Кукушкины дети (джен)

— Эй, — Спандам хмурится, наполовину высунувшись из окна, — эй! Ты, кабан чёрный! Кха-ар-р! — и привычно-хрипло тянет, в третий раз за минуту грубо имитируя грудной птичий выкрик.

Здоровенный матёрый ворон не сразу поворачивает бородатую клювастую голову, немигающе таращась чёрной жемчужиной блестящего глаза.

— Гляди, — Спандам, поморщившись на тянущую боль в свежих рубцах вкривь скулы и щеки, натянуто улыбается, осторожно вытянув руку и перебирая в пальцах кусок вяленого мяса, — у меня и сегодня еда. Что, опять не хочешь? Глупая птица. Я угощаю тебя уже месяц, не стыдно?

Ворон смотрит так, будто ему наносят смертельное оскорбление:

— Кх-ра-а-а!

— Ай, надоел уже! Неблагодарная дрань!

Спандам, оскорбившись до глубины души, красноречиво показывает птице язык, осторожно кладёт кусок подальше от стекла и, усевшись на край стола, наблюдает, как ворон, всплеснув шикарно размашистыми мощными крыльями, жадно дерёт и глотает мясо, придавив его когтистой кривой лапой, — припадает на неё, когда ходит.

Откуда ворон взялся там, где обычно шляется лишь мелкое птичье племя? — никто не знает, даже сам Фанкфрид, который, уж право слово, наверняка знает всё, озадаченно жмёт плечами; помнится, ещё год назад ошивался здесь, у окна кабинета девятого отдела, почти с того дня, когда его окончательно сюда перевели. Огромный, чуть не в треть руки размером, почти что красавец. И чёрный, как уголь, как долгая зимняя ночь: роскошный цвет, хотя Спандам, право слово, всегда ничуть не меньше любил серую сталь, — ни одной светлой пушинки.

— Хоть не приведёшь своё черномазое племя?

— Кра! — красноречиво выдаёт ворон, небрежно чистя клюв об угольно-чёрное оперение, и нарочито важно, задрав клюв, ходит по подоконнику взад-вперёд, противно уху скребя когтями.

Спандам, устроившись поудобнее, ухмыляется и чешет здоровую скулу.

— Твоя правда, от мяса грех отказаться.

— Кр-р-р, — сипло тянет ворон, в похожем жесте неуклюже почесав лапой бороду.

— И не подлизывайся. Я работаю по особым поручениям, я не добрый.

Птица отряхивается и аккуратно чистит оперение; придётся, наверное, уже вернуться к отчётам и хотя бы разобраться с архивными документами, думает Спандам, но даже не успевает слезть со стола — чёрный вихрь, бесцеремонно ворвавшись в окно, расшвыривает со стола половину бумаг, абсолютно свойски прохаживается по документам и, заинтересованно проурчав, лезет клювом в карандаши.

— Эй! — возмущённо вскрикивает Спандам, инстинктивно прикрыв лицо рукой. — Я тебя ещё не приглашал! Ты мне все бумаги спутал, сволочь!

— Кра-а, — урчит ворон, радостно вытаскивая за кончик красный карандаш и кидая его на пол.

Молодой начальник, закатывая глаза, пытается спихнуть со стола наглого гостя, — напрасно; лишь опрокидывает пустую кружку от кофе и ловит неожиданно крепкий щипок клювом за два пальца враз.

— Ауч! Больно же!

Ворон тут же разжимает клюв, сворачивает взъерошенную голову набок и с интересом таращится.

— Скажи спасибо, что я сейчас в перчатках, — фыркает без злости Спандам, стряхивая пальцы.

Глаза ворона — сейчас видно ясно — не так черны, как казалось прежде: по краям черноты бездонного зрачка кольцом проступает нежная прозрачная серость.