Странная (гет)

В Коукворт пришла осень, принеся с собой серость, затяжные дожди и промозглый холод. Северус метко окрестил такую погоду «тосклятиной», недовольно кривился и поеживался, стоило ему выйти на улицу — он терпеть не мог сырость.

С приходом сентября нам пришлось отказаться от нашего тайного места, ведь от дождя оно не спасало, хотя ветер и холод в нем и не ощущались. Так что мы забрали с собой подросших птиц и переехали в мой дом, где родители выделили нам целый чердак для наших посиделок и тренировок.

К началу учебного года Сева приодели. Правда, вещи были недорогие, но зато он уже не выглядел как оборванец и, пусть с явной неохотой, но принял приглашение прийти в гости. С тех пор сразу после школы он бежал ко мне. Ему пришлось переступить через свои комплексы, так как нам, по сути, негде было больше встречаться. К себе, по понятным причинам, не приглашал, а бродить по улицам не позволяла погода.

Даже снизошел до того, что помыл волосы, после того как поймал сквозящий неодобрением взгляд моей мамы на его прическу. Сначала смутился, а следующий день пришел уже с чистой головой и даже бросил маме ответный, вызывающий взгляд — мол, смотрите, я достоин дружбы с вашей дочерью. С тех пор он тщательно следил за своим внешним видом и опрятностью. В общем, я никогда еще не встречала столь гордого человека.

Он с детским восторгом рассматривал магические предметы: почтовый стол, книги, накопители и другие волшебные штучки, что я успела купить, — ведь до этого ему приходилось держать в руках только волшебную палочку матери. Но особенно его поразил магический тренажер. Мне он был уже без надобности, магические потоки я уже хорошо чувствовала и могла ими управлять. Мое дальнейшее обучение состояло в том, что я читала присланные опекуном книги и упражнялась в простеньких чарах без палочки. Поэтому с радостью разрешила Севу на нем заниматься, а когда он узнал, что потом этой магией можно зарядить накопители и продать, то жизнь словно бы приоткрылась ему с другой стороны.

Когда Глория впервые получила для продажи шесть накопителей, вместо обычных трех, то удивилась. Даже не поленилась позвонить и узнать, все ли со мной в порядке. Но я ее успокоила, что моих из них только три. Утром пришла чековая книжка на имя Сева и его первые, заработанные четыреста тридцать долларов. Недоверчивое выражение его лица, а потом вспыхнувшая сверхновой радость и полный восхищения и благодарности взгляд стали мне лучшей наградой.

Деньги в обычном мире он пока потратить не мог, поэтому снабдила его каталогами, и на следующий день он по почте заказал себе и маме то, что им было нужно. Надо было видеть его довольное лицо, когда этот юный мужчина-добытчик уходил домой, весь обвешанный покупками, а на предложение моего отца его подвезти и помочь, важно ответил: «Я сам».

Мне он подарил дорогущую заколку, но я просто и без возражений ее приняла, памятуя, что он у нас обедает. И его это обстоятельство очень смущает. Теперь, когда у него появились деньги, ему было приятно оказать мне ответную любезность. Я не признавала отношений «ты мне — я тебе», но если его, как парня, моя помощь напрягала, то постаралась облегчить ему жизнь и не спорить. Тем более что он стал менее стеснительным, и мне уже не приходилось впихивать ему в руки те же бутерброды силой. С тех пор с каждой продажи он обязательно мне что-нибудь дарил и обязательно заказывал подарок для своей мамы, но ни разу для отца.

Тобиас тоже нередко к нам заходил, и мой отец с удовольствием с ним общался. Видимо, ему было одиноко. Все друзья папы остались в Америке, а сближаться с рабочими он не мог, чтобы не потерять авторитет, но спаситель собственной дочери — другое дело. К тому же Тобиас подсадил его фанатеть за местную футбольную команду, и теперь каждую игру отцу и без волшебной бейсболки болельщика было с кем поорать.

Отец Северуса, как оказалось, был веселым и совсем неглупым мужчиной, хотя, конечно, проще папы и без должного лоска. Но тут, я думаю, была и вина его жены — он не выглядел ухоженным мужчиной, скорее, одиноким холостяком. У них дома было много книг, и Тобиас очень любил читать, общаться с ним было очень интересно на любые темы и не только отцу, но и мне.

Ко мне он относился по-особенному, называл не иначе как маленькая фея или ангелок, видимо, сопоставив со мной наступившую белую полосу в своей жизни. И его даже не смутил тот факт, что я тоже волшебница, как и его сын. А мой мудрый папа незаметно внушал ему, что волшебница в семье, это даже очень хорошо, выгодно и престижно. Глядя на то, как он бережно и нежно он ко мне относится, я поняла, почему папы больше любят дочек.

Работу Снейп-старший получил. Пока не ведущую должность, но зарплата там была гораздо больше, чем на прежней, да и перспектива радовала. Отец оформил ему пять месяцев оплаченной стажировки, после которой обещал взять главным механиком какого-то там навороченного оборудования, я не разбиралась в железках. Это обстоятельство способствовало улучшению его характера, что сказалось на всей семье. Конечно, с сыном они не сблизились, но тот факт, что Сев перестал сутулиться, от каждого громкого звука вздрагивать и втягивать голову в плечи, о многом говорил.

Птиц пришлось оставить себе. За лето они совсем выросли, резво носились в пределах поляны, но за контур не вылетали, как будто догадывались, что тогда они не смогут к нам вернуться. Когда мы переезжали, то вынесли их за периметр и выпустили, но они, громко каркая и возмущенно хлопая крыльями, всю дорогу летели за нами и первыми скользнули в дом, стоило мне открыть входную дверь, до полусмерти испугав Петунью и ее кота, которые как раз спускались по лестнице. Втроем мы с трудом их изловили и поселили на чердаке. Северус этому обстоятельству очень обрадовался и предложил сделать их нашими фамильярами, но привязывать их кровью я сочла сомнительной идеей, потому Сев привязал их к себе, а я просто подкармливала их своей магией. После обряда они стали не в пример умнее и послушными.

Неугомонный друг вычитал где-то про бога Одина и двух сопровождавших его легендарных воронах. И, повинуясь проснувшейся мании величия, без ложной скромности назвал своего ворона Хугин, а моего Мунин. Что означало мыслящий и помнящий. С тех пор каждый вечер в любую погоду, Хугин носился между нашими домами с записками от Сева, и с каждым месяцем наша тайная переписка заканчивалась все позднее и позднее.

Когда мне надоело бесконечное хлопанье крыльев, стук клюва в стекло, скрип открывающегося окна и мокрые холодные перья, я подарила ему телефон на день рождения, чтобы общаться более цивилизованно. Узнав, что я сама его придумала, он пришел в восторг. Сначала мне нравилось его восхищение — всегда приятно, когда кто-то равный может оценить тебя по достоинству, ведь Глория была далеко, а родителям дела не было до моих успехов. Они хоть и гордились мной, но магия для них как была, так и осталась пустым звуком — фокусами. Им было не понять, как это — усердно тренироваться, и наконец суметь совершить простейшие чары без палочки, а Северус знал, чего это стоит, и искренне, без зависти восхищался. Много позже поняла, как же я влипла…

За прошедшие с нашей встречи два года, характер Северуса изменился. Он перестал быть забитым, что меня несказанно порадовало бы, если бы не его раздувшееся самомнение. От того робкого, стеснительного паренька мало что осталось. Теперь он зарабатывал чуть меньше своего отца и помогал матери, стал хорошо одеваться, но, скорее, чтобы произвести впечатление, чем от желания хорошо выглядеть, и достиг небывалых успехов в магии.

Мне потребовалось четыре года, чтобы идеально освоить потоки для чар без палочки, а он справился за полтора. Его аура уже сейчас по плотности не уступала ауре Глории, и я поняла, что никогда не сравнюсь с ним по силе магии, сколько бы ни тренировалась. Но это меня не огорчало, в отличие от всего остального.

Северус обучался по моим магическим книгам и чем сильнее становился, чем больше ему удавалось, тем более он гордился. В противостоянии человека и мага, побеждал маг, и мне было совсем не интересно за этим наблюдать, как я раньше думала. Теперь, когда с успехами пришло осознание, что мечта о славе имеет под собой основание, мания величия в нем окрепла и подняла голову.

Обычных людей он презирал, и, брезгливо цедя слова, называл магглами. У него появились какие-то странные идеи, что маги — это элита, а простые люди не заслуживают внимания. Мне почему-то казалось, что эти мысли ему внушает Эйлин, его мать, ведь он не скрывал от нее своих успехов, да и странные это больно мысли для ребенка. Я пыталась его отговорить, но не мне тягаться с матерью. Однако я все же добилась, чтобы он перестал так выражаться хотя бы при мне.

Но главная проблема была в его одержимости мной. Сначала я этого не замечала и пропустила тот момент, когда его восхищение перешло в нечто большее.

Он не был навязчивым, и меня не тяготило его присутствие, но однажды с удивлением поняла, что не проходит ни одного дня, чтобы я не виделась с Северусом. Единственный выходной день — это когда я раз в месяц посещала церковь. И то один раз он напросился со мной, видимо, посмотреть, что я там делаю, и даже с искренним восхищением похвалил мое пение в церковном хоре. Больше он со мной не ездил, наверное, успокоился, но вид у него, когда я уезжала, всегда был очень недовольный.

Я перестала себя осознавать без него, словно мы были сиамскими близнецами, неотделимыми друг от друга.

Каждый день мы встречались в три часа, но я заметила, что даже если он освобождался пораньше, то просто бродил вокруг моего дома, ожидая время встречи. А утром, по дороге в школу, он всегда проходил мимо нашего дома и пытливо смотрел на окна моей комнаты, хотя его школа была совсем в другой стороне. Словно время, проведенное без меня, его тяготило. Даже будучи в одиночестве, я словно бы знала или чувствовала, что он где-то рядом.

Мою сестру он ненавидел, наверное, больше, чем своего отца когда-то. Они словно стали соперниками за мое внимание, хотя, надо сказать, Петуния отвечала ему тем же.

Стоило мне на прогулке остановиться поздороваться и перекинуться парой фраз с какой-нибудь знакомой из школы, он хмурился и, с угрозой прищуривая глаза, сверлил ими собеседника. И взгляд был настолько тяжелым и странным для ребенка, что его не выдерживали люди даже значительно старше Сева.

Мы могли просто молча сидеть в одной комнате, читать и не обращать друг на друга внимания, но стоило мне отвлечься на кого-то другого, как он злился и с подозрением пристально следил за нами из-за книги. Он, видимо, считал, что я отдаю другому внимание, которое должно принадлежать одному ему.

Когда я тискала кота Петуньи, он со злостью сверлил его взглядом, словно мечтая свернуть ему шею. Даже поглаживая перья Мунина, я замечала его ноздри, тонко подрагивающие от еле сдерживаемой ярости. Злость была направлена не на меня, но от этого было не легче. Будто я была его вещью, которую он ревниво охранял от чужого внимания. Ко мне же относился с прежним восхищением и даже поклонением, но все равно я считала недели до того дня, когда вернусь обратно домой, в Америку, хоть и переживала, как Северус переживет нашу разлуку. Его поведение было странным и нетипичным для ребенка его возраста, а я не настолько разбиралась в психологии, чтобы решить проблему самостоятельно.

Последние несколько месяцев разговоры о школе стали нашей единственной темой. Сев даже притащил из дома «Историю Хогвартса». Книга была довольно интересно написана, но все равно я в этой школе учиться не хотела. Когда сказала, что выбрала бы Пуффендуй, в то время как он агитировал за Слизерин, то друг вскинулся и не смог сдержаться.

— Да как ты можешь, Лили, — искренне возмущался он. — В Пуффендуе учатся одни тупицы, вот Слизерин — это да… Элита. Все великие волшебники учились на нем.

— Знаешь, Сев, мне надоело, — не выдержала я. — Какой Слизерин? Я — грязнокровка. Ты предпочитаешь, чтобы об меня вытирала ноги эта твоя элита? Спасибо, не нуждаюсь. И вообще, я скоро уеду обратно в Америку, и не пойду ни в какой Хогвартс. Сам учись со своими снобами. Думаешь, они тебя — полукровку с распростертыми объятиями встретят? Ага, мечтай. Будешь у них на побегушках.

— Как уедешь? Когда? — спросил сильно побледневший Снейп, словно из всей моей речи он услышал только эти слова.

— Скорее всего, уже в начале июля, — уже менее раздраженно ответила я. — Отцу осталось последнюю партию оборудования смонтировать и все, он свободен будет. Скоро его сменщик приедет. Мама уже мелочи собирать начала — мы раньше, чем папа уедем, чтобы к школе подготовится успеть.

Северус сначала неверяще уставился в одну точку и напряженно замер. А потом отмер, как-то придушенно рыкнул и выскочил за дверь, словно за ним гнались. Он не появлялся два дня, и я уже переживала, что Сев больше не придет, и я не успею с ним попрощаться, когда мне стало совсем не до него.

Тринадцатое июня стало в моей жизни днем печали. Мы с мамой как раз заклеивали коробку с посудой, когда вернулся расстроенный папа и обрадовал нас, что отъезд отменяется и нам предстоит задержаться еще на год.

— Поймите, дорогие, — расстроенно сказал он, — у нас проблемы с поставками, не могу же я раньше времени выдергивать Смита. У меня заключен контракт строго до конца проекта. Пока он не сдан, я не могу уехать. А вдруг что случится, тогда вся вина ляжет на меня, да и премии и все остальное пропадут.

Мама, конечно, расстроилась, но не сильно, а Петуния и вовсе только обрадовалась, что подруг оставлять не надо, да ее еще в местную элитную школу для Леди пригласили. А я бросилась звонить Глории.

Через два дня она оформила временную визу и приехала ко мне.

— Дело такое, Лили, — расстроенно сказала она, — ничего не поделаешь, тебе придется пойти в Хогвартс.

— Но почему, — возмутилась я, — в школе же есть общежитие. Какая разница, Хогвартс тоже интернат, но я лучше с тобой в школе побуду. Ты же мой опекун, придумай что-нибудь.

— Я бы с радостью, Лили, ты же знаешь, — печально покачала она головой, — но это невозможно. В интернате имеют право жить только сироты. Ты, слава Богу, не сирота, и твои родители не лишены родительских прав. Я твой опекун перед магией, в обычной жизни перед законом я тебе никто. Наша школа не магическая, а обычная, а ты сейчас живешь в другой стране. Твои родители вполне дееспособны, потому никто не привезет несовершеннолетнего одного — это недопустимо.

— Но вы ведь даже забираете детей у родителей, — не сдавалась я, — почему нельзя меня тоже на время забрать?

— Такого уже давно не практикуют, — скривилась она, — тем более их сразу принимают в семью и оформляют официально. С тобой такое не пройдет. Или ты хочешь поменять семью и забыть родителей и сестру? — провокационно добавила она.

— Просто не хочу в Хогвартс, — наконец заплакала я, — мечтала, что ты научишь меня волшебству с палочкой, будешь мной гордиться. Эти англичане мне совсем не нравятся, они как неживые, ненастоящие, да и кто в своем уме назовет школу Хогвартс.

— Милая, — приобняла меня Глория, — я тебя понимаю и сама не рада тебя отпускать, но выхода нет. Никто не виноват, такова жизнь. Ну, отучишься пять лет и вернешься к нам.

— Пять лет? — подняла я на нее испуганные, заплаканные глаза, — почему пять?

— Магия контракта, дорогая, — ответила Глория.

— Но ведь моих родителей здесь уже не будет. Я что, одна в Англии жить буду? — опешила я.

— Почему одна? Оформим международный порт-ключ на летние каникулы, но остальное время тебе придется жить в школе. Но я зато могу тебя порадовать, — оживилась она. — Школа оформит тебя как студентку по обмену, и, как обещало министерство, оплатит обучение в полном объеме. По контракту они должны будут предоставить тебе все необходимое и обеспечить защиту. Не плачь, — мягко прошептала она, целуя меня в висок, — пять лет пробегут быстро, а когда вернешься, мы с тобой все нагоним. Жизнь длинная, ты все успеешь, Лили.

— А почтовый столик можно будет с собой взять? — смирилась я, немного успокоившись.

— Боюсь, что нет, Лили, — покачала головой она, — Англия закрытая, консервативная страна, и тебе лучше не знать, какой бардак здесь творится. Все запрещается, все проверяется. Финансами страны правят гоблины, у правительственной верхушки две головы, и они почти разодрали страну пополам.

— Как это? — заинтересовалась я, забыв на время о своих проблемах.

— Раньше в Министерство и в Визенгамот входили только аристократы, но после войны, за заслуги перед международным магическим обществом на пост главы Визенгамота под влиянием зарубежных стран назначили Дамблдора, он, кстати, также является и директором Хогвартса. Вот с него все и началось. Он стал протаскивать новые законы, ставить своих людей на посты в министерство, мутить молодежь, а юности свойственно гореть новыми идеями, высшим смыслом. Может, Англия давно нуждалась в переменах, но когда сын идет против отца, это не доводит до добра. Когда чистокровные родители защищают свои традиции, а дети чихать на них хотели и находятся по другую сторону баррикады — это страшно. Уже год, по слухам, в магическом обществе идет заметное шевеление, и во что оно выльется — только один Бог знает. Будь моя воля, я бы тебя никогда не отпустила, — добавила она, прижав меня к себе.

— Пойдем в дом, Лили, попьем чаю, и я расскажу тебе о гоблинах, — лукаво улыбнулась она, отвлекая меня от грустных мыслей.

Я с тяжким вздохом поднялась, и мы пошли в сторону дома. Война не война, а законы гостеприимства никто не отменял.