Кукушкины дети (джен)

Закрыв глаза, Спандам напевает негромко и не очень мелодично: голос запоздало ломается под взрослый тембр, — и обрывает недопетое, упираясь в колени и тяжело дыша.

— Кха. Дрянь.

Узкой улицей, врезанной в жёсткое подножье острых скал, об которые разбиваются в брызги пенные волны, начинаются вылезающие на отшибе из низины окраины Грештина. Дом — на одном из углов, за серпом старого фонаря, — на повороте, где из лавки Окессона плывёт запах сладкой выпечки, Спандам всякий раз тормозит на минуту или две, отдышаться, пока к голове приливает кислород. Болтливый Окессон — это почти не меняется на протяжении четырнадцати лет — вынимает очередные противни в половину четвёртого после полудня и всякий раз окликает сына соседки:

— Эй, малый, как там твоя учёба?

— Нормально, — пожимает плечами Спандам, глядя на темнеющий горизонт: видно, морской ветер, оседающий на губах горькой солью, снова принесёт непогоду.

— Как славно. Передавай привет фрау Нессе! Сегодня шторм, слушал радио?

— Нет. Всего доброго.

Локоть после вчерашнего переливания крови ещё немного покалывает; Спандам, оправив растянутый ремень наплечной школьной сумки и сунув руки в карманы просторной куртки, привычно перепрыгивает через белые камни в старой мостовой.

Раз, два, шесть. Раз, два, двенадцать.

Мать на пороге, щурясь немного, смотрит издалека и заметно улыбается — недолго; тут же хмурится, вытирая жёсткие руки об фартук поверх платья, и, сдёрнув его, идёт в дом, перетягивая на ходу привычным жестом непокорные волосы, выбившиеся из уложенной косы.

— Как дела, сына?

— Да так, как и обычно. — Спандам не обижается: мама всегда не особенно разговорчива — отвыкла за время работы в госпитале, — но и никогда не сердится, а во время обострений его болезни не отходит от постели, и порой — Спандам сквозь сон ощущает, когда дремлет, — перебирает ему волосы.

— Мне к Гюнтеру в аптеку надо сбегать. — Мать выглядит уставшей. — Нужно лекарства забрать, сегодня привезли. Присмотришь за отцом?

— Мгм…

Видит бог, если он существует — кому вообще к чёрту нужен такой бог, который щедрой рукой отсыпает столько боли, — Спандам бы предпочёл не видеть отца дома именно сейчас, с изувеченным предплечьем и в нехорошем жару. Лучше бы мама не позволяла ему перебираться из госпиталя домой: тошно видеть, как Спандайн — такой плечистый и рослый, закалённый, жёсткий — то спит, то, не просыпаясь, мечется в бреду, хрипло выкрикивая что-то на нездешнем языке, то мутно смотрит в потолок и слабо просит дать воды. И — Спандам видел не раз украдкой: когда мама приносит пить или есть, отец гладит её здоровой рукой по лицу и измученно, но благодарно, непривычно ласково улыбается.

Так, как никогда не улыбается неуклюжему худому сыну, заклеймённому слабостью и анемией.

«Принёс? Не пролей, криворукий…»

* * *

Скинув ботинки, Спандам швыряет куртку в угол прихожей вместе с рюкзаком — полупустая фляга глухо и явственно стукается, но владелец даже не оборачивается, — привычно пьёт молоко на кухне, наспех закусывая солёным вяленым мясом — раз такое дело, то еда подождёт: лучше пообедать с мамой, когда она вернётся, — и, отирая рот ладонью, забредает в комнату отца, не наступая на скрипучие половицы.

Отец спит крепко, провалившись в долгий болезненный сон, и дыхание у него тяжкое, с оттягом в сухой сип.

Спандам трогает его лоб: снова температура.

Отец никогда прежде так затяжно — уже четвёртый день — не болел, вообще не припомнить, болел ли он вообще, — сказывались, видимо, военная закалка и суровый климат. А сейчас, непривычно тихий, зализывает раны, и в доме не слышно ни тяжёлых шагов, ни громкого резкого голоса. Спандайн вспыльчив и скор на язык и расправу, даже в лицее, когда приходит разузнать о делах сына, не стесняется повысить голос, — и так же скоро, не колеблясь и не сдерживая силу, резко замахивается и больно бьёт, оставляя на скуле или щеке долго не проходящие, веско напоминающие о коротком приезде домой — перед очередным заданием или командировкой — следы синяков.

«Спандам! Марш сюда, живо! Разговор есть!..»

Руки берутся за дело почти механически, оставляя соображение где-то далеко — именно в те моменты, когда мысли теряются, всё нужное перестаёт валиться из рук. Спандам, не глядя в сторону отца, подкатывает рукава и выжимает мокрую повязку над кастрюлей с холодной водой, щурясь на мерно тикающие стенные часы: мать с лекарствами должна прийти через полчаса, до того, как серое небо затянет на сумрак и дождь.

Пускай придёт поскорее. Со здоровым отцом тяжко — с больным, непривычным и уязвимым, ещё тяжелее. С больным должен быть кто-то, кого он любит, а единственного сына Спандайн даже после разлук встречает без особой радости. Будто в радость агенту для особых поручений, так надеявшемуся на здоровое потомство и будущего преемника в деле, смотреть на ребёнка и вечно замечать то проколы от катетера на локтевых сгибах, то бледные обломанные ногти, то круги под тёмными глазами.

Спандам выжимает повязку и, присев на край постели, сухо и всё же бережно обтирает горящие в лихорадке лоб и виски — лицо у отца, похудевшее в болезни и работе, живо-некрасивое, смуглое и резкое, совсем на его не похожее. Только, может, в чертах немного: бледный и остроносый Спандам точно так же живо морщится и вспыхивает по пустякам, обжигая взглядом или, что больнее, ещё не остывшим пролитым чаем.

Часы мерно тикают, считая секунды; Спандам, зевая, сползает на пол — плевать, что неудобно подвёрнутая щиколотка затечёт, — и, навалившись на жёсткий край кровати локтями, закрывает глаза, подперев щеку кулаком.

Время превращается в монотонный разреженный поток.

Спандам, уже не в силах бороться с усталостью, клюёт носом.

Чужое нежданное прикосновение к голове пронзает и почти бросает в дрожь. Сон мигом слетает, и Спандам поднимает взгляд — отец, повернув голову, мутно смотрит ему в глаза и, осторожно касаясь, гладит здоровой рукой по спутанным, давно не видевшим ножниц цирюльника волосам.

Это сон, шепчет беззвучно Спандам, это точно сон: неласковый отец избегает его даже трогать, будто не хочет то ли заразиться, то ли размягчеть — словно недопустимая для его должности роскошь, — но Спандайн продолжает гладить, непривычно мягко улыбаясь и дыша с оттяжкой в хрип.

— Ты остриглась, Несса?

Оглушённый Спандам кусает губы, молчит и отводит взгляд: из груди будто что-то выдирают наживо.

— Ты красивая. Самая красивая. Зачем Спандам так похож на тебя? — Жёсткие пальцы осторожно сползают к щеке, и Спандам инстинктивно хватается, но не останавливает — лишь держит тяжёлую, такую слабую сейчас исхудавшую руку. — Наш мир ненавидит таких слабых. Почему он выжил? — У отца болезненно горячая ладонь. — Это из-за него ты тогда чуть не умерла. Из-за него не спишь, когда он падает в обмороки. Всё из-за этого недоноска…

Каждое слово бьёт больнее, чем хлёсткая пощёчина, и бережные касания к щеке теперь жгут по живому. Спандам хочет отстраниться, но медлит, а по спине продирается дрожь.

— Я просил, чтобы Юэ спас тебя, Несса.

Глазам становится мокро и горячо. Спандам резко отрывается, вытирает глаза тыльной стороной ладони, длинно шмыгая, неловко встаёт и пусто смотрит на отца: взгляд у того снова далёкий, тёмный и чужой.

— Это ты? — хрипло говорит Спандайн, закрыв запавшие глаза и уронив ослабевшую руку. — Уйди. Тут хватит и одного больного. Мать лучше позови, сопляк.

Торопливое оправдание, что мать вышла и вот-вот вернётся, стоит поперёк горла.

— Но…

— Ты оглох? Живо.

* * *

Небо с моря всё затягивает и затягивает на долгий дождь, и ветер, крепчая, холодно и цепко пробирается под рубашку.

— Святая Мария, ты же раздетый! Домой!

Мать — издалека по улице слышно — испуганно кричит бежать в дом и запереть дверь, но никаких сил послушаться уже нет: Спандам, бессильно осев на крыльце и уткнувшись в зябко обхваченные худыми руками колени, всхлипывает почти беззвучно, глотая слёзы и судорожно дёргая плечами, — и с каждым глотком что-то дерёт изнутри, как будто вскрывается и кровит незажившая рана.

Мать, подбежав, молча садится рядом, не сняв сумки, и крепко обнимает, осторожно гладя тонкими пальцами волосы, — она плохо умеет утешать на словах, и сейчас из-за её сдержанной близости становится ещё хуже.

— Что-то случилось? Отец?

Спандам слабо мотает головой, уткнувшись в знакомо пахнущее плечо и слушая частое после бега сердцебиение, а сухие всхлипы сменяются неприкрытым плачем.

— Пойдём домой, тут холодно. Чего ты плачешь, сына?

— Зачем я родился таким, ма…