Ольга (джен)

Жизнь состоит из множества «никогда». Его никогда не звали по имени. Никто не потрудился его хоть как-то назвать. Никогда не кормили досыта. Его едой всегда были чьи-то объедки. Он никогда не знал новой одежды. Даже, прогоняя его на войну, бай нарядил его в старый халат своего пастуха. Никогда не видел своей матери. Говорили, что она была воровкой. Не смогла работать без руки*. Никогда не играл с детьми. Вернее, они с ним иной раз играли. Но пинки и тычки развлекали только их.

Все, что у него сейчас было, дал ему Хозяин. Имя, еду, новую одежду. Легкую работу. Большой теплый дом. Сон на настоящей кровати. Даже с бельем! Нежные прикосновения. И пускай хозяин у него теперь демон. Лучше, чем с ним, мальчику никогда не жилось. Пусть даже приходится всякий раз прятаться от его мужчин. Что бы не случилось, Сахар знал, что место ног Хозяина всегда принадлежит ему.

Сейчас демон отчего-то сердится на него. Наверное оттого, что Сахар позволил впустить в дом волка. Но ведь медведь такой большой, и тот не смог волка одолеть. А мальчик слабый и маленький. Что он мог сделать? Неужто теперь не видать ему прощения? Да хоть бы демон гневался, дрался, ругал его. Нет же. Отослал из дворца и забыл.

Сахар как раз размышлял о своей несчастливой судьбе, когда хлопнули двери в сенях и горнице. Сперва тихо, когда Хозяин вошел. А потом громко. Как будто нарочно кто с силой дверь толкнул. Со злостью. Но шаги были гордеевы. Мальчик без труда отличал его тяжелую поступь от легких шагов той же Ольги. Не так много людей было в доме, чтобы не выучить. Он шустро метнулся в угол под лавкой и затих.

-Почто шумишь? — голос Хозяина был веселый, как раньше. И какой-то нечеткий, как будто язык заплетался. Как у слегка выпившего человека. Шел он плавно, но тоже немного покачиваясь, волоча за рукав свой кафтан на меху. Из одежды на нем были только болтающиеся на бедрах штаны с почти развязавшимся поясом, да сапоги.

-Ушел из Дозора, так и вовсе уйди! — зло прошипел Гордей, — почто Устина в такую даль отправил? Пропадет же один!

Хозяин молчал. Сахар видел, как Гордей нависает над ним, прижав к стене, и не давая пройти к лестнице.

-Меня, воеводу, кто спросил? — продолжал он горячо, — и перестань совать мне полюбовников своих! Из новых троих с кем ещё не повалялся? Забирай себе всех, кого покрыть успел! Мне не надобно!

-Ты везде такой командир? — игриво хихикнул демон. Сахар высунулся из-под лавки, и видел, каким взглядом он одарил собеседника. У мальчика тоже в животе что-то сжалось, когда Хозяин на Гордея глянул, и сухие губы чуть облизал.

Вместо ответа Гордей подхватил демона, и потащил к столу. Сахар много раз видел, как люди любятся. Из тесных семейных юрт часто в степь бегали, и не токмо со своими женами. Да и хозяева прежние не особо стеснялись. У бая три жены было. И все трое постоянно брюхатые ходили. А дети, чай, не с неба берутся. Из-под лавки было видно только дальний край стола и ноги.

На ковер упал красный стрелецкий кафтан, потом рубаха. Было слышно, как любовники шумно целуются, и шепот: «Феденька!». Потом Гордей присел, и торопливо стянул с Хозяина сапоги вместе с онучами**. Почти тут же упали на пол черные штаны. Демон снова хихикнул, и отвернулся. Скатерть к тому времени уже так сползла, что мальчику не было видно ничего, кроме широко расставленных босых ног, и сапог Гордея. Слышались прерывистое частое дыхание, страстные стоны, и ритмичные звуки, напоминающие шлепки. Стол, поскрипывая, понемногу сдвигался. Шелковая скатерть у него перед глазами постепенно поднималась, за неё кто-то тянул с другой стороны. Наконец она сползла совершенно, и соскользнула на пол.

Сахар залюбовался. У демона были стройные, очень красивые ноги. В одежде Хозяин казался тощим, а сейчас было видно, что он весь, как будто из одних мускулов. У Гордея тоже, насколько можно было видеть из-за спущенных до самых сапог широких штанов. Но он был плотный, широкий. Какими бывают грузовые носильщики. И волосы. У Хозяина ни одного волоска нигде не было. А у Гордея ноги были светлым пушком покрыты.

-Обожди, не поспешай, — выдохнул демон, и развернулся, чтобы дать себя поцеловать, — я скоро.

В ответ Гордей, судорожно вздохнув, в последний раз резко подался вперед, и сразу отстранился. Было видно, что по ноге Хозяина стекает белая струйка. Не дожидаясь приказа, воевода опустился на колени, и Сахару пришлось отползти к самой стене чтобы не быть замеченным. Хотя, едва ли он кому-то сейчас был надобен. Голова Гордея не была вина, а плечи неспешно двигались, то приближаясь то отстраняясь. Пальцы впились в кожу демона. Тот издал протяжный сладкий стон. Было слышно, что воевода поперхнулся.

-Ничего, — усмехнулся демон, — научился ещё.

Гордей не спешил его отпускать. Стоял на коленях, прижавшись к его ногам.

-Не гони меня, Феденька, — шептал он, — люблю тебя. Жить не буду, коли прогонишь!

На какое-то время повисла напряженная тишина. Потом Хозяин буркнул:

-Ладно, герой. Идем наверх, покажешь, чему ещё выучился.

Мальчик уже думал, что его не заметили, но демон уходя, бросил ему:

-Сахар! Баню истопи!

И голос у него стал, как раньше. Не злой, и даже, как будто, веселый. Простил?

Мальчик не стал раздумывать лишний раз. Выполз из-под лавки, и побежал баню топить, благо дрова все наколотые лежали.

Рано утром, когда уже не только петухи пропели, но и светать начало, Ольга с Гордеем на широком дворе встретились. Она из своего пятистенка за водой выскочила, а воевода в наброшенном на плечи кафтане, из терема не спеша выходил.

-Благодарствую, Ольга Андреевна, — буркнул он, печально улыбаясь, — не прогнал. Дозволил дня через три в баню пожаловать.

-Тогда чего ты кислый такой? — удивилась девушка. Она зябнуть начала, выбежала в одной рубахе, едва набросив на плечи платок. Гости давно разошлись. Стыдиться было некого.

-Что ему во мне? — тяжело вздохнул Гордей, — он всяким премудростям обучен. С ним любиться, как в сказке побывать. Все так говорили, кого я спрашивал. Я ведь после него всех перепробовал. А я что? И приласкать-то толком не умею.

-Научишься ещё, — утешила его Ольга.

-Тебе за помощь отслужу, — пообещал Гордей, — и с чосоном своим не шибко сближайся. Ты ему надобна, потому как инквизитора дочь. Он при дворе воспитан, там так принято.

Ольга кивнула. Что-то такое она сразу чувствовала. Не раз уже сожалела, что по нимбу мыслей прочесть не может. Можно считать, отслужил ей Гордей. Лучше горькую правду сразу узнать, когда ещё с чувствами совладать возможно. Значит, и ей не стоит шибко чосона беречь. Обещан ей инкуб, пусть будет инкуб. На том и распрощались.

Басманов только к обеду проснулся. Вышел, довольный, веселый, как раньше. Бросил на лавку подушку и сел.

-Отвык, — пояснил он Ольге, — а ты хороша! Выдала меня Гордею!

-От тебя не убудет, — холодно заметила девушка, — Борис помер. Прекрати его хоронить. Дальше жить надобно. И тебе, и мне.

-Про чосона предупреждена? — даже не спросил, а так, уточнил, Фёдор.

Девушка кивнула.

-Ничего, — утешил её отчим, — он все одно тебя не стоил. Тебе не надобен такой, что ради отцовской должности на тебя запрыгнул. А надобен тот, кто вопреки мне тебя выберет. И сам за тобою ходить будет, пока не выходит. И на смерть, ежели придется, за тебя пойдет. В любой битве на твоей стороне сражаться будет. И со мной, если понадобится.

-Что ты такое говоришь? — насторожилась Ольга, — знаешь что-то?

-Ты пока не думай об этом, — хитро прищурился инквизитор, — думай о том, что как бы хорош ни был твой чосон, а я тебе получше найду.

* У многих восточных народов за воровство отрубали правую кисть. На Руси так же отрезали кисть за воровство, но только при повторном преступлении.

** Онучи — устаревший заменитель носков. Полоса ткани, которой обматывали ногу. См. портянки.