жених побросал как попало плащ, штук двести стрел и целую гору железного оружия, и пошел искать свою лошадь. Часть лошадей во время битвы пустили под нож, никто сейчас точно не знал, как будут домой добираться.

Девушка чуть смутилась, оставшись одна, но все вещи собирали, и на неё только изредка поглядывали. А смеяться и вовсе никто не смел. Все тут были бритые, с чубами. Встречались и совсем старые, и очень молодые. И даже мальчишки. Где-то на другом конце раздавался звук молебна. Поминали погибших. Бывшие вокруг неё мужчины быстро крестились, не прерывая сборов. Ольга тоже потянулась было перекреститься, но вспомнила, что креста не носит. Давно уж. А в церкви сколько не была? Года два, наверное. Освальду однажды исповедалась. Трудно будет обратно в мир людей возвращаться.

Мыкола вернулся в сопровождении двух старых мужчин. Одного Ольга сразу узнала, царский воевода, тот, что ранен был, и на холме у неё отлеживался. А второй оказался воеводой казаков. Старик, отведя Ольгу в сторонку, очень осторожно поинтересовался, добровольно ли она уезжает от дозорных, и ведомо ли про то Басманову. Она пожала плечами. Кто ж его знает, есть ли до неё дело Темнейшему. А вот осведомленность воеводы её смутила. И то, что старик, видевший её лишь однажды, запомнил в лицо. Но тут Мыкола его успокоил. Девица взрослая, благословение от опекуна получено, едет доброй волей. Казацкого воеводу и вовсе ничего не волновало, даже то, что у девушки креста нет.

Жених принес собой кое-какой еды, сам быстро запряг лошадь, и легко усадив Ольгу в телегу, повез прочь из лагеря. Она только раз обернулась, лагерь глазами проводить. Показалось, что кто-то на дороге стоит да вослед смотрит, а когда второй раз глянула, уж не было никого. Дорогой останавливались возле реки. Ольга рыбы наловила, рубаху постирала. Мыкола, не смущаясь, на правах жениха, свою одежду тоже ей кинул. У него тоже было только то, что сам носил. Ночевать тут же остались.

Девушка всю ночь глаз не сомкнула. Зря она уезжает. Мыкола сильный, красивый. Ласковый. Но не любимый. Может быть, потом когда-нибудь и полюбится. Только что, если нет? А мир людей? Отвыкла. Безвозвратно отвыкла. Как она со своим знанием об иных вновь к людям вернется? Снова будет в церковь ходить, да к исповеди? Там, куда они едут, церкви-то есть? Детей, опять же, у неё не будет. Кто их знает, казаков этих, может они баб неплодных живьем топят?

Мыкола же, казалось, ни чем таким не озабочен. Ночью спал, как убитый. Утром ласков был сверх всякой меры. И все в глаза заглядывал. Говорили мало. Казак-то Ольгу хорошо понимал. А ей его речь странной казалась. Он одобрительно поглядел, как невеста нож в сухое дерево бросает. И тоже побросал. Он бы и лучной стрельбе её обучил, да лук его девушка даже натянуть не смогла. Зато сам в лесу пару зайцев подстрелил. И помог освежевать. Ему вообще все нравилось.

Как ни плохо она его речь понимала, а кое-что все же выяснила. Был он сиротой, служил подпаском. Кто-то украл у него свинью, и его чуть насмерть не забили. Понятно, свинья денег стоит! А тут мужики начали в Сечь бегать, ну и он с ними увязался. Ольге же нечего было о себе рассказать. Ни читать, не писать, не в шахматы играть Мыкола не умел. Про шахматы даже никогда не слыхал. Не говорить же ему про отца-боярина да цареву службу. Сказала в итоге, что в монастырь сбиралась да передумала. Это объяснение жениха полностью устроило.

Не спавши ночью, днем Ольга притомилась. Устроилась в телеге между позвякивающим оружием, плащом накрылась, и спать наладилась. Снилось ей, что ночь уже. Мыкола вроде как спит, а вроде как и нет. Глаза открыты, а не видит ничего. И что рядом с их телегой всадник едет. Медленно, степенно. И вроде как Басманов это. Глядит на неё печально, да вздыхает. А потом руку её через край телеги берет, да нож туда вкладывает. Простой совсем, какие девкам в приданое дают.

-Хлеб резать и такой пойдет, — говорит, — нож хороший я у тебя заберу. Нечего на хозяйстве боевому ножу пропадать. А это я тут оставлю. Передумаешь, вернешься. Не передумаешь — подарок тебе будет.

И исчез.

Вскинулась она, за ножны схватилась. Не отдаст нож! Тут же проснулась. Все на месте. На дворе и правда, ночь. В руке пусто. А рядом с телегой конь вороной потихоньку идет. Узда через край наскоро перевязана. Обернулась на Мыколу, и верно, спит. Голову ниже плеч повесил, но повода не выпустил. Лошадка его медленно вперед идет, как будто сама дорогу ведает.

Головой повертела. Никого! Спрыгнула с телеги, коня отвязала, да так резво на него вскочила, как будто только этим всю жизнь и занималась. Бросила жениху последний взгляд, и обратно к лагерю поскакала. И так сразу на душе легко стало, как будто домой из чужедальней стороны возвращается.

До лагеря только следующим вечером добралась. Сразу заметила, как мало народу осталось. Почти все уж разъехались. Вся земля была истоптана, а вот стрелы, даже сломанные, исчезли. Кто-то из них костры жег, а целые себе забрали.

В шатер к Басманову, как к себе домой влетела. Иные все разъехались, и женщины, с которыми она походное жилье делила, тоже. Фёдора не было. Встретил ей, очень радостный, мальчик-татарин. Улыбался и кланялся, воды с дороги налил, и каких-то сладостей поднес.

-Что с мальчонкой твоим делать прикажешь? — окликнул её Фёдор откуда-то с улицы, — смышленый он. Может, себе оставим?

-Что ж он домой не поедет? — удивилась Ольга, выходя наружу.

-Некуда ему ехать, — Темнейший с присущим ему удобством устроился на ковре. Возлежал, пил вино свое разбавленное, да на реку смотрел. — Его бай на войну вместо сына отправил. Сирота он. Вернется — ему голову отрежут. Да и куда он пойдет? Ты его видала? По дороге прибьют где-нибудь. Я ему и имя уже дал.

Он похлопал по ковру подле себя, Ольга присела, облокотилась об его колени.

-Не пожалеешь, что вернулась? — спросил Темнейший, — хороший парень. Могла бы жить по-людски. Состариться, помереть, как все.

-С чего ты взял, что хороший? — прищурилась она.

-А то как же! — огрызнулся иной, — я и живу-то первый день, и людей совсем не ведаю! От насилия незнакомую девку спас. В чистом поле тебя поимел, и сразу жениться повез. Опять же, ласков был. Терпелив. А с тобою это сложно. Жаль даже, что не иной. Хитрый. Умный.

-А это ты как узнал?

-Видал, что не по сердцу пришелся, — пояснил Басманов, — а все старался. Думал, со временем привыкнешь. Понял, что не ровня он тебе, но смолчал. Меня издали дважды видел, но тебе ничего не сказал. Когда уезжала, небось, спящим притворился. Я бы тоже так сделал, если бы при мне человек в воздухе исчез.

-И как он понял, что не ровня? — Ольга ещё больше удивилась.

-Персты у тебя тонкие, — Фёдор протянул ей свою чарку, — нога маленькая. Черты лица непривычные, не местные. И не крестьянские. Даром, что отец француз. Но и без того он с тебя натерпелся, будь уверенна. Ты взгляд-то свой со стороны видала? Даже я тебя порой робею! Но у казака твоего выбор был невелик. В Сечи на триста голов одна баба.

-Так чего ж ты время тратил? — обиделась Ольга, — оставил бы все, как есть.

-Тебе выбор оставил, — довольно улыбнулся Басманов, — больно надо мне. Чтобы ты меня всю вою жизнь попрекала, что я тебе замуж сходить не дал! Да и проку тебе в том замужестве? Портки стирать да стряпать и Сахар может.

-Ты что, парня Сахаром назвал? — рассмеялась Ольга.

-Гесер меня так называет, — кивнул Темнейший, — по-арабски «рассвет», а по вашему «сладкий». Тоже хитрый, собака!

-А Гесер сам, он кто? — Ольга уже не первый раз слышала это имя.

-Вроде монгол, — пожал плечами Фёдор, — а может татарин. Кто ж его разберет? Знаю, что царских кровей. Остальное мне без интереса. Святослав позвал, Гесер пришел. Да что там, Завулон пришел! А ему с самого Альбиона добираться!

-А сам он где? — Ольга осмотрелась.

-Не ищи, — отмахнулся Басманов, — как битва закончилась, Святослав сразу в Москву поскакал. Малуша говорит, не высветляется город. И нам бы поспешать.