Немного солнца в холодной воде (гет)

Октябрь, 2004

Джинни

Свет больничной палаты больно ударяет в глаза, и Джинни морщится, приподнимаясь. Северус сидит рядом на стуле и сосредоточенно читает какой-то документ с вензелем Министерства. Неприятно пахнет лекарствами, и правое плечо сильно ноет.

— Давно я здесь? Который час?

Северус неохотно отрывается от документа и опускает взгляд на наручные часы.

— Шесть вечера.

— Почти три часа, — Джинни осторожно ложится обратно. — Чертов бладжер. Тебя вытащили с работы?

Северус кивает, глядя на нее обеспокоенно и одновременно раздраженно. Джинни сразу понимает, что он не в духе — по слегка поджатым губам. Последнее время он часто сердится, и Джинни пытается разгадать причину, потому что на прямой вопрос ей просто не отвечают или бросают короткое «все в порядке».

— Второй раз за осень, — произносит Северус холодно и тяжело выдыхает. — Тебе не кажется, что пора уходить из квиддича? Ты играешь уже четыре года — все еще не наигралась?

Джинни бледнеет от возмущения.

— Считаешь, что квиддич — это ерунда? Так, ничего не стоящее занятие, не то что твоя работа, правда?

— Моя работа помогает сохранить людям жизнь, а твоя — это развлечение, Джинни, причем довольно опасное, — резонно замечает Северус и складывает документ обратно в большую папку. — Вот как ты себя сейчас чувствуешь?

Джинни отворачивается, чтобы не видеть этой самоуверенности в его темных глазах. С тех пор, как Северус начал работать в Министерстве и полностью погрузился во всю эту среду сплетен, интриг и выслуживания, он все больше и больше ведет себя так, словно ее мнения не существует, словно ей снова шестнадцать.

— Отвратительно, но не из-за матча, а из-за тебя.

Северус пожимает плечами и пытается прикоснуться к ее руке, но Джинни быстро прячет ее под одеяло.

— Мне нужно ненадолго вернуться на работу, — он поднимается и смотрит на нее сверху вниз. — Я заберу тебя через пару часов, хорошо? Может быть, ты что-нибудь хочешь? Например, мороженое или пирог?

Джинни яростно мотает головой, и он уходит, прикрыв за собой дверь. Джинни вытирает выступившие слезы и мнет краешек одеяла. Четыре года, как они вместе. Внешне все выглядит замечательно: каждый из них занимается любимым делом, и в постели все так же хорошо, как и раньше, разве что близость перестала быть такой частой. Но ведь так у всех? И еще это странное, замкнутое выражение лица Северуса при виде детей и семей с детьми. Отчего оно такое?

— Добрый вечер, — молодой врач заглядывает в палату. — Ваш муж передал, что вы проснулись. Как плечо, болит?

Джинни поводит правой рукой. Да, боль все еще живет в ней, но уже не с такой силой, как на матче, когда бладжер взялся из ниоткуда и ударил ее на полном ходу.

— Это действительно ваш муж? — врач садится на край кровати и считает ее пульс. — Выглядит совсем взросло.

Джинни слегка краснеет под его настойчивым взглядом, хотя из-за популярности «Гарпий» за ней ухаживают многие. И они все твердят одно и то же: «Ты слишком молода для него». Возможно, дело действительно в возрасте. Если бы она встретилась с Северусом в его двадцать? Было бы все иначе? Кто знает.

— Если хотите, можете идти домой, — врач улыбается ей одобряюще. — Только выпейте на ночь отвар полыни с земляникой, чтобы остаточная боль не беспокоила. Кроме того, советую воздержаться от тренировок до конца недели.

Выйдя из больницы, Джинни долго идет до Кенсингтонского сада через вечерний Лондон, не обращая внимания на ноющее плечо. В саду, уже тронутом осенью, так же стоит статуя Питера Пэна, и у его ног лежат рыжие кленовые листья. Джинни смотрит на его беззаботное детское лицо, потом трансгрессирует — в коттедж «Ракушка».

Флер, беременная вторым ребенком, который, по мнению мамы, должен оказаться мальчиком, возится на кухне. После свадьбы и рождения Виктуар она не работает, только иногда вышивает на заказ чудесные платки, которые можно заказать в Косом переулке.

— Садись, — Флер придвигает ей тарелку с ужином. — Пока Билл нянчится с малышкой, можно поболтать. Мне кажется, или Северус перестал приходить с тобой к нам после того, как заметил мой живот?

— Я как-то не связывала эти события, — Джинни задумчиво разглядывает спагетти. — Я все пытаюсь найти причину постоянной замкнутости, которая появляется в его глазах последние полгода.

Флер устало садится напротив нее и берет в руки чашку ромашкового чая.

— Слышала, что у Гарри родился сын? Билла пригласили на крестины.

Джинни улыбается. Она недавно видела Гарри с женой около Министерства и сочла их вполне симпатичной и гармоничной парой. Правда, оба — мракоборцы, но так, наверное, даже лучше.

— Как назвали?

— Джеймс Сириус, — Флер кладет руку на живот и охает. — Толкается.

Джинни накручивает спагетти на вилку, думая, что имя для сына Гарри выбрал совершенно предсказуемое. Она так и знала, что будет Джеймс, но вот Римус или Сириус? Значит, Сириус перевесил. Ее на крестины тоже приглашали — но Джинни написала в ответ короткую записку, что не сможет присутствовать. Ничего нет хуже, чем идти к бывшим возлюбленным, когда жена прекрасно знает о ваших прошлых отношениях.

— Ты не думаешь о ребенке? — Флер на мгновение выглядывает в гостиную и возвращается за стол. — В двадцать три уже вполне пора.

— Иногда думаю, — Джинни поднимается и опускает тарелку в раковину. — Но я не могу думать о нем в одиночку.

Вернувшись домой, она застает Северуса в гостиной. Он не читает и не играет в шахматы, как обычно, просто сидит, зло сжав губы, и смотрит на нее исподлобья.

— И как это понимать? — произносит он ледяным тоном. — Я прихожу в Мунго, а тебя там нет. Ушла, говорят. А куда ушла — черт знает.

Джинни снимает ботинки и взмахом палочки ставит их на коврик.

— Я навещала Питера Пэна.

— Звучит, как будто тебе десять, — язвительно замечает Северус, не вставая ей навстречу. — А о том, что я буду волноваться, ты не подумала?

Джинни неторопливо подходит к дивану сзади и опирается о высокую спинку.

— Я подумала, что мне неприятны твои слова о квиддиче. Это — спорт, и я в него играю. Не так уж он и прост, как тебе кажется. У меня даже есть рейтинг в мировой таблице, если тебе интересно. Что-то вроде повода для гордости и хвастовства — или вы на работе не обсуждаете своих жен?

Северус скептически улыбается, и Джинни сразу краснеет от негодования. Она все — все! — делает для того, чтобы они были счастливы, но ей кажется, что счастье постепенно утекает из рук, как вода. Потому что Северус не хочет даже на капельку измениться или уступить. Ей кажется, словно она выпросила у него любовь и брак, и он уступил, чтобы только она была рядом. Но кроме этого, он больше ничего делать не собирается.

— На работе работают, — замечает Северус деловым тоном. — И я не считаю квиддич легким. Просто это развлечение, а не серьезное занятие. Твоя голова не думает, пока ты этим занимаешься. Вот спортивные статьи — другое дело. Почему ты их забросила?

— Потому что я отвратительно их пишу, — Джинни поворачивается к нему спиной и идет к лестнице, ведущей в спальню. — Спасибо за поддержку. Я-то всегда думала, что тебе нравится спортивная жена. А на деле оказывается, что все эти слова «у тебя такое гибкое тело» — просто очередная пустышка, какую мужчины любят нести в постели.

Смахивая на ходу слезы, Джинни заходит в спальню и, укутавшись в одеяло, пытается уснуть, но сон не идет. Северус приходит совсем поздно — и даже не пытается поговорить. Может быть, дело в подарках и цветах, что ей приносят после матча? Своего рода ревность. Но ведь о ревности можно сказать — или дарить цветы самому. Джинни даже усмехается в подушку. Самому! Это не про Северуса. Он лелеет свой ужасный характер, который все должны принимать, и ничего не хочет менять.

Северус

Заметив заголовок «У сына Гарри Поттера зеленые глаза», Северус рвет «Пророк» на несколько частей и кидает в мусорную корзину. Дьявол! И у Поттера теперь есть ребенок. Значит, старый дом снова жив, и эльф, наверное, на седьмом небе от счастья.

Насчет квиддича он, конечно, погорячился, и стоит сказать об этом Джинни. И извиниться — то есть, сделать то, что он умеет хуже всего. Она, конечно, права: он слишком увлекся работой в этом году, но от работы никуда не деться, и от ее количества — тем более. Кроме того, она ему нравится, и он успешен в ней, чего ему не хватало шестнадцать лет подряд в Хогвартсе. Чем это плохо? Что он делает не так?

Еще и Флер снова беременна, как это отразится на Джинни? Наверняка тоже заведет разговор о детях, хотя до этого они договаривались, что несколько лет подождут. Он все еще не готов к ребенку, и потом…

— Думаешь, это не яд? — Смит, продолжающий работать с ним пятый год, вытаскивает его из мыслей на послеобеденной встрече. — Что это тогда?

— Полынная настойка на бузине, — Северус постукивает по склянке, взбивая осадок. — Видишь этот зелено-красноватый оттенок? Тут еще и болиголов. Рецепт старинный, так что предположу, что тут не преступление, а обычный алкоголизм. Понюхай.

Смит наклоняется к склянке и с отвращением морщится.

— Добавили огневиски?

— Видимо, для вкуса, — усмехается Северус и аккуратно ставит склянку в высокий стеклянный шкаф. — Будешь перепроверять?

Смит озадаченно потирает мощную шею.

— Поручу это Поттеру, он второй день слоняется без дела. Спасибо за быструю помощь. Возможно, к тебе еще заглянет Грин, у него было какое-то срочное задание. Как твоя разработка сонного отвара?

— В процессе, — Северус помешивает желтое зелье в большом чугунном котле. — Рассчитываю опробовать на лягушках в начале следующей недели, и про отчет помню.

Мальчик-посыльный, занимающийся передачей информации о встречах и собраниях, стучится в его кабинет спустя полчаса.

— К вам миссис Снейп, сэр. Ждет в холле, сэр. Подойдете?

— Разумеется, — сердце делает резкий удар. — Поднимусь минут через пятнадцать.

Джинни сидит на скамейке у фонтана, в темно-красном кашемировом пальто и выглядывающей из-под него юбке, и ее тонкие ноги обуты в высокие коричневые сапоги. Она поворачивается к нему, едва увидев, и улыбается — но улыбка выходит грустной, и Северусу вдруг становится стыдно за свою резкость и холодность. Ему хочется прижать Джинни к себе и поцеловать — но вокруг люди, и чувства снова непозволительны.

— Извини за слова о квиддиче, — произносит он, опережая ее. — Я действительно не считаю его ерундой. Просто переживаю, когда ты получаешь травмы.

— Я тоже переживаю, когда вы устраиваете рабочие эксперименты с ядами, — сдержанно отзывается Джинни.

Северус смотрит на нее внимательно: она выглядит серьезной и расстроенной, и вместе с тем — повзрослевшей, а не той упрямой девочкой, какой была в Хогвартсе.

— Это часть работы, — поясняет он терпеливо. — Я не могу отказаться от экспериментов.

— Травмы — часть квиддича, — парирует Джинни. — Как и любого спорта. Но если ты хочешь, я его брошу. Может быть, это исправит ситуацию?

Северус провожает взглядом идущих мимо мракоборцев.

— Какую ситуацию?

— Моего одиночества в последние полгода, — Джинни настойчиво смотрит в его глаза. — Ты постоянно на работе: если не здесь, так у Билла, он даже спрашивал недавно, не против ли я такой твоей загруженности. Но тебя самого, кажется, все устраивает.

Северус медленно выдыхает. Вот и конец иллюзиям — начинаются семейные ссоры и непонимания. Все, как было в его семье. А потом будет хуже.

— У тебя тоже есть вечерние тренировки, — напоминает он сдержанно. — Я же ничего не говорю.

Джинни возмущенно приподнимает брови.

— Одна тренировка раз в две недели.

— Слушай, Джинни, — Северус бросает взгляд на часы. — Давай обсудим все дома, я не могу сидеть здесь долго, мне нужно работать.

— А, — она начинает сердиться, но вдруг устало опускает плечи. — Иди, конечно. Только мы вечером не поговорим, потому что ты придешь к полуночи. Мы вообще не разговариваем, только спим вместе. Куда делось то время, что было раньше? Когда мы в обнимку сидели и читали вслух, путешествовали и просто гуляли? Я чувствую себя совершенно одинокой.

Северус сглатывает. Да, вот и все — она скучает, а он не может ей помочь, потому что работа действительно держит его в рамках. Не увольняться же, это смешно.

— Не бросай квиддич, — произносит он мягко и поднимается. — Обещаю, что поговорим сегодня.

Она — это заметно — через силу улыбается и слабо кивает. Северус торопливо возвращается в свой кабинет и, прикрыв дверь, некоторое время ходит вокруг дымящих котлов. Ей скучно и одиноко, вот как. Значит, он все же ужасный муж, ничем не лучше своего отца. Не нужно было предлагать ей замужество! Сейчас она могла бы спокойно уйти, если бы захотела, а так — начнется осуждение. Чертово общество! Ему бы только осуждать.

Уйти... Северус в отчаянии подходит к окну и стучит пальцами по подоконнику. Что сделать, чтобы она снова смеялась? Что он упустил? И почему каждый раз, когда Флер и Билл приходят в гости, он внутренне сжимается, увидев Виктуар? Она уже совсем выросла — и даже разговаривает с ним. Впрочем, он делает вид, что этого не замечает. Сюсюканья и сопли его не интересуют. Если бы Джинни вообще не хотела детей! Даже одного. Как было бы просто. Ведь есть семьи, которые остаются вдвоем — и счастливы, и у женщины в этих семьях ничего не щелкает в голове, не срабатывает никакой инстинкт. Но, видимо, это не про Джинни — гены Молли дают о себе знать.

Вечером он еще раз попросит ее не бросать квиддич и дать время разобраться с работой. А там весь этот разговор как-нибудь пройдет и забудется.

— Северус, — начальник заглядывает в кабинет. — Я жду вас после рабочего дня в зале советов, к семи. Вы помните, что сегодня отчетный день по разработкам?

— Разумеется.

Что же, один вечер ничего не изменит. Они вполне могут поговорить обо всем завтра.

Джинни

Анджелина поднимает руку, и официант тут же подходит к ним, услужливо улыбаясь.

— Нам два глинтвейна и шоколадное печенье, — Анджелина указывает на меню. — Только безалкогольные, пожалуйста. Мы же спортсменки.

Джинни подпирает голову ладонью и задумчиво рассматривает кафе. Как давно они с Северусом никуда не выбирались! И в тот вечер он так и не пришел домой пораньше, а она сидела и ждала. И запрещала себе плакать. Только рассматривала их единственную совместную колдографию и размышляла, все ли мужчины становятся такими спокойными и отстраненными через несколько лет брака.

— Неплохо сегодня размялись, — Анджелина с удовольствием цепляет лимон в глинтвейне ложечкой. — На следующей игре покажем Румынии, что такое настоящий квиддич.

— Нам нужно набрать максимальное количество очков, — Джинни вертит в руках треугольное печенье. — Иначе румыны все равно пройдут отбор, а мы — нет.

— В конце сезона я уйду, — вдруг говорит Анджелина и дергает плечом, заметив выражение лица Джинни. — Мне уже двадцать восемь, пора устраивать личную жизнь. И потом, мне предложили роль детского тренера в одном клубе, а я люблю быть тренером, понимаешь? Однажды капитан — навсегда капитан.

Джинни кивает. Команда будет гораздо слабее без Анджелины, но у каждого — свой путь. Да и Джордж недавно обронил, что подумывает о расширении магазина; ему точно пригодится помощь. Тренерство в детском клубе не будет пожирать столько времени, как взрослый квиддич в разгар сезона.

После кафе Джинни неожиданно для самой себя решает прогуляться: октябрьский вечер дышит неожиданным теплом, кружатся листья, и дождь, моросивший три дня подряд, заканчивается.

За стеклом ресторана, в какой может позволить пойти себе только Малфой, она видит Северуса. Он сидит напротив женщины с каштановыми волосами и выглядит вполне довольным. Джинни несколько секунд рассматривает эту женщину — она старше нее самой, ей около тридцати или чуть больше, она очень красива и она улыбается.

Чувствуя, как начинает болеть сердце, Джинни отворачивается и тут же трансгрессирует домой.

Вот как. Наверное, дело все-таки в возрасте. Ей всегда казалось, что он не помеха, если люди любят друг друга, но, видимо, для Северуса все иначе. Чтобы время хоть как-то тянулось, Джинни кругами ходит по гостиной и только смотрит на обручальное кольцо.

Северус возвращается раньше, чем обычно — в десять. Джинни разглядывает его с отчаянием: все то же лицо в обрамлении смоляных волос, те же руки, те же глаза — они все еще ее? Или уже нет?

— И давно это у вас?

Северус приподнимает брови и останавливается на полпути к кухне.

— У вас?

— С этой женщиной. Я видела тебя в ресторане, — Джинни кажется, что она играет какую-то смешную роль в театре. — Просто скажи честно, я не буду кричать и кидаться посудой.

Северус раздраженно закатывает глаза.

— Мерлин, ты про миссис Монтгомери? Это клиентка Министерства, честное слово. Ее муж — влиятельный человек, и меня просили разобраться в ее проблемах.

Джинни тихо смеется.

— А ты у них — единственный сотрудник.

— Тебе же нравились мои амбиции, — Северус тут же хмурится. — Я стараюсь продвигаться наверх, чтобы у нас все было. Для твоих же путешествий. Так что прости, что я пытаюсь участвовать во всем подряд.

— Но мы больше никуда не ездим, — Джинни чувствует, как ледяная рука, сжимающая сердце, сжимает еще сильнее. — И ты разве не видишь, как она смотрит на тебя?

Северус хладнокровно снимает мантию и швыряет на диван.

— Еще раз: между ней и мной ничего нет. Если хочешь, можешь дальше продолжать этот спектакль. Лично я устал и хочу выпить чаю. Есть что-нибудь перекусить? В этом чертовом ресторане только кофе и можно взять.

Джинни проходит в кухню и подогревает ужин, с трудом борясь с кипящими эмоциями.

Он просто устал, вот и все. И она тоже излишне эмоционально отреагировала на произошедшее. Нужно вдохнуть и выдохнуть.

— Вот, — она ставит перед ним тарелку и чашку и садится рядом.

— Спасибо, — Северус смотрит на нее искоса. — Я помню, что обещал поговорить.

— Две недели назад, — уточняет Джинни. — И ты больше не приходишь к Флер со мной. И кидаешь "Пророк" в камин. Что происходит?

Не отвечая, Северус закрывает лицо руками и не притрагивается к еде. Джинни наблюдает за ним с колотящимся сердцем.

— Просто я не могу быть хорошим мужем, — выдавливает он глухо.

— Неправда.

— Поэтому тебе одиноко и скучно?

— Ты все время на работе, — у нее дрожит голос. — А я хочу быть с тобой, вот и все. Можно ведь найти какую-то середину, правда?

Тяжелый взгляд черных глаз. Вздох.

— Я не хожу к Флер, потому что у нее ребенок, который меня раздражает. И скоро будет еще один. И подозреваю, что ты скоро тоже задашь этот идиотский вопрос: "Северус, а ты не хочешь ребенка?" Не хочу. Не хочу!

Джинни разглядывает его вприщур. Что-то здесь не так.

— Никогда?

— Никогда.

— Мужчины редко бывают готовы к детям, — замечает она спокойно. — Папа говорит, что ему было страшно, когда мама носила Билла. И сам Билл нервничал, когда родилась Виктуар — но это все ерунда, любовь всегда побеждает.

— Я ненавижу эти сопли, слюни, режущиеся зубы, больные животы, прибавь к этому бессонницу, капризы и крики, — он мгновенно злится и кривит губы. — Я не лучший муж, как мы уже выяснили, и я не собираюсь брать на себя ответственность быть плохим отцом. Не говоря уже о том, что я тебе надоел — нужна новая игрушка, которую ты будешь любить больше меня. Все женщины повернуты на своих детях.

В глазах Джинни загораются огоньки.

— Так все дело в ревности? Ты ревнуешь к своему собственному, еще нерожденному ребенку? О, Северус, только ты так можешь себя вести. Сколько еще можно блуждать в Лабиринте, который построил ты сам?

Он сердито отодвигает тарелку с остывшим ужином.

— Потому что я такой человек, Джинни. Ты знала это, когда согласилась стать моей. Знала о моем характере.

Джинни сердито откидывается на спинку стула.

— Хватит уже носиться со своим характером, Северус.

— Так что, ты тоже хочешь ребенка, да? — спрашивает он едко, и в глазах мелькает обреченность. — Скажи.

Джинни задумчиво ерзает на стуле.

— Я думаю пока перестать пить зелье. Но это же не значит, что я сразу забеременею.

Северус усмехается так громко и зло, что она вздрагивает.

— Ты могла не пить зелье вообще.

— Что?

— Помнишь шрам, который ты видела в нашу первую ночь? Поттер тогда хорошенько изрезал меня заклинанием, пришлось срочно обращаться в Мунго. И там целитель, который помогал тебе с моей болезнью, на всякий случай взял пару анализов. Из-за яда у меня не может быть детей, Джинни.

Ей кажется, что пол под ногами проваливается куда-то в бездну, и она летит вместе с ним, окруженная тьмой.

— Почему ты не сказал? — спрашивает она пересохшими губами.

— Боялся, что ты уйдешь, — он опускает голову. — Поэтому я не хотел лишний раз ходить к Биллу. Решил, что ты тоже захочешь того, чего я не могу тебе дать.

Джинни до боли закусывает губу, стараясь сохранить спокойствие.

— Я вытащила тебя из комы, я отказываюсь верить, что нет лекарства от яда и что совсем нет шансов.

— Шанс есть, но он крошечный. То есть, ничтожный, — Северус смотрит на нее выжидающе и настороженно. — Так ты не уйдешь?

Джинни мотает головой и закрывает глаза. Мысли меняются так стремительно, что к горлу подступает тошнота.

— Ты не уйдешь? — спрашивает он снова и осторожно касается ее руки.

— Нет, — Джинни трет виски. — Я немного хочу побыть одна, ладно? У меня сейчас голова взорвется.

Северус молча выходит из кухни и прикрывает за собой дверь. Убедившись, что он не слышит, Джинни сначала долго сидит, качая ногой в раздумьях и смахивая назойливые слезы, потом хмурится и, вынув палочку, трансгрессирует в Лондонскую магическую библиотеку.

Северус

Поднявшийся за окном ветер будит его раньше времени, и часы показывают всего шесть утра. Вчерашний разговор сразу всплывает в голове, и Северус лихорадочно поворачивается, но Джинни рядом нет. Она так и не пришла спать? Северус вспоминает ее глаза — неверящие, отчаянные — и тихо стонет. Надо было все рассказать там, у часовни.

Спустившись в гостиную, он замечает Джинни, свернувшуюся калачиком на диване. Рядом с ней — две чашки недопитого чая, палочка и раскрытая книга. Северус медленно поднимает ее за корешок и смотрит на раскрытую страницу. Там изображены цветущая календула и ягоды шиповника, и жирным карандашом обведено описание: «Помогает при отравлении ядом рептилий, особенно — змей».

— Доброе утро, — Джинни смотрит на него сквозь ресницы. — Я так устала, что решила не подниматься наверх. Всю ночь искала, как тебе помочь, даже разбудила Гермиону…

— Как мне помочь? — Северус хмурится, глядя на нее непонимающе. — Мне не нужна помощь, Джинни. Или ты не слышала все, что я говорил вчера? И какого черта ты посвящаешь эту всезнайку в наши дела? Я даже думать не хочу, что она теперь знает о моей проблеме.

Джинни разом просыпается и садится на диване. Волосы спутанными прядями лежат на ее плечах, и Северус через раздражение признает, как она красива.

— Нашей проблеме, Северус. И я нашла, как ее можно решить, во всяком случае — попытаться. Поверить не могу, что ты просто так сдался и молчал. Четыре года! Не говоря уже о том, что я постоянно пила это зелье, а оно, представляешь, не такое приятное на вкус. Смотри, каждый день — натощак и вечером после еды — нужно принимать по две ложки сырой календулы, ягод шиповника и облепихи. Это будет медленно, очень медленно выводить остатки яда из организма.

Северус бросает книгу на диван. Опять бороться! Каждый день, каждый чертов день…

— Я не буду ничего принимать, Джинни.

— Почему? — она смотрит на него непонимающе.

— Потому что не собираюсь быть заложником надежды, — поясняет он глухо. — И тебе не советую. Давай оставим все как есть.

— Ты опять решаешь за меня, — Джинни морщится. — А давал слово так не делать, помнишь?

У него холодеют кончики пальцев. Как она безжалостно смотрит на него!

— Джинни, я предлагаю оставить все как есть. Ведь было так хорошо…

— Пока ты не стал вести себя как ледяная глыба, раздражаться по пустякам и сидеть на работе до полуночи, а выходные проводить в Гринготтсе, уделяя мне полчаса на секс и еще полчаса — на общение, — Джинни подходит к нему и в защитном жесте обхватывает плечи руками. — Нет, знаешь, я так не хочу. И главное — из-за чего? Из-за страха меня потерять.

У него сдавливает горло, и слова застревают в груди. Что она хочет сказать?

— Дети, Северус, это продолжение любви, ее часть, а не проклятие или помеха, и никто не собирается любить детей больше, чем тебя. Это совершенно разная любовь. Я не говорю, что я хочу их прямо сейчас, но я их хочу. Только представь: целый настоящий человек: часть меня — и часть тебя. Живое существо, с которым делишься любовью, которому показываешь мир так, как видишь сам. Но раз ты не хочешь ребенка — пускай. Только дело на самом деле не в детях.

— А в чем? — Северус делает к ней шаг, но боится прикоснуться, потому что в ее глазах вдруг возникает отстраненность.

Джинни отворачивается, как-то сгорбившись, берет с дивана книгу и захлопывает ее.

— В тебе. Ты не любишь меня — вот правильный ответ. И до сих пор не веришь, что я тебя люблю — иначе ты не побоялся бы сказать мне правду. Ты любишь себя, свои великие переживания и свой скверный характер, ты постоянно напоминаешь, что я сама выбрала тебя, зная, какой ты. Да, это правда. Но разве тебе не хочется сделать хоть что-нибудь для меня, ради чего придется пойти против своих привычек? Прозвучит наивно, можешь смеяться, но я верю, что любовь вдохновляет нас, заставляет нас хотеть меняться в лучшую сторону, жертвовать своими принципами и стараться делать все ради другого. Я готова бросить квиддич, я готова не ходить к Флер, если это огорчает тебя. Но я не готова жить с человеком, который не любит меня.

— Неправда, я…

— Правда, — Джинни сверкает глазами, резко обрывая его. — Тебе просто удобно со мной, вроде как не одиноко, и ты успешно занимаешься своей карьерой, а дома тебя ждет еда, секс, прибранный дом. Ты ни капли не изменился со времен Хогвартса, Северус. И, думаю, не изменишься. Клянусь — я ни о чем не жалею, но я так больше не могу. В твоем Лабиринте слишком много минотавров, и они меня растоптали.

Северус смотрит на нее с горечью. Снова вокруг него — ледяная вода без солнечных бликов.

— Ты тоже нарушаешь обещания, Джинни. Ты обещала остаться.

— Да, — Джинни поворачивается к нему на мгновение, остановившись у лестницы. — Я всю ночь то плакала, то заставляла себя думать, как же помочь нам, потом перебрала сотню книг, разбудила подругу… А ты просто сказал — «давай оставим все как есть». Я сейчас пойду к Флер, а потом, когда ты уйдешь на работу, вернусь за вещами.

Северус берет с вешалки пальто и, распахнув настежь дверь, выходит из дома. Узкая тропинка ведет к скалам, которые резко обрываются и обнажают море. Осенний ветер беспощадно треплет волосы и забирается под воротник.

Северус садится на большой холодный камень и смотрит на гребешки волн внизу. Ничего не вышло, значит. Раньше он бы попытался ее вернуть, поцеловал бы ее, сказал бы, что она нужна ему — теперь все бесполезно. Джинни всегда оказывается права: он не готов бороться с самим собой, он слишком долго был один, и это одиночество продолжает преследовать его, как зверь преследует добычу. От него никуда не деться, и с ним невозможно справиться — только принять, что ничего не будет другим. Только пустой и тихий дом, котел с зельем и горящие поленья в камине. Счастье — не для него, он не умеет его удерживать и не умеет с ним обращаться, оно слишком хрупкое, а его руки — грубы. Счастье требует искренности, а он боится быть честным даже со своей женой. И нежелание и страх быть отцом тоже не исчезнут, потому что обоснованы. Поэтому пути назад нет. Пусть Джинни уходит — так будет лучше. Она красива, упорна и молода, она обязательно встретит человека, который будет любить ее не только на словах и не сидеть в своем панцире.

Четыре года счастливой жизни в иллюзии — это безумно много. Если вспоминать каждый прожитый день с Джинни, хватит надолго, чтобы существовать. А одиночество — старый друг, оно его обязательно примет.