Немного солнца в холодной воде (гет)

Северус

Домовик подобострастно кланяется и исчезает, записав согласованный план завтраков, обедов и ужинов на неделю вперед. Северус нарочно включает в рагу тушеный перец, потому что знает, что Минерва его не переносит, но пропускает мимо ушей десерты. Бисквит? Плевать. Хоть пончики — до десерта он все равно никогда не добирается. Слишком много дел.

Правда, Поттер последнее время осторожничает и меньше светит своей дурацкой головой, но Лорд заставляет всех участвовать в поисках мальчишки. Блуждая по грязным и разбитым дорогам Йоркшира, Северус со странным удовольствием думает о занятиях с Уизли. Наверное, потому, что они единственные приносят ощутимую пользу и видимый результат. Все остальное кажется погоней за призрачной надеждой и отсрочкой неизбежности. Но Уизли рождает в нем неприятные и запутанные чувства, и это раздражает. Северус тяжело выдыхает, глядя в заснеженное окно, и тут же перед глазами возникает Уизли, уткнувшаяся лицом в колени.

Драккл раздери!

Он снова чувствует эту ненавистную вину, что повел себя некрасиво. Вина! Скоро ее скопится не река и не озеро — океан и утянет его на дно. Но и чувство нужности из тлеющей искорки превращается в изредка вспыхивающую, красную и горячую.

— Вы меня слушаете? — Дамблдор останавливается посреди пустого холста и внимательно смотрит на его лицо.

А, Дамблдор! Кажется, они разговаривали о возможном возвращении Поттера в Хогвартс — или о чем-то другом?

— Нет, — Северус отворачивается к окну. — Эта Уизли слишком сложная для меня. И мы пока что мало разговариваем, чтобы выведать что-либо про Поттера. Не могу же я спросить ее просто так.

Дамблдор добродушно смеется и прячет руки за спину.

— Как давно вы не разговаривали с обычными людьми, Северус! Не с коллегами, не с Пожирателями, даже не со мной. С такими, как Джинни Уизли. Впрочем, у вас ведь есть Драко.

Северус усмехается, стуча пальцами по холодному стеклу.

— Драко сторонится меня после вашей смерти. Он совсем засунул голову в песок и похож больше на призрака самого себя.

— Вас это не беспокоит? Вы, кажется, давали Непреложный обет. Не хотите помочь мальчику?

— Я не могу ничего изменить. А значит, не собираюсь тратить силы бесполезно. В общем масштабе Уизли мне нужнее. И не начинайте подсмеиваться, Мерлина ради.

Перед тем, как пойти на завтрак, заведомо невкусный и повторяющий вчерашний, Северус бросает взгляд на овальное зеркало, висящее справа от камина. Щеку прорезывает глубокая царапина с запекшейся кровью — вечерний подарок от Лорда. Как обычно, Мальсибер принес неприятную новость, но гнев Лорда коснулся всех.

Засунув руки в карманы мантии, Северус неторопливо идет по холодной галерее, вспоминая надломленный голос Уизли тем вечером в больничном крыле. Что-то и в нем изменилось — словно тихонько треснуло.

Уизли сидит на своем привычном месте рядом с Лонгботтомом и монотонно запихивает в рот овсянку, ложку за ложкой — и, поймав его взгляд, нервно заправляет прядь волос за ухо.

Северус тут же отворачивается, проклиная этот жест. Лили вечно заправляла так волосы, но он так и не смог понять, что это означает. Когда он спросил мать, та равнодушно заметила, перебирая книги: «У всех девочек это движение означает разное. Я, например, поправляю волосы, когда мне неловко». У матери были черные, густые волосы, закрывающие лопатки. Она любила расчесывать их по вечерам, и Северус, лежа на пыльном ковре, зачарованно смотрел, как расческа, поблескивая в полумраке, скользит сверху вниз по смоляному водопаду.

— У вас неважный вид, — Минерва сосредоточенно добавляет в свою овсянку мелко порезанную сливу. — Чем-то не угодили Его Величеству?

— Чувствуете необходимость шутить? — отзывается он колко и отодвигает тарелку, к которой так и не притронулся. — Я помню о собрании.

Проходя холл, он наталкивается взглядом на кряжистую фигуру Хагрида и незаметно выдыхает. Дамблдор всегда испытывал жалость ко всякого рода Хагридам и Трелони, и очень зря. Они заслуживают жалости, бесспорно, но место преподавателя? Нет. Вспомнить только случай с гиппогрифом. А прорицания вообще никому не нужный предмет. Впрочем, жалость — это громкое слово. Дамблдор просто знал, что такие люди могут пригодиться.

— Я бы не пришел, — Хагрид нелепо разевает свой огромный рот. Его жилет испачкан грязью, и жесткие темно-коричневые волосы его торчат в разные стороны совсем как у Грейнджер. — Вы же знаете, как я вас ненавижу.

Снейп нетерпеливо поджимает губы. Ненавидит? К этому он давно привык. Ненависть стала, пожалуй, одной из первых эмоций, узнанных на «этой стороне».

— В чем дело?

— Кто-то вторую неделю убивает моих кур, а вчера ранил Клыка и испугал студента. Определенно хищник. Если мы его не уберем…

Снейп выставляет вперед ладонь, прерывая его полувеликанью и потому малосвязную речь.

Все ясно и так. Тащиться в лес и убивать неведомую тварь придется ему самому, потому что Кэрроу туда в жизни не полезут, а просить больше некого. Всем прекрасно сидится в уютном Малфой-мэноре, где каждый вечер если не убивают, так пытают ради удовольствия.

— Я подумаю, что можно сделать, — холодно отвечает он. — Но на многое не надейтесь.

Джинни

Она забирается с ногами в кресло и нервно выдыхает. Невилл должен был прийти еще полчаса назад, но его до сих пор нет. А часы пробили полночь, и от очередного суматошного дня у нее слипаются глаза.

Проведя рукой по растрепанным волосам, Джинни бросает взгляд на затухающий камин. После той встречи со Стебль она так и не последовала ее совету. И не потому, что не было времени. Потому что — страшно. Что она найдет в глубине себя?

— Прости, — Невилл появляется в открывшемся проеме и, подойдя к диванчикам, устало падает на мягкую поверхность. — Заставил тебя торчать тут.

— Ты уже неделю сам не свой, — Джинни подается вперед и касается рукой его плеча. — Что случилось? Что-то с бабушкой?

Невилл отрицательно мотает головой и закрывает лицо ладонями. Он кажется ужасно одиноким и несчастным, и Джинни тут же садится рядом с ним. Чертов год, все встает вверх дном, чувства меняются, и люди, которые казались крепкими, вдруг покрываются сеточкой трещин.

— Иногда такие страшные мысли в голове, — Невилл прячет лицо в ладонях. — Может, было бы лучше, если бы родители погибли тогда? Видеть их, касаться их и понимать, что они никогда не обратят на тебя внимания, никогда не поймут, кто ты для них — это страшнее, чем просто приносить цветы на могилу. Нет, я понимаю, что они живы — но разве это жизнь? Как овощи…

Джинни сглатывает и обнимает его за плечи. Что она может сказать? Все слова бесполезны.

— Зато ты их видишь, — робко произносит она.

— Знаешь, как от этого больно? — Невилл оглядывается по сторонам, но в гостиной давно никого нет. — Понимаешь, я видел… Видел, какими они могут быть.

Джинни хмурится, и в сердце рождается смутная догадка.

— Видел? Где? Ты нашел Еиналеж, о котором когда-то рассказывал Гарри?

Невилл резко кивает и отводит глаза, потом поднимается и идет обратно к двери. Джинни тяжело видеть его худую, слегка сгорбленную от усталости фигуру, но она сжимает кулаки и следом за ним выходит в полутемную холодную галерею. Глупо гадать, кого она сама увидит в зеркале — потому что ответ приходит сам собой. Но отчего-то ей все равно неуютно, и она шагает рядом с Невиллом, держа палочку наготове.

Зеркало, огромное и завораживающее гладкой серебристой поверхностью, стоит в углу пустого класса. Невилл сразу же идет к нему, не раздумывая, как заговоренный, и Джинни хочется крикнуть, чтобы он остановился — но она только застывает на месте. Конечно, он приходил сюда уже несколько раз, не в силах оторваться от видения, и Джинни понимает, почему. Но этот круг нужно разрывать — иначе можно сойти с ума.

— Я ничего не вижу, — удивленно замечает она, остановившись в паре шагов от Невилла.

— Ты увидишь только то, что важно для тебя, — отзывается он, но глаза прикованы к зеркалу, и лицо его так страшно, что Джинни становится не по себе. — Вон Гарри видел семью — живую. А Рон, кажется, самого себя с кубком по квиддичу.

Джинни тихонько фыркает. Еще бы! Что может быть важней в жизни для Рона, кроме любви, отданной всецело ему одному, и Кубка.

— Пойдем спать, — она с тревогой дергает Невилла за рукав мантии. — Завтра проверочная у Флитвика, и у меня уже глаза слипаются.

— Ты иди, — отзывается тот, не двигаясь с места. — Я еще немножко посмотрю. Или хочешь взглянуть сама?

Джинни нервно пятится и отрицательно мотает головой. Ни за что. Если она увидит там Гарри или братьев, захочется взглянуть еще раз. А она и так не разобралась в том, что хочет, что нужно — это только разбередит боль.

— Пойдем спать, Невилл, — повторяет она чуть громче и настойчивее. — Ты сам говорил, что нужно действовать ради них и не думать о себе. Ты только делаешь все хуже. Невилл, правда, мне очень жаль, что так случилось с твоими родителями, но так ты только застреваешь в настоящем. Понимаешь?

— Целую жизнь мечтал об этом, — Невилл упрямо всматривается в отражение. — Чтобы они стояли рядом и понимали, кто я. Постоянно об этом мечтаю. Сейчас — особенно. Я сражаюсь с Пожирателями, точно так же, как они когда-то! Что бы они сказали мне? Гордились бы или, наоборот, отговаривали из-за того, что может случиться? Они нужны мне сейчас больше, чем когда-либо.

Джинни проводит рукой по лицу и выдыхает. Конечно, можно сказать, что вот она рядом, его друг и его поддержка. Но то, что кажется достаточным одному, совершенно недостаточно другому.

— Я тогда пойду спать, хорошо? — произносит она тихо.

Но Невилл ее не слышит.

Северус

Очередной день тянется долго, и Северус несколько раз выглядывает в припорошенное снегом окно, пытаясь разглядеть озеро и лес. Все покрыто тяжелыми белыми шапками зимы, и даже от хижины Хагрида торчит только труба — а за ней уже ничего не видно.

Сегодня — занятие с Уизли, и Северус гадает, смотря на летящих над озером ворон, придет ли она. По плану у них довольно непростое зелье — ледяное, которое помогает проходить сквозь огонь, и оно вполне может пригодиться в наступающем хаосе. Ему снова не хочется признавать, что занятия с Уизли приносят удовлетворение: она не боится доверять своей интуиции и отклоняться от рецепта, в отличие от Грейнджер, и намного умнее Поттера, который с трудом отличает один ингредиент от другого.

Удивительно, но Уизли уже сидит в кабинете, в защитном жесте скрестив руки на груди.

— Не думал, что вы придете, — спокойно замечает Северус и останавливается напротив нее. В ней чувствуется какая-то настороженность и одновременно грусть, и она быстро поднимает на него ореховые глаза. Волосы ее почему-то аккуратно причесаны и ровными прядями лежат на плечах и груди, а не разбросаны в привычном беспорядке.

— Я пришла из-за вашей щеки, — говорит она тихо и слегка краснеет. — Я видела кровь. Значит, вы все-таки человек, а не ожившая невозмутимая статуя. Вам больно?

— Не больше, чем обычно, — отвечает он негромко, наблюдая за выражением ее лица и резко — для самого себя — добавляет: — Мне не нужна жалость.

Уизли мгновенно бледнеет и смотрит на него вызывающе.

— Никогда вас не жалела, — произносит она быстро и, тут же отвернувшись, выкладывает на парту чернильницу и пергамент.

Северус некоторое время молчит, наблюдая за ее торопливыми движениями. И зачем-то, не раздумывая, замечает:

— Я не хотел смеяться над вами ни в классе, ни в больничном крыле. Вы заболели — я предложил помощь.

Уизли сразу перестает возиться в сумке, выпрямляется и пристально смотрит на него вполоборота. Веснушки-горицветы чуть пожухли, стали менее заметны, но все еще плотной россыпью покрывают ее лицо. В ее облике есть хрупкость — и вместе с тем цельность, которой ему самому не хватает. Статуя, она сказала. Пожалуй — снаружи. И даже внутри, потому что эмоции и чувства давно атрофировались за ненадобностью.

Нет друзей и нет любви.

— Зелье, можно сказать, сложное, — произносит он спокойно, делая вид, что ничего не произошло. — Примерно уровня СОВ. Но мы его усложним. Обычное огнезащитное зелье поможет вам пройти через любой магический огонь, кроме адского. Мы же добавим туда ингредиент, который справится и с этим типом огня. Как думаете, что это за ингредиент?

Уизли задумчиво закусывает губу, хотя он был уверен, что она сразу заявит «не знаю». И от ее желания думать — желания, которое он так нечасто встречал на занятиях — в такое тяжелое время ему становится тепло.

— Я бы добавила кровь змеи, — говорит она абсолютно наугад, но при этом серьезно. — Обычно мы добавляем кровь саламандры, потому что она горячая — и словно выбиваем подобное подобным. Но если добавить холодную кровь?

Северус замирает у котла. Черт подери, она совершенно права! Он сам добавлял слизь червей, но с кровью змеи зелье сработает лучше, и человек будет больше защищен.

— Вы делаете успехи, — замечает он негромко и переводит на нее удивленный взгляд. — Пожалуй, я скажу, что у вас есть определенное предрасположение к зельям.

Уизли коротко кивает и вдруг — на мгновение — улыбается. Эта улыбка напоминает ему луч солнца, пронесшийся в толще ледяной воды.

Джинни

«Я не смеялся над вами».

Джинни смотрит на свое отражение в начинающем запотевать зеркале. Ванная — единственное место в замке, где можно по-настоящему согреться. К камину только протянешь руки, подставишь жару лицо — а внутри остаешься холодной.

«Я не смеялся над вами».

Она знает, она и тогда знала, что Снейп не смеялся. Дело не в нем. Дело — в ней. Та реакция, то поведение означало самое простое, но одновременно самое сложное и невозможное: она воспринимает Снейпа не как преподавателя — как человека, и даже как мужчину. За желанием сочувствовать и понять пришла наблюдательность, а вместе с ней — смутное и неясное осознание, что Снейп — не безликий профессор вроде Слизнорта или Флитвика. Их только видишь — но не понимаешь.

И от этого ее пальцы, держащие душ, вздрагивают.

Нехорошее, неправильное осознание — как от него убежать? Куда спрятаться?

Джинни долго растирает усталое тело махровым полотенцем и останавливается только заметив изрядно покрасневшую кожу. Волосы, распушившиеся от воды, рыжим облаком окутывают лицо и шею, совсем как у Гермионы. Вот уж кто смог бы объяснить ей, что с ней происходит и что ей делать. Только где сейчас Гермиона?

Закутавшись в одеяло и свернувшись калачиком, Джинни блаженно закрывает глаза.

— Ты слышала? — шепот Парвати силой вытаскивает ее из полусна.

— Что?

— Про Хагрида.

Джинни сонно приподнимается на локте и неохотно выглядывает из-под одеяла.

— Что-то случилось?

— В Запретном лесу завелся какой-то монстр, — Парвати явно не спится и хочется поболтать. — Только всем на него плевать, представляешь?

Джинни фыркает и снова накрывается одеялом с головой. Плевать? Еще бы. Кому нужен лесной монстр, когда есть вполне настоящий?..

— И еще, — Парвати уже не может остановиться, раз начала. — Ты когда последний раз видела Невилла? На занятиях его не было. Лаванда говорит, что она заметила, как он заходил в какой-то пустой класс. Это у вас снова вылазки против Кэрроу?

Джинни резко садится на кровати и тянется к наручным часикам со стареньким потрепанным ремешком. Они тихонечко тикают на прикроватной тумбочке и, когда она берет их в руку и подносит к самому носу, чтобы рассмотреть время, неожиданно показывают почти час ночи. Мерлиново проклятье!

— Что, что? — Парвати нервно наблюдает, как Джинни впопыхах натягивает блузку, юбку и джемпер, не с первого раза попадая в рукава. — Можешь объяснить?

— Потом, — Джинни вытаскивает из кармана мантии палочку. — Утром, ладно?

И, выбежав из гостиной, она сразу же жалеет, что не надела мантию — в спальнях всегда так тепло, что быстро забываешь о промозглом сквозняке, гуляющем ночью по галереям. Дрожа и ускоряя шаг, Джинни почти бежит вверх по лестницам, к кабинету директора, и быстро разглядывает картины, висящие на стенах.

— Сэр, сэр! — она негромко окликает толстого храпящего рыцаря, заснувшего прямо в доспехах в комнате какой-то чопорной дамы. — Пароль услышали?

— Тот же, что и раньше, — он сонно почесывает толстый нос и переворачивается на другой бок. — Кстати, коня не видела моего?

Джинни машет рукой и быстро идет к статуе. Кэдоган теряет свою лошадь в самых разных картинах. Последний раз он умудрился забыть ее на собрании хора мальчиков. Правда, лошадь накормили морковкой, и все остались довольны.

Дрожащей, но сильной рукой она решительно ударяет кулачком в массивную дверь, не зная, спит ли директор и можно ли заявляться к нему с такой просьбой. Особенно по ночам.

— Да? — усталый голос Снейпа раздается по ту сторону. — Входите.

Джинни быстро заходит в кабинет и застывает в шаге у порога, смущенно складывая руки за спиной. Ей все еще холодно, и от этого ее зубы громко и дробно стучат друг о друга. Снейп сидит за столом, склонившись над стопкой расчерченных бумаг. На нем нет мантии, только расстегнутая у горла черная рубашка и брюки — и Джинни смотрит на него с удивлением, словно видит впервые.

— Уизли, — он выдыхает и откидывается на кресло. — Откуда вы знаете пароль?

— Так, нашептали, — отвечает она смело и тут же смущается. — Сэр, мне нужна ваша помощь. Прямо сейчас.

Снейп спокойно ставит перо в чернильницу и складывает руки на груди, словно позволяя ей продолжать.

— Невилл застрял в классе у зеркала Еиналеж, — тепло комнаты проникает под блузку, и Джинни расправляет плечи. — Уже дня три, наверное, стоит там, не приходит на занятия, не спит, едва ест. Я не могу убрать это зеркало, оно никаким заклинанием не убирается.

Снейп приподнимает брови.

— У вас, кажется, есть декан, Уизли.

От этой мысли у нее сдавливает горло — от мысли, что он прав, и от совершенно другой — что она даже не вспомнила о МакГонагалл и сразу побежала за помощью к нему. И это смятение розовыми пятнами отражается на ее бледном лице. Кажется, Снейп тоже понимает это — и потому поднимается с кресла и берет палочку со стола. Может, ему хочется быть нужным?

— Идемте, — он мимоходом берет с вешалки мантию. — Лонгботтом, очевидно, будет моим вечным наказанием.

Джинни нервно улыбается и проскальзывает вслед за ним в дверь. Тепло остается позади, в кабинете, и холодный ветерок снова обнимает ее за плечи.

— Какие заклинания вы пробовали? — Снейп на ходу застегивает верхние пуговицы рубашки.

— Десцендо, Мобилиарус, Локомотор, даже Эванеско и Бомбарду, — она едва успевает за его быстрым шагом. — Откуда оно вообще могло там появиться?

— Это Хогвартс, — лаконично отзывается он, бросая на нее короткий взгляд. — Вы дрожите, Уизли. Где ваша мантия?

— Забыла.

Снейп резко останавливается и пристально рассматривает ее с головы до ног. Джинни не отводит глаз, смело отвечая взглядом на взгляд — и только прерывисто дышит. Снейп невозмутимым движением снимает мантию и накидывает ей на плечи.

— Сэр…

— Не желаю ничего слышать, — он сухо поджимает губы, и в его черных стеклянных глазах вдруг пробегает незнакомая искорка — словно смеха или удивления — и исчезает. — Вы пытались взорвать зеркало Бомбардой?

Джинни возмущенно дергает плечами. А что ей оставалось делать? Если никому нет дела до того, что происходит с ними со всеми, приходится решать самой — и иногда решения требуют отчаянных мер. Не замечая, что делает, она плотнее натягивает мантию на плечи, постепенно согреваясь.

— Как вы думаете, — задыхаясь, спрашивает она, едва успевая за ним, — тяжело ли быть рядом с человеком, который навсегда потерял рассудок и ничего не помнит? Не узнает вас, не понимает, кто вы. Тяжелее, чем принять его смерть? Я все думаю о словах Невилла и не могу разобраться.

— Вы не разберетесь, пока это не коснется именно вас, — отвечает он тихо. — Я бы предпочел смерть.

— А я, наверное, жизнь, — упрямо продолжает она, хотя, кажется, что даже мысли путаются от быстрой ходьбы. — Вы можете продолжать заботиться и любить, продолжать создавать уют и тепло для человека, который вам дорог. Ведь самое главное — он дышит и существует, а то, что он существует сам по себе — это наша боль, а не его.

— Значит, Лонгботтому слишком больно, — отзывается Снейп, не оборачиваясь. — Не отставайте, Уизли.

Северус

Лонгботтом не отрываясь, смотрит в зеркало, прижавшись к нему носом. В классе — холодно, но Лонгботтом стоит в одной рубашке, не в силах оторваться от изображения. И Северус его понимает — впервые за эти годы — когда-то только Дамблдор вытащил его отсюда. В самый первый месяц преподавания. С тех пор это чертово зеркало не попадалось ему на глаза.

— Вы ничего не измените, — произносит он убедительно и осторожно. Дамблдор говорил, что люди даже сходили с ума и набрасывались на тех, кто пытался их спасти. — Давайте я уберу его отсюда, и мы все пойдем спать.

— Нет, — голос у Лонгботтома какой-то сиплый. — Уходите. Вас еще не хватало.

Уизли нервно вжимает голову в плечи и разводит руками. Видимо, она тоже пыталась вытащить его отсюда. Интересно, заглядывала ли она в зеркало? И что увидела? Лонгботтом вдруг круто поворачивается к ним — осунувшийся, бледный, с загнанностью и едва различимой одержимостью в глазах.

— Петрификус Тоталус, — Северус торопливо поднимает палочку, на всякий случай заслоняя собой Уизли. — Теперь разберемся с зеркалом.

Краем глаза он видит, как Уизли подбегает к Лонгботтому и опускается рядом с ним на колени. Северус, сжав палочку, медленно подходит к зеркалу и, сглотнув, заглядывает внутрь. Да, Лили здесь, как всегда, но только стоит не рядом с ним, положив голову на его плечо, а — поодаль, за спиной, слабо улыбаясь. Северус хмурится, разглядывая самого себя в зеркале. Почему она отодвинулась? И тогда он замечает — еще дальше, среди леса — фигуру Поттера.

— Сэр, ему нужно в больничное крыло, — Уизли поддерживает голову Лонгботтома руками. — Только… я хочу сначала заглянуть в зеркало.

— Вы уверены? — он с сомнением смотрит на ее лицо, полное веснушек. И впервые для себя отмечает, что они ей идут.

Уизли решительно кивает, и Северус неохотно отходит в сторону, позволяя ей занять его место. Некоторое время ее лицо остается спокойным, потом по нему пробегает рябь тревоги, в глазах сквозит удивление и отчаяние, и Уизли поспешно делает шаг назад.

Северус использует несколько заклинаний сильнее Локомотора — и по отдельности, и быстро, одно за другим, но зеркало не двигается с места. Оно продолжает стоять в углу и сиять своей безупречной поверхностью.

— Уизли, вы не могли бы одновременно со мной произнести «Эванеско»? — Северус задумчиво разглядывает золотую раму. — На счет три. Раз, два… Империо!

— Эванеско! — произносит Уизли с неожиданной готовностью. — Сэр, что вы сделали?

— Заставил зеркало хотеть, чтобы его перенесли, — отзывается он невозмутимо. — И пока ему не дали опомниться, вы его и отправили подальше отсюда.

Разумеется, Дамблдор пользовался другим заклинанием, простым в своей изящной сложности, но сейчас нет времени и желания выспрашивать, каким именно. К тому же, Дамблдор и так слишком многим делится — иногда можно обойтись и обычной логикой.

Мадам Помфри обводит их привычным суровым взглядом синих глаз и кивком головы указывает на стулья у круглого столика в приемной.

— Пока я занимаюсь Лонгботтомом, будьте добры выпить чаю, оба, — она сердито ставит чашки на зеленую скатерть и деловито наливает густой желтый чай. — Специальный липовый, как раз для таких случаев. Где ваша мантия, Уизли?

— В спальне, — Уизли дерзко поднимает голову и встряхивает огненными волосами. — Честное слово, я не заболею.

— Я провожу ее, не волнуйтесь, — Северус подвигает к себе чашку с дымящимся напитком.

— Уж я надеюсь, директор, — Помфри поправляет белоснежный чепец и исчезает за дверью лазарета.

Северус задумчиво мешает чай ложечкой в голубой чашке с золотым ободком. Лили отдалилась — и он не знает почему, и это незнание его тревожит. Возможно, все дело в Поттере, потому что Еиналеж показывает желания, а оберегать Поттера и передать ему информацию — первостепенная задача на сегодняшний день. Но она была и раньше, и Лили все равно стояла около него. Впрочем, его голова теперь занята не только Поттером — но и рядом совершенно разных дел, включая занятия с Уизли.

Она сидит напротив него, хрупкая и кажущаяся встревоженной, и держит чашку в ладонях, хотя чай — горячий. Губы ее, тонкие и бледные, едва заметно шевелятся, словно она разговаривает сама с собой.

— Все в порядке? — интересуется он и понимает, что вопрос — не из обычной вежливости.

Уизли отрицательно качает головой и зачем-то нюхает чай.

— Я не видела в зеркале Гарри, — говорит она совсем тихо, почти шепотом. — И я не видела в нем вообще никого, только себя — и тени вокруг, много теней.