Небо и земля (гет)

Я пел о богах и пел о героях,

О звоне клинков и кровавых битвах;

Покуда сокол мой был со мною,

Мне клёкот его заменял молитвы.

Но вот уже год, как он улетел:

Его унесла колдовская метель.

Милого друга похитила вьюга,

Пришедшая из далёких земель.

И сам не свой я с этих пор,

И плачут, плачут в небе чайки;

В тумане различит мой взор

Лишь очи цвета горечавки.

Ах, видеть бы мне глазами сокола,

В воздух бы мне на крыльях сокола —

В той чужой соколиной стране,

Да не во сне, а где-то около…

Мельница, «Королевна»

Прошло чуть больше года с того дня, как Гермиона в вихре изумрудного пламени исчезла из Крумлара.

В Хогвартсе шёл шестой год обучения. Летом Гермиона благополучно сдала экзамены на С. О. В. У. — даже более чем благополучно, — и, будучи ещё и старостой, была занята куда сильнее, нежели в пятом классе. Если в прошлом учебном году она переписывалась с Виктором три раза в месяц, то сейчас успела отправить всего лишь одно письмо, в котором сообщала, каково ей приходится учиться в шестом классе. Послание от Крума пришло как раз в её день рождения, девятнадцатого сентября; это была бандероль со вложенным подарком — золотыми часами с застёжкой в форме орла. В письме Виктор пояснял, что это традиция — дарить волшебнику на совершеннолетие часы (а Гермионе как раз исполнилось семнадцать). Тем же вечером девушка отправила в Крумлар ответное послание, где рассыпалась в искренних и пылких благодарностях любимому.

На этом их переписка в шестом классе пока заканчивалась. Однако Гермиона все эти месяцы бережно хранила в своём сундуке все письма Виктора, которых за пятый класс накопилось не меньше тридцати. Когда она бывала в спальне одна, то любила тайком их перечитывать. Никому, даже Гарри и Рону, она не поверяла своих чувств. Но особенно тщательно скрывала их от своих соседок по спальне, Лаванды Браун и Парватти Патил, которые имели славу сплетниц и зубоскалок, да ещё и сами являлись поклонницами Крума. О месяце, проведённом в Варне, Гермиона рассказала только своим родителям; в Хогвартсе о нём никто и знать не знал.

Послания от Крума все до одного были пронизаны такой глубокой нежностью и искренностью, что не вызывало сомнений: он очень скучает по возлюбленной и ждёт, когда же они наконец опять встретятся. Гермиона тоже скучала, о чём писала ему почти в каждом письме. Но то и дело она натыкалась на взгляды, которые бросал на неё Рон, на его обращение с ней и терялась в догадках: что бы это значило? Неужели он к ней неравнодушен? Девушка помнила его глупую ревность по отношению к Виктору, когда Рон на Святочном балу обвинил её в «братании с врагом», но тогда она сочла это не более чем досадой. Однако даже сейчас — стоило ей обронить несколько слов о Круме (факт переписки с ним она от друзей не скрывала), как Рон немедленно вспыхивал и бросал в ответ что-то грубоватое или маловразумительное. Гарри же относился к личной жизни подруги вполне спокойно, за что Гермиона была ему очень благодарна. Но Рон — что таилось за его колкостями в адрес Крума? Давняя зависть или… настоящая ревность?

Ответ на этот вопрос Гермиона получила в середине октября. Накануне она ходила к профессору Слизнорту, новому учителю зельеделия, на собрание «клуба» его любимчиков, где тот познакомил их с Гвеног Джонс — своей бывшей ученицей и капитаншей «Граальхедских гарпий». У самой Гермионы Слизнорт всё пытался выбить информацию о том, когда бывает свободен Гарри: ему хотелось непременно позвать его на рождественский вечер.

Именно об этом девушка и рассказала друзьям на гербологии, которая была назавтра первым уроком. Судя по недовольному стону Гарри, тот вовсе не горел желанием идти на упомянутую вечеринку. Рон, пытавшийся в это время расколоть стручок свирепня, недовольно буркнул:

— Эта вечеринка тоже для любимчиков?

— Для «Клуба Слизней», да, — подтвердила Гермиона.

Стручок выскользнул из пальцев Рона, отлетел, ударился в окно теплицы, срикошетил, попал в голову профессору Спаржелле и сбил с неё старую залатанную шляпу. Гарри пошёл подобрать стручок, а Гермиона, словно извиняясь за дурацкое наименование, быстро добавила:

— Слушай, это не я придумала название «Клуб Слизней»!..

— «Слизней»… — презрительно протянул Рон с гримасой, достойной Драко Малфоя. — Просто позор какой-то. Ладно, желаю хорошо повеселиться. Может, тебе охмурить Маклаггена? тогда Слизнорт назначит вас королём и королевой этих «Слизняков»…

— Нам, кстати, разрешили пригласить гостей, — сказала Гермиона и неожиданно для самой себя жгуче покраснела. — Я хотела позвать тебя, но раз, по-твоему, это настолько глупо, то не буду!

— Ты хотела позвать меня? — спросил Рон совсем другим голосом.

— Да, — гневно бросила Гермиона. — Но если ты больше хочешь, чтобы я «охмурила Маклаггена»…

Повисла пауза; нарушалась она только энергичной долбёжкой совка Гарри по тугому стручку.

— Совсем не хочу, — очень тихо пробормотал Рон. Гермиона, которая не испытывала к Кормаку Маклаггену ни малейшей симпатии, искренне удивилась, но подозрения её лишь сильнее укрепились. Похоже, Рону она и правда небезразлична как девушка…

В этот момент Гарри разбил свою миску для стручков. Правда, он тут же её починил, но это маленькое происшествие разом отрезвило Гермиону. Она засуетилась, схватила книгу «Плотоядные растения мира» и стала искать, как правильно выжимать сок из стручков свирепней; Рон притих, но при этом надулся от гордости.

— Дай-ка сюда, Гарри, — деловито велела Гермиона, — оказывается, его надо проткнуть чем-нибудь острым…

Гарри передал ей миску, и она занялась стручком, а мальчики надели защитные очки и снова набросились на пень.

* * *

Следующие несколько дней Гермиона и Рон вели себя как обычно, разве что стали немного вежливее друг с другом. Правда, на будущую вечеринку к профессору Слизнорту Гермиона твёрдо решила пойти одна: слишком сильно её задели слова товарища. Несмотря на внешне, казалось бы, прежнее поведение, Рон вдобавок сильно нервничал из-за приближающегося матча со «Слизерином», но конкретно это на его отношение к Гермионе никак не влияло.

И так всё шло до того дня, пока Гарри не провёл очередную квиддичную тренировку, на которой Рон играл ещё хуже обычного: приближающееся открытие сезона сильно усугубило все его страхи. О тренировке Гермиона, конечно, знала, однако на следующий день заподозрила неладное: Рон отчего-то взбеленился не на шутку и всячески третировал её, унижая холодным, жестоким равнодушием. На все попытки подруги выяснить, что с ним такое, он или попросту отмахивался, или бурчал нечто вроде: «А то ты не знаешь!» Хотя Гермиона и впрямь не знала. Гарри же целый день пытался сохранить мир между друзьями, но это ему не удалось. Наконец, ближе к вечеру, обиженная и удивлённая до крайности, она отправилась спать.

По пути в спальню девочек ей попалась Джинни, которая, увидев Гермиону, вдруг как-то забеспокоилась и попыталась шмыгнуть дальше, к себе — в спальню пятиклассниц.

— Джинни, стой! — окликнула её Гермиона, в чьей голове мелькнула смутная догадка о виновнице Ронова поведения.

Та послушно замерла на месте и подняла взгляд:

— Ты это… чего?

Её бегающие глаза почти окончательно убедили Гермиону в правоте своих домыслов. Подойдя ближе, она спросила «нейтральным» тоном:

— Джинни, а ты не знаешь, какого чёрта мы с Гарри попали под каток?

Намёк был слишком прозрачен, чтобы его игнорировать, и Джинни осторожно уточнила:

— Ты это о Роне?

— Да, да, о нём, — кивнула гриффиндорская староста. — Так что с ним происходит?

Младшая Уизли застеснялась было, но Гермиона не отступала. И тогда Джинни, виновато уставившись на неё, принялась рассказывать:

— Ну, в общем… дело было как-то так. Я стояла в коридоре с Дином… целовались мы, — при этих словах она залилась краской. — Всё было нормально. И тут откуда ни возьмись — Рон с Гарри. «Как? что? почему?» «Почему, — говорит, — моя сестра целуется в общественном месте?»

— И что было потом?

— Ну, что… мы с Роном повздорили. А я случайно крикнула ему в запале: «Гарри целовался с Чжоу Чанг, а Гермиона — с Виктором Крумом!» А ты же помнишь тот случай на Святочном балу… Ну, видимо, из-за этого он и дуется.

Гермиона вспыхнула как спичка:

— Что??? Так это… так это из-за тебя он на меня волком смотрит?! Зачем ты вообще это разболтала, Джинни?! Кто тебя просил?

— Но я… — попыталась было та оправдаться. Однако дальнейшего Гермиона слушать не стала и разразилась такой бранью, что Джинни сочла за лучшее спастись бегством.

Впрочем, догонять её староста «Гриффиндора» не собиралась. Она только тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от услышанного, и побрела, куда шла, — в спальню. Все четыре её соседки уже готовились ко сну. Ни на кого не смотря, Гермиона рывками стянула с себя повседневную учебную одежду, переоделась в ночнушку и упала на кровать как подрубленная.

— Эй, Гермиона, ты чего? — окликнула её изумлённая Лаванда Браун. — Что, не совсем удачно домашку сделала?

В голосе её слышался явственный смешок.

— Не твоё болтливое дело, — хмуро отозвалась Гермиона, устраиваясь под одеялом. Разговаривать ей сейчас вообще не хотелось. Тем более с Лавандой.

Та пожала плечами и вернулась к своей подруге и постоянной собеседнице — Парватти. Вскоре, правда, и их, и двух других товарок сморил сон.

А Гермиона просто стала вспоминать, как хорошо ей было с Виктором. Вспоминала каждую минуту их близости. Тот самый танец на Святочном балу. Губы, покрывающие поцелуями её лицо. Бархатный, свистящий из-за акцента голос, говорящий слова любви. И ту последнюю ночь в Крумларе, когда они смотрели, обнявшись, на грозу и думали, что им уже невозможно забыть друг друга… Это помогало пережить трудное время. Позволяло забыть обвинения Рона и неосмотрительность Джинни. Гермиона против воли чувствовала себя грязной после того, как узнала, что Рон обиделся на неё за то, что она «целовалась с Крумом», а эти воспоминания словно смывали всю грязь.

* * *

Весь следующий день Гермиона старалась поменьше контактировать с Роном, тем более что из-за матча со «Слизерином», назначенного на завтра, он совершенно изнервничался. Но даже в таком состоянии он умудрялся срывать злость на всех, кто только попадался ему под руку. Больше всех от этого пострадали члены гриффиндорской команды, в том числе Гарри, но Гермиона не стала исключением. И это ещё больше озлобило её против Рона.

Разобидевшись, на завтрак перед игрой она пришла позже всех. Гарри и Рон к этому времени уже сидели и завтракали. Вернее, завтракал Гарри, потому что у Рона дело шло из рук вон плохо. При виде этого Гермиона только фыркнула и, остановившись возле Гарри, осторожно спросила:

— Как дела?

— Отлично, — сказал Гарри, который в это время передавал Рону тыквенный сок. — На вот, держи-ка. Пей.

Рон поднёс стакан к губам, но Гермиона, увидев в руке у Гарри миниатюрный сосуд с золотистой жидкостью, вдруг вскрикнула:

— Не пей!

Мальчики обернулись к ней.

— С чего это? — буркнул Рон.

Гермиона неверяще смотрела на Гарри:

— Ты туда что-то подлил.

— Прошу прощения? — холодно произнёс Гарри.

— Ты меня понял. Я всё видела. Ты подбросил что-то Рону в сок. У тебя в руках пузырёк!

— Не знаю, о чём ты, — Гарри поспешно спрятал в карман маленькую бутылочку.

— Рон, я тебя предупреждаю: не пей! — встревоженно повторила Гермиона, но Рон схватил стакан и мигом осушил его, да ещё и сказал:

— Нечего мной командовать, Гермиона.

Та просто вскипела от возмущения — ведь это была фортуна фортунатум! — и, низко наклонившись к Гарри, прошипела:

— За это тебя следует исключить. Никогда бы не поверила, что ты на такое способен!

— Кто бы говорил, — шёпотом ответил тот. — Сама-то давно никого не заморачивала? — Он намекал на порчу, наложенную Гермионой на Маклаггена, благодаря чему Рон взял больше всех мячей на отборе вратаря.

Гермиона стремительно отошла на другой конец стола. Хотя она враждовала с Роном, но не могла допустить, чтобы Гарри сжульничал и тем самым добыл «Гриффиндору» победу. Сказался её вечный перфекционизм и стремление делать всё по правилам. Но желание посмотреть, что будет, если Рон выпил-таки зелье удачи, пересилило, и девушка решила присоединиться к общей массе болельщиков.

Игра, к её ожиданию, складывалась для «Гриффиндора» как нельзя лучше. Рон не пропустил ни одного гола и к тому же взял несколько очень трудных мячей; часть из них — буквально кончиками перчаток. Это ещё больше убеждало Гермиону в уверенности, что тут сказалось действие фортуны фортунатум. Однако следила она только за Роном и Гарри: после матча Болгарии с Сербией никакой школьный матч не мог вызвать в ней такой же интерес. Невольно ей пришло на ум сравнение полёта Гарри и Виктора: оба летали с поразительной для своих лет виртуозностью, но до Крума Поттеру, по мнению Гермионы, было ещё далековато. Никогда ещё она не видела такого мастерского «поединка ловцов», какой состоялся тогда между Виктором и сербом Мирковичем.

В конце игры Гарри вдобавок отвлёкся и чуть было не уступил победу слизеринскому ловцу Харперу, но вовремя сумел догнать и отвлечь его самого. Снитч достался Гарри — победа была за гриффиндорцами. Красно-золотая часть стадиона взорвалась оглушительными поздравительными воплями, однако Гермионе было не до них. Гриффиндорские игроки, позабыв все распри на тренировках, ушли с поля взявшись за руки. Шасть за ними и Гермиона. Вот она поставит Гарри перед собой и Роном в допрос!..

Когда она достигла раздевалки, там стояли только её друзья. Это и нужно было Гермионе. Она приблизилась к Гарри с видом расстроенным, но решительным, и начала:

— Гарри, я хочу с тобой поговорить. Ты не должен был так поступать. Ты же слышал, что сказал Слизнорт: это незаконно.

— И что ты собираешься делать? Выдашь нас? — негодующе спросил Рон, который был уверен, что на самом деле глотнул фортуны. Гарри же принял самый невинный вид и удивился:

— О чём это вы?

— Сам прекрасно знаешь! — пронзительно выкрикнула Гермиона, взбешённая его притворством. — За завтраком ты подлил Рону зелье удачи! фортуну фортунатум!

— Да ничего я никуда не подливал! — Гарри с улыбкой достал из кармана плотно запечатанную бутылочку, до краёв полную золотистой жидкостью. — Я хотел, чтобы Рон так подумал, вот и притворился у тебя на глазах. — Он посмотрел на Рона. — Ты взял все мячи, потому что был уверен, что тебе сопутствует удача. Но ты всё сделал сам.

— Так в соке ничего не было? — поразился тот.

Гарри помотал головой. Рон изумлённо посмотрел на него, а затем круто повернулся к Гермионе и нарочито передразнил её:

— За завтраком ты подлил Рону зелье удачи, и поэтому он взял все голы! Съела, Гермиона? Я могу брать мячи и без посторонней помощи!

Девушка почувствовала себя виноватой. В самом деле, с чего она решила, будто Гарри непременно захотел бы так подстраховаться? Ведь это и вправду противозаконно… Да и Рон, как оказалось, вовсе не такой плохой вратарь, как могло показаться на тренировках.

— Я никогда и не говорила, что не можешь… — попыталась она извиниться. — Рон, ты тоже думал, что тебе подлили зелье!

Но Уизли вскинул метлу на плечо и прошагал мимо Гермионы к двери.

— Э-м-м… — промычал Гарри во внезапно наступившей тишине, — тогда… пойдём наверх, праздновать?

— Идите! — воскликнула Гермиона, моргая, чтобы прогнать подступившие к глазам слёзы. — А я ужасно устала от Рона! Не понимаю, в чём я ещё провинилась…

И она пулей вылетела из раздевалки, но, пронесясь метров десять, пошла медленным шагом в попытках успокоиться. Ноги её двигались только по памяти в направлении гриффиндорской гостиной, а мысли витали далеко. Гермиона раздражённо бормотала что-то себе под нос и пинала попадавшиеся на пути камешки, представляя на их месте Рона. За что он с ней так? Неужто только из-за глупых подозрений? Но ведь он и сам был уверен, что испил фортуны фортунатум… Нет, тут что-то не то. А вдруг он до сих пор обижается за то, что Гермиона «целовалась с Виктором Крумом?» При этой мысли девушка горько усмехнулась. Знал бы Рон о том, что на прошлых каникулах она провела целый месяц в Болгарии…

Под такие думы она и добралась до гостиной. Праздничная гулянка в честь победы «Гриффиндора» уже давно началась и теперь пребывала в самом разгаре. Гермиона только что успела заглянуть за портрет Толстой Тёти, как увидела в одном углу Рона, яростно милующегося с Лавандой Браун. Они так крепко обнимались, что почти невозможно было разобрать, где чьи руки. За ними с деланным безразличием наблюдала Джинни, возле которой стоял Гарри.

У Гермионы внутри всё оборвалось. «Мерзкий, гнусный лицемер!» — едва не крикнула она на всю гостиную, но вовремя прикусила язык и только поспешно скрылась в дыре за портретом. Ярость и обида захлестнули её с новой силой, накрыв буквально с головой.

Найдя первый же незапертый кабинет, она толкнулась туда и, захлопнув дверь, вынула палочку и принялась создавать прямо из воздуха крохотных жёлтых птичек — точно таких, как на недавнем уроке трансфигурации. С каждым ругательным словом, которое Гермиона выпаливала в адрес Рона, возникала новая пичужка. Когда их количество перевалило за десяток, девушка наконец опустила палочку и уселась на учительский стол, сделав глубокий-глубокий вдох и выдох. Птички радостно носились и щебетали над ней.

— Гермиона? — неожиданно донеслось от двери. Девушка обернулась. К счастью, это был не Рон.

— А, Гарри, привет, — сказала она надтреснутым голосом. — Вот, решила поупражняться.

— Да… э-э… здорово… — пробормотал Поттер.

Он не знал, что сказать, и только смутно надеялся, что она всё-таки не видела Рона, а ушла из общей гостиной, спасаясь от шума. Но Гермиона неестественно тонко произнесла:

— Рон, похоже, веселится вовсю.

— Да? — деланно удивился Гарри.

— Не притворяйся, что не заметил, — сказала Гермиона. — Он, в общем-то, не скрывается…

Словно для подтверждения её слов, дверь распахнулась и в комнату ввалился Рон; он, смеясь, тащил за руку Лаванду. При виде Гарри и Гермионы он охнул и застыл на месте.

— Ой! — вскрикнула Лаванда, захихикала и, пятясь, вышла из класса. Дверь захлопнулась.

Повисло тягостное молчание. Гермиона злорадно-торжествующе смотрела прямо на Рона. Тот, упорно не поднимая глаз, с неловкой бравадой выпалил:

— О, Гарри! А я думаю, куда ты делся?

Гермиона соскользнула со стола. Стайка золотых птичек по-прежнему вилась у неё над головой, напоминая оперённую модель Солнечной системы.

— Не заставляй Лаванду ждать, — тихо проговорила она. — Она будет переживать, что ты пропал.

И медленно и очень прямо пошла к двери. Рон, не сдвинувшийся с места, явно радовался, что не случилось ничего похуже. Но Гермиона не собиралась оставлять его безнаказанным. Уже стоя в дверном проёме, она резко развернулась и направила палочку на Рона:

— Оппуньо!

К Рону, как град из золотых пуль, понеслась стайка птичек. Тот взвизгнул и закрыл лицо руками, но птицы безжалостно атаковали его; они клевали и раздирали когтями всё, до чего могли добраться.

— Пошли на фиг! — верещал Рон. Гермиона с мстительной яростью поглядела на него в последний раз, с силой распахнула дверь и исчезла, но прежде, чем дверь захлопнулась, до Гарри донеслись её рыдания.

Молнией прибежав в спальню девочек, Гермиона рухнула на кровать и молча заколотила кулаками по подушке, вновь представляя, что это Рон. Было невыносимо больно и хотелось рвать и метать. Хотелось разнести всю спальню.

— Лучше Виктор… Ненавижу Рона… Виктор никогда бы так не поступил…

Потекли слёзы ярости и муки. Гермиона уткнулась лицом в изрядно взбитую подушку и опять зарыдала, горько, неутешно.

«Виктор! — жаловалось что-то внутри неё. — За что, за что?.. Ты не слышишь, родной, свою Хермивону; не знаешь, как её обидели! И кто же? один из самых близких, самых любимых людей в этих стенах! Ты бы не обидел… ты не обидел меня ни разу, дорогой, далёкий, милый!»

Окончательно успокоилась она только через час. Теперь ею владел один лишь гнев. Если Лаванда, зайдя в комнату, осмелится опять обратиться к ней, Гермионе, с каким-нибудь неуместным вопросом, она огреет её сногсшибателем. И будь что будет.

* * *

За обледеневшими окнами снова кружился снег; быстро приближалось Рождество. Гермиона больше обыкновенного радовалась, что у неё столь плотное расписание: в бесконечной учёбе она стремилась забыться, найти успокоение от ссоры с Роном. Постепенно обида так успешно забрала над ней власть, что сделала её совершенно непохожей на себя. Она блажила, как ребёнок; была то взыскательна и нетерпелива, то холодна даже к Гарри и как-то резка. Она помнила про вечеринку у Слизнорта, но приглашать Рона ей теперь не хотелось ещё сильнее, чем месяц назад. Впрочем, тот, казалось, особо не переживал по этому поводу: Гермиона частенько натыкалась на него в те моменты, когда они с Лавандой липли друг к другу, как железо к магниту. Порой ей даже чудилось, что Рон целует Лаванду у неё на глазах только для того, чтобы побольнее растравить ей душу. Необходимо было только ещё одну каплю, чтобы чаша Гермиониного гнева переполнилась и полилась через край. И эта капля явилась.

В один из последних дней семестра класс начал проходить невероятно сложную тему — человеческие метаморфозы; ребята, работая перед зеркалами, должны были изменить цвет собственных бровей. Первая попытка Рона оказалась катастрофической: он непостижимым образом отрастил себе великолепные, лихо закрученные усы. Гермиона недобро посмеялась над ним. Рон не замедлил отомстить, жестоко, но очень точно изобразив, как Гермиона подпрыгивает на стуле при каждом вопросе профессора Макгонаголл. Лаванда и Парватти нашли это страшно смешным, а Гермиона насилу сдержала слёзы и сразу после колокола выбежала из класса, забыв половину вещей.

Остановилась она только на этажом ниже, у туалета, и тихонько заплакала, чувствуя себя бесконечно одинокой и жалкой. Вдруг чья-то рука коснулась её плеча. Это была Луна Лавгуд, неизвестно почему оказавшаяся в том же коридоре. Видя, что Гермионе плохо, она ничего не произносила и только неловко похлопывала гриффиндорку по спине, желая утешить. Гермиона сумбурно кивнула ей в знак благодарности и вдруг увидела Гарри.

— Привет, Луна, — поздоровался тот с равенкловкой. — Гермиона, ты забыла…

Он протянул ей забытые в классе книжки.

— Ах, да, — сдавленным голосом ответила Гермиона, забирая учебники и быстро отворачиваясь, чтобы друг не заметил, как она утирает глаза пеналом. — Спасибо, Гарри. Ладно, я, пожалуй, пойду…

И она погрузила все вещи в рюкзак и быстро ушла — Гарри даже никак не успел её утешить. Завернув за угол, девушка уселась на подоконник, отвернулась к стеклу и дала волю слезам, стараясь только не привлекать к себе излишнего внимания со стороны других школьников.

И тут опять чья-то рука легла на её плечо. Рука была плотной и, очевидно, принадлежала какому-то парню. «Рон! — мелькнуло в голове Гермионы. — Рон! он раскаялся, он пришёл!»

И, счастливая от одной этой мысли, она утёрла слёзы и повернулась. Но это был не Рон. Перед нею стоял высокий, крупный семиклассник Кормак Маклагген и улыбался приветливо и ласково. Эта улыбка делала чрезвычайно обаятельным его красивое, но обычно высокомерное лицо.

— Ты поссорилась с Роном Уизли? — спросил он Гермиону.

Обычно девушка не слишком откровенничала с незнакомыми соучениками, но Маклагген был гриффиндорцем, и она подумала, что если выскажет свои эмоции хотя бы ему, то ей станет полегче. И кивнула:

— Сейчас — да; но я не понимаю, за что Рон уже больше месяца злится на меня… Мне это очень больно…

— Больно? — мужественное лицо Кормака исказилось гримасой. — Ну так пойди попроси у него прощения: может быть, он и простит тебя! — насмешливо проговорил он.

Эти слова точно хлестнули Гермиону по душе… Хитрец понял, чем можно поддеть её. В ней заговорило врождённое самолюбие, гордость.

«В самом деле, что за несчастье, если Рон дуется и капризничает? — подумала она. — Чего я плакала, глупая, точно я сама виновата? Не хочет со мной общаться, так и чёрт с ним!»

И Гермиона постаралась улыбнуться.

— Ну вот и отлично! — обрадовался Маклагген, — охота была портить глаза. Глаза-то одни, а друзей много! Да вот, чего откладывать в долгий ящик, — хочешь пойти со мной вечером к Слизнорту?

— Да я даже не знаю… — растерялась девушка. — Нас ведь, кажется, обоих приглашали?

— Так и что? Это не помешает нисколько; мы можем пойти вдвоём, как будто пригласили друг друга. Ты увидишь, как будет весело!

Гермиона не знала, что ответить. Кормак был самоуверен и хвастлив, она это отлично знала, но ведь Рон первый прогнал её от себя. А Кормак успокоил, обласкал, да ещё предлагает пойти в «Клуб Слизней» вместе!.. Что ж тут думать, о чём?

И, не колеблясь ни минуты, она протянула ему руку:

— Хорошо, я согласна!

Маклагген осторожно пожал её ладошку своей мощной крепкой ладонью. Согласие было заключено.

* * *

На ужин Гермиона пришла одна и в гордом одиночестве села на конец стола, противоположный тому, где сидели Рон и Гарри. Правда, аппетита у неё не было, и она лишь лениво ковыряла вилкой рагу. По временем она замечала взгляды Рона, бросаемые в её сторону, но упорно не поднимала глаз. Даже появление Парватти и Лаванды, которая не преминула тут же обнять своего возлюбленного, не вызвало у неё особенной реакции. Про себя она решила: раз война — так уж война.

Внезапно Парватти, до этого перебросившаяся парой слов с Гарри, увидела свою соседку по комнате и обратилась к ней:

— Ой, Гермиона!.. здравствуй!

Парватти излучала благожелательность. Гермиона понимала: ей стыдно, что она смеялась над ней сегодня на трансфигурации. Однако возможность отомстить Рону была слишком заманчива, чтобы упустить такой шанс, поэтому гриффиндорская староста решила действовать.

— Здравствуй, Парватти! — пропела она, полностью игнорируя Рона с Лавандой. — Ты идёшь сегодня к Слизнорту на вечеринку?

— Меня не пригласили, — хмуро буркнула собеседница. — Жалко, мне бы хотелось: говорят, там здорово… А ты идёшь?

— Да, мы с Кормаком встречаемся в восемь и… вместе идём к Слизнорту.

На этих словах у Рона сделался вид, как у человека, только что вынырнувшего из моря, но Гермиона прикинулась, будто не заметила этого.

— С Кормаком? — повторила неподдельно изумлённая Парватти. — Кормаком Маклаггеном?

— Совершенно верно, — любезно подтвердила Гермиона. — Тот, который чуть было, — она сильно подчеркнула последние слова, — не стал гриффиндорским вратарём.

— Вы что, встречаетесь? — Парватти широко распахнула глаза.

— А? Да… ты не знала? — ответила Гермиона и хихикнула совершенно не свойственным для себя образом. Звучало это не сказать, чтобы убедительно, но в душе она ликовала от выражения лица Рона.

— Да ты что! — воскликнула Парватти, вне себя от такого известия. — Ух ты! да у тебя страсть к квиддичным игрокам! Сначала Крум, теперь Маклагген…

— К хорошим квиддичным игрокам, — поправила Гермиона, не переставая улыбаться. При этом она еле сдержалась, чтобы не выдать, как царапнуло её по сердцу упоминание о Круме. — Ну всё, пока… надо идти готовиться к вечеринке…

И она гордо удалилась. Но гордо — только до выхода. Очутившись в коридоре, она прислонилась лбом к стене и тяжело вздохнула. Всё-таки нелегко это — притворяться, что встречаешься с парнем, которого и знаешь-то от силы несколько часов… Однако ещё хуже отозвалась фамилия Виктора. «Сначала Крум, теперь Маклагген…» — стучала в голове девушки фраза, так неосторожно оброненная Парватти. Сердце её недовольно ёкнуло… Но минута, другая — и всё колебание исчезло. Возвращаться назад было незачем да и неловко перед остальными. Теперь она должна пойти на вечеринку с Кормаком — другого выхода нет.

С первых же минут своих новых «отношений» Гермиона поняла, что сделала непростительную ошибку. На протяжении всего пути до кабинета профессора Слизнорта её не покидала мысль, что Маклагген — нечто вроде худшей версии Крума, при условии, если бы болгарин тоже был так помешан на квиддиче и своих спортивных достижениях. Кормак не умолкал ни на минуту, но говорил исключительно о себе как о вратаре; про Гермиону же не спросил ровным счётом ничего.

Пользуясь вынужденным молчанием, девушка сравнивала своего спутника с Виктором. Крум тоже любил порассказывать о квиддиче, но при этом никогда не кичился собственными успехами и не забывал интересоваться мнением и желаниями Гермионы. К тому же он был удивительно скромен и терпеть не мог свою чрезмерную известность, что особо импонировало девушке. Маклагген же, судя по своим словам, наоборот — искал славы и любил покомандовать. В конце концов Гермиона уже нарочно стала искать повод слинять от него.

— О, смотри: омела! — вдруг воскликнул Кормак, увидя висящий у стены серебристый древесный шар. — Может, нам и…

Он потянул было спутницу за собой, но тут Гермиона поняла, что проблему надо срочно решать. Целоваться с Маклаггеном ей не хотелось совершенно. Да что там — вообще ни с кем, кроме Виктора.

— Стой! — резко крикнула она. Маклагген остановился от неожиданности. — Подожди немного, я только… сбегаю кое-куда, а потом вернусь. Ладно?

— Ладно, — машинально согласился парень.

Гермиона с огромным облегчением прошла пару метров и юркнула в кабинет Слизнорта, где сразу же нашла Гарри и Луну. Разговор с ними несколько её обнадёжил; она дала Гарри понять, что вовсе не встречается с Кормаком, а всего лишь хотела позлить Рона. Но Маклагген оказался не лыком шит и чуть было не обнаружил её в кабинете. Гермиона еле-еле удрала от него, змеёй скользнув между членами группы «Чёртовы Сестрички».

* * *

На рождественские каникулы Рон и Гарри уехали вместе в Нору, и Гермиона, как ни странно, ещё острее стала ощущать своё одиночество. По-прежнему она топила скуку в книгах и целыми днями засиживалась в библиотеке, но иногда ходила гулять во двор, к озеру. Оно, как всегда, не замерзало и лишь вальяжно колыхалось своими слабыми волнами. Полная тоски, Гермиона всякий раз садилась на полузасыпанное снегом бревно на берегу. И долго сидела она там, понурив голову и всё повторяя: «Виктор мой! милый мой!» Перед нею расстилалось и сверкало Чёрное озеро; в дальних горах блестели снега; каштановые кудри её развевались под шапкой на ветру, и слеза капала одна за другою.

Но на седьмой день каникул случилось неожиданное: когда Гермиона играла в спальне со своим котом Косолапсусом (все соседки разъехались по домам), в окно кто-то постучал. Открыв створку, девушка увидела знакомого чёрно-белого филина, к лапе которого был привязан обледенелый конверт.

— Хубо! — радостно воскликнула Гермиона.

Филин семьи Крумов угукнул, будто соглашаясь, и влетел в комнату, приземлившись на стол Гермионы. Та торопливо отвязала с его лапы письмо. Косолапсус, тоже удивлённый появлению нежданного гостя, подозрительно воззрился на него. Но ничего дурного он не уловил и вскоре перестал обращать на филина внимание.

Гермиона же плюхнулась на постель, едва не задев уже развалившегося там кота, и начала читать письмо. За прошедшие почти полтора года Крум хорошо выучился писать по-английски, но форма его обращения и подписи осталась неизменной:

«Здравствуй, моя милая Гермиона!

Прости, что так долго не писал тебе: этот год последний у нас в Дурмстранге, поэтому я был занят учёбой. Сейчас рождественские каникулы, чем я и пользуюсь, чтобы черкнуть тебе весточку.

У нас всё хорошо. Новый директор — помнишь, я писал тебе о нём? — Любен Витшов, в отличие от Каркарова, относится ко всем нам ровно и не выделяет меня среди остальных, за что я ему безмерно благодарен. На днях под его руководством прошла чудесная рождественская церемония. Она проводится в Дурмстранге каждый год, но в последнее время, при Каркарове, мы совсем позабыли, как это бывает весело!.. Прости, но больше рассказать не могу; ты же помнишь, Гермиона: ни один дурмстранговец не имеет права выдавать школьные тайны.

А как дела у тебя? Знаешь, я сегодня в очередной раз летал к тем скалам, где мы с тобой были на моё 19-летие. Но я просто сидел на уступе и вспоминал тебя, Гермиона… Я по-прежнему скучаю, сильно скучаю; я даже почти не снимаю твоё кольцо. А ты — помнишь ли ты меня? Напиши скорей, как только получишь письмо!..

Остаюсь навеки твой

Виктор Крум»

Прочитав это послание, Гермиона тут же почувствовала сильные угрызения совести. Как она могла сомневаться в своих чувствах к Виктору? Если он её любит, то именно ему она и должна хранить верность! А Рон… просто глупый ревнивец, и ничего более.

Будто почуяв, о чём думает его хозяйка, Косолапсус положил одну лапу ей на колено и одобрительно мяукнул: дескать, правильно рассуждаешь.

— Спасибо, Косолапсус, — Гермиона благодарно почесала кота за ухом. — Сейчас же буду писать ответ!

В этом ответе, по написании переданном верному Хубо, она открывала Виктору, со всем красноречием тоски и отчаяния, ссору с Роном и раздирающие её противоречия. Вместе с этим, стараясь возвысить Крума до небес, делая из него парня необыкновенного, как будто из нездешнего мира, думала данью благодарности умилостивить его и испросить себе прощение. Измученная нравственной пыткой, она ещё не знала его хорошо.

Свой ответ Крум прислал уже через два дня, накануне окончания каникул. Содержание этого письма превзошло все ожидания Гермионы:

«Не знаю, выше, ниже ли я других парней; но уверен, что ни один не может любить тебя так, как я.

Уже два дня как известно мне, что ты поссорилась со своим другом Роном и что он питает к тебе не совсем дружеские чувства. Сначала меня поразило это известие, не скрою от тебя. Но оно пришло поздно. Я не могу переменить себя, не могу отказаться от своей любви; она сильнее меня, сильнее самой судьбы! И как и откуда изгоню я тебя? Нет во мне капли крови, которая не была бы напитана самой пламенной любовью к тебе; нет биения сердца, которое не отозвалось бы ею. Я весь твой! Имей хоть сто воздыхателей — я твой, ближе, чем кора при дереве, растение при земле. Говори мне что хочешь против себя; пускай целый мир видит в тебе дурное — я ничего не слышу, ничего не вижу, кроме тебя, прекрасной, возвышенной, обожаемой мною!

Ты виновата передо мной?.. Никогда! Ты преступница в глазах Рона из любви ко мне; могу ли ещё и я тебя наказывать? Каждый удар по тебе повторился бы сторицей на моём сердце.

Скажи мне только, милая, бесценная Гермиона! что ты не любишь его иначе, чем друга; повтори мне это несколько раз: мне будет легче. И он не стоит тебя! Если б он тебя любил, разве стал бы обижать и покинул бы тебя на такое долгое время?…

Остаюсь навеки твой

Виктор Крум»

Гермиона раз за разом перечитывала это послание и никак не могла начитаться. Она окончательно успокоилась и для подтверждения этого отправила Виктору письмо, где бесконечно благодарила его за понимание и поддержку. Поистине, он был для неё как маяк, указывающий в шторм нужную дорогу по морю. Виктор никогда бы не изводил и не использовал её. Девушка всё больше убеждалась, что тогда, накануне окончания четвёртого класса, сделала правильный выбор.

* * *

Возвращение Гарри и Рона из Норы мало повлияли на отношения Гермионы с последним. Изменение сказалось только в том, что активные «боевые действия» между ними перешли в стадию «холодной войны». Гермиона не упускала случая подколоть Рона, назвав его «Бон-Бон» — нелепым прозвищем, придуманным Лавандой. Однако постепенно стало казаться, что и самому Уизли этот роман сделался в тягость. Гламурное и чересчур навязчивое поведение пассии ему вовсе не нравилось.

И неизвестно, как пошло бы дело дальше, если бы не случайное отравление Рона в собственный день рождения. Только в этот день Гермиона со всей отчётливостью поняла: Рон дорог ей если не как парень, то как друг; и она очень не хотела бы его потерять. Не считая Гарри, именно она чаще всех навещала его в больнице.

За это время Рон совершенно «излечился» от мучившей его влюблённости в Лаванду. Вновь его чудовищной силой тянуло к Гермионе, которую он когда-то даже не сообразил пригласить на бал. Он абсолютно позабыл, что это — возлюбленная другого, что она недосягаема для него, и видел в ней только девушку, красота и душевные качества которой очаровывали его.

И в один из дней в лазарете, слыша, как Гермиона говорит о Круме, Рон опять ни с того ни с сего почувствовал, что адски ненавидит этого человека и с наслаждением скинул бы его в полёте с метлы, но в то же время впервые осознал, что болгарин для него совершенно недосягаем, как недосягаема для него и любовь собственной подруги.