Чёрное или белое? (гет)

Уймитесь, волнения страсти,

Усни, безнадежное сердце,

Я плачу, я стражду, душа истомилась в разлуке!

Как сон, неотступный и грозный,

Мне снится соперник счастливый,

И тайно, и злобно кипящая ревность пылает!⁽¹⁾

Джинни вместе с родителями, Гарри, Роном и Гермионой перебираются в дом к тётушке Мюриэль, где уже, как родной, обосновался Олливандер. С точки зрения безопасности — это неплохое решение, а ещё Гермиона прекратит кидать на Лаванду свирепые взгляды, что тоже явно улучшит атмосферу в коллективе. Билл, Чарли и Флёр — в коттедже на берегу моря, в Корноулле. «Ракушка», как и остальные дома членов Ордена, скрыта «Фиделиусом». Наверное, это уже не является хорошим гарантом безопасности, потому что они теперь являются Хранителями друг у друга. Стоит лишь поймать одного, и можно с лёгкостью раскрутить оставшуюся цепочку.

…Джинни перелистывает страницы блокнота от первой до последней и не находит ни строчки, словно всё, что было, ей только привиделось. Хорошо, если так. Лучше бы даже это было тяжёлое помешательство, гораздо лучше, чем то, что происходит на самом деле.

Повинуясь какому-то нелепому мазохистскому порыву, она заглядывает в блокнот каждый день. (Что не так-то просто осуществить, когда делишь комнату с внимательной Гермионой Грейнджер). Иногда удаётся продержаться пару дней, не открывая желтоватых страниц. Тогда кажется, что чёрная обложка прожжёт матрас, под которым запрятана. Новых слов всё нет. Это логично: наверное, Лорд понял, что она больше не собирается с ним разговаривать.

Члены объединенного Ордена Феникса и Отряда Дамблдора готовятся к своему первому рейду, намереваясь планомерно уничтожать волшебные хозяйства. Формируются группы для слежки за ключевыми фигурами, приближёнными к Тёмному Лорду. У Джинни бегут мурашки по коже, приподнимая светлые волоски на исхудалых руках. Ей уже не кажется такой завидной передовая роль в намечающихся битвах. И даже больше: она всё чаще сказывается больной, запираясь в спасительной тишине спальни, не в силах разрешить внутреннее противоречие. К этому относятся с пониманием, что лишь усиливает невыносимое чувство вины.

Волнение возвращается вновь, когда она чувствует, как теплеет записная книжица, которую Джинни уже давно в отчаянии переложила под подушку, сжимая шероховатую поверхность переплёта, словно наркоман, сидящий на Опиумном зелье и вожделенно стискивающий фиал.

"Он прикасается к тебе?"

"Что?" — она обещает себе не отвечать на его послания, но читать ей никто не может запретить. И этот вопрос на раз сбивает с неё всё наносное спокойствие.

"Целует, обнимает? Или, может... Как много ты позволяешь ему?"

"Это наше с ним дело".

"Ответь".

"Какой смысл?"

Ей кажется, что воображаемые красные глаза напротив полыхают злом. Он не отвечает. Борется со злостью или скукой. Сидеть становится совсем неудобно. Джинни принимается ходить по комнате, бросая опасливые взгляды на записную книжку, словно та — ядовитая змея. Когда она вновь берёт в руки блокнот, там всё ещё нет ни одной новой строчки.

"Никакого. Вот только теперь его смерть принесла бы мне ещё большее удовольствие", — проступающие через какое-то время буквы заваливаются резко вправо, словно выдавая полное моральное смятение её собеседника.

"Почему?"

"Слишком много вопросов для человека, который не должен их задавать".

"Тогда ты тоже хочешь слишком многого", — Джинни мысленно хмыкает, не отказывая себе в удовольствии поддразнить его. Самого ужасного волшебника их столетия. Дрогнувшие границы нормального восприятия стремительно расползаются в стороны.

Тот-кого-нельзя-называть молчит. Пальцы Джинни до боли сжимают тонкое гусиное перо, переламывая его у основания. Но это, право, такие мелочи. У неё есть ещё перья.

"Что ты хочешь знать? Как он целует меня? Какие на вкус его губы? Или что он шепчет мне на ухо, когда никто не слышит?" — зачем, зачем она отвечает ему, тем более в таком ключе? Чувство стыда, видимо, атрофировалось после последней встречи с ним. В этом весь он: приходит, чтобы отрезать от неё по кусочку, словно от деликатесного мяса. Сначала — немного детской наивности, теперь — юношеского стыда. А напоследок — сожрёт её еще трепещущее сердце?

Молчание. Кто-то дышит. Тяжело, злобно, зловеще. Или Джинни только кажется?

"Признаться, я бы больше хотел услышать, что ты выбросила его из головы и сейчас как раз подумываешь о том, чтобы немедленно трансгрессировать ко мне".

Невозможно поверить своим глазам, но больше всего эти сообщения походят на послания мучимого ревностью мужчины. Но это ведь просто такая игра? Игра на её чувствах. Особенно, если профессор действительно прав. Вот только какие цели Лорд преследует на этот раз? Говорят, если спросить имя демона, то он обязан ответить...

"Что тебе нужно?"

На самом деле, Джинни ведь даже не умеет трансгрессировать. А если бы умела, тогда — что?

"Ты", — буквы ложатся на простую бумагу острыми гранями: тронь — и крови не избежать.

"И я должна в это поверить?" — насмешливо, бессердечно, так же, как он: об пол самые сокровенные признания. Чтобы не выдать непрестанно трясущихся губ.

"Что заставляет тебя сомневаться?" — неторопливо проступает его ответ.

"А на самом деле, что тебе нужно?" — нет, ей уже совсем не одиннадцать. Вопросительный знак вновь, как тогда, решительно рвёт бумагу. И даже если она, к сожалению, недостаточно сильно изменилась, то Снейпу почти удалось заставить её наконец взять себя в руки.

"Твоя помощь".

"В чём же, скажи на милость, жалкая предательница крови может помочь величайшему тёмному магу всех времён и народов?" — руки работают быстрее головы, и она вновь поражается своей бессмысленной браваде.

"Согласен, дерзость идёт тебе гораздо больше страха или ложной скромности. Но это не значит, что ты постоянно должна разговаривать со мной в подобном тоне".

"Мне кажется, ты не совсем понимаешь, как нужно просить помощи. Впрочем, я всё равно не в чём помогать тебе не стану".

Тишина. Нервные, вспотевшие пальцы и ладони. Трансгрессируй сюда Лорд Волдеморт, и ей, несомненно, придётся подавиться своими словами напополам с кровью. Остаётся только надеяться, что их убежище и правда тайное и достаточно защищённое.

"Даже если я попрошу подарить мне мир⁽²⁾, Джиневра?"

Подарить ему мир? Иногда Джинни действительно кажется, что будь она мужчиной, жизнь была бы гораздо проще. Роли мужчин всегда прямолинейны и понятны: добейся или умри. Найди самую красивую женщину и повергни всё к её ногам. Найди самого огромного дракона и убей его. Жаль, что никто так и не сказал ей, в чём же заключается основная роль её как девушки. Гермиона считает, что быть женщиной — это плечом к плечу идти рядом, если оступился — подать руку, если устал — приложить к холодным губам стакан воды, а потом снова идти. Всегда вместе, всегда в ногу. Мама говорит, что быть женой — это стать верным тылом, нашёптывающей советы тенью, прохладными пальцами освежая горящие виски мужа, быть заботливой хозяйкой в доме, куда так хочется вернуться. А Луна Лавгуд верит, что судьба избранницы — это позволить остаться свободными и себе, и любимому мужчине, чтобы не стесняли рамки условностей и взаимных притязаний воздушные сердца, которые только на неограниченной воле будут стремиться к воссоединению...

Джинни не знает, какой женщиной из всех возможных она хотела и могла бы стать. По правде сказать, она готова признаться себе, что хотела бы лишь смотреться, словно в глубокие лесные омуты, в бескрайне-синие с красной окантовкой — не живые, не человеческие — его глаза. Не помнить, не знать, не печалиться.

Но ни Тёмный Лорд, ни Том Реддл никогда не признавали её прав на молчаливое бездействие.

"Я подозреваю, что все, кто остался среди сопротивляющихся, ни за что не успокоятся, пока на землю не упадёт последняя капля их крови".

Кровь — не лучше воды, уйдёт в землю, и на её месте прорастёт виноград.

"Нашей крови. Ну и что? Тебя это печалит?"

"Стоит заметить, что я вовсе этого не хочу. А хочу покончить с этим раз и навсегда. И для этого готов пообещать моё полное прощение. Твоему отцу, матери — домохозяйке, Персивалю — бывшему старосте школы, Чарльзу — драконологу, Уилльяму — самому старшему, Джорджу (склонен признать имеющей место быть твою точку зрения: родными братьями не размениваются) и малышу-Рону (даже после всего, что он вместе со своим приятелем устроил). Они все смогут послужить ещё общему делу, — чёртов Реддл ничуть не изменился. Демонстрирует свою безграничную осведомленность в деталях, подкупая внимательностью, — впрочем, их грязнокровная подружка будет здесь не вполне уместна, думаю, ты и сама согласишься со мной, малышка. Но я могу пообещать тебе (но только если тебе есть до этого дело), что если она вернётся к магглам или даже попробует покинуть пределы Англии — никто её задерживать не станет. Минерве МакГонаггл я уже подписал помилование. Всё равно школе нужны хорошие маги. Кингсли Бруствера до того, как он сбежал, я как раз пытался убедить работать вместе со мной. Но, как видишь, люди не всегда способны выбрать путь разумного компромисса".

"Твой мир — не самый разумный компромисс из всех возможных. Никто из нас ни за что не согласится".

"Скажи, за что вы сражаетесь, если не за жизнь? Мой мир — для волшебников и ради волшебников. Ты знаешь, я умею ценить мужество. Нам незачем биться друг против друга".

"Общество, отстаивающее превосходство одних людей над другими, — ущербно и не имеет прав на существование".

"Капля пресной воды, влитая в океан, даже река, даже две — не сделают его пресным. Но магическое общество — это вовсе не океан, но небольшое солёное озеро, куда со всех сторон стремятся реки грязнокровок. Что будет, когда пресной воды станет много, а соли и вовсе не останется"?

"И всё же: кровь — не вода".

"Подумай логически, это именно так и работает".

Джинни закусывает кончик пера. Совершенно глупо спорить с Волдемортом на эту тему. Не стоит даже пытаться.

"А Гарри Поттер? Ты готов простить и его?" — нет, она, конечно, не пытается заключить с ним более выгодную сделку. Лишь подчеркнуть, насколько ущербно его показное великодушие.

"Нет, крошка. Стоит мне только подумать о нём — и я, словно наяву, вижу его омерзительные руки, тянущиеся к тебе. И тогда мне особенно остро хочется вырвать и растоптать его сердце. Но знаешь, мне отчего-то кажется, что лишить Гарри Поттера сердца можно и другим путём. Например, если оно просто станет принадлежать мне".

"О чём ты?" — спрашивает девушка с замиранием. И ответ лишь повергает её в смятение.

"Что будет совсем неплохо, если ты станешь только моей".

* * *

Джордж похож на инфернала. Тонкая серая кожа его щёк плотно обтягивает выступающий костлявый подбородок. Глаза сильно впали, и поминутно его сотрясает сильный кашель: то ли чахоточный приступ, то ли попытка сдержать слёзы.

Джинни тихонько входит в его комнату, для приличия стукнув пару раз в дверь. Джордж рисует лабиринт в чёрно-голубых оттенках акварели на большом листе бумаги, сжимая кисть пальцами с резко-проступающими суставами. Чёрные стены плывут, сдаваясь на милость водяных разводов, вибрируют и теряются под самым верхним краем листа в бледно-голубой дымке. Из лабиринта, стало быть, нет выхода.

— Эй, как ты? — спрашивает Джинни, а Джордж вздрагивает всем телом, будто не слышал стука в дверь ранее, и с пухлой кисточки срывается тёмная капля воды, оставляя прямо посреди лабиринта бесформенное безобразное пятно тьмы.

— Как венгерская хвосторога, которой обрубили крылья и посадили на цепь, — весьма откровенно отвечает Джордж, что заставляет Джинни внутренне сжаться. Она раскапывает стул, который завален разнокалиберными свитками: счетами и рецептами, принадлежащими «Всевозможным волшебным вредилкам», работающим теперь на удалённом доступе. Перси помогает Джорджу совсем не запустить дела, взяв на себя работу с бумагой и варку простых и не очень зелий. Его педантичная и правильная натура от этого явно не в восторге, но он выполняет возложенные на себя обязанности со стоическим мужеством. Джинни садится рядом с братом, обвив руками его локоть. На самом деле, Джинни тоже чувствует себя драконом без крыльев, чей внутренний жар прожигает кожу груди насквозь.

— Похоже, мне теперь так и придётся до конца своих дней просидеть недоучкой из-за этой чёртовой войны, — сетует Джинни в затянувшейся тишине.

— Не выражайся, — упрекает её Джордж, но всё же вопросительно скашивает на сестру глаза.

— Научи меня трансгрессировать, а?

Брат усмехается и сухой кистью проводит по слегка подсохшей бумаге, чётко очерчивая границы лабиринта.

— Мама будет против, — просто отвечает он. А потом встаёт и идёт к небольшому стеллажу с книгами: старыми учебниками и некоторыми приключенческими романами, которыми они с Фредом зачитывались до того, как поступили в Хогвартс. Видимо, переезжали они, ни в чём себе не отказывая. — Держи методичку. Как прочитаешь — попрактикуемся. Но маме лучше не показывай. И папе тоже — ты знаешь, ему нельзя доверять.

Они синхронно хмыкают, зная, что их родители обожают игру "хороший и плохой мракоборец", когда папа со всей его кажущейся мягкостью вызнаёт обо всех их проступках, а мама потом опосредованно за это карает. Игра удаётся им так хорошо, что дети не сразу догадываются, что родители всегда действуют заодно.

— Знаешь, Снейпу не по душе то, что хочет от нас Гарри. Одно дело — жечь поля, а другое перерезать нить чьей-то жизни.

— Из первого рано или поздно вытечет второе. И утверждать, что первое более гуманно — просто глупо.

— Да, он, в общем, это и сказал. Но это всё равно не спасло меня от задания, — Джордж кивает на стопки книг, сгруженные по обе стороны от его стола, на которые Джинни не обратила внимания. "Практическая магия" Марии Коринфской, "Боевая трансфигурация" Алоизия Барка и другие.

— И что ты должен найти?

— Что-то, способное обезвредить десяток отменных тёмных магов. И желательно не применяя смертельное проклятие. Говорил, что это чревато для нас непоправимыми изменениями в душе.

— Что-то типа "Обливиэйт", — подумав, предлагает Джинни.

— Не знаю, насколько это эффективно. Я начинаю жалеть, что не очень внимательно его слушал.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе?

— Неплохо было бы. Ты знаешь, у меня сейчас такая каша в голове. Начинаю думать мысль, произношу её вслух наполовину, жду, чтобы кто-то продолжил, — голос Джорджа подозрительно вибрирует.

И Джинни поспешно добавляет:

— Но никто не продолжает?

— Точно, сестрёнка, — хрипло подтверждает брат Джинни и замолкает. Лишь дёргается вверх-вниз "адамово яблоко".

— Но только если будет время, Джин. Тебе наверняка захочется быть в центре событий, отправиться со всеми в Корноуэлл...

— Не захочется, — Джинни закусывает губу в попытке сдержать непонятные эмоции, рвущие барьеры внешней невозмутимости. — Мне страшно, Джордж. Мне так страшно.

Это глупо, да. Гриффиндорцы никогда не должны признаваться в собственном страхе. Иначе в чём тогда смысл? Но Джинни не знает, как вообще правильно поступить в этой ситуации. Точнее знает, но вот может ли? Это цугцванг, как есть. Там, где единственное разумное действие — бездействие. Джинни ненавидит игру в шахматы. Ей хотелось верить, что она уже давно победила в себе тёмную сторону. Погребла на кладбище разбитых надежд и амбиций, вырвав, как сорняк, из почвы заражённого гордыней и нелепыми притязаниями сердца.

Но всё кажется вновь таким живым. Таким реальным. Джинни воображает, как пылают поля, огненные рыжие хвосты взвиваются ввысь, к самому небу, стремясь пожрать светло-жёлтое ласковое солнце, а посреди этого марева стоит Тёмный Лорд. И огонь уже тлеет на полах его длинной парадной мантии. И он, конечно, это заслужил.

— Мне тоже, Джинни. Мне кажется, Смерть стоит за моей спиной и постукивает пальцами по плечам. Мол, задержался ты, братишка. Пора и честь знать. А я.... Я и не против.

— Не говори так, ты нам очень нужен, — Джинни вновь касается рукой предплечья Джорджа, прежде чем встать и начать нервно ходить по комнате, в которой нестерпимо душно от июльского солнца, лучи которого бьются в окна скорбной комнаты близнецов Уизли: живого и мёртвого, что всегда мрачной тенью будет рядом с братом.

— Кто пишет? — Джинни выуживает из-под альбома измятый множеством углов кусок пергамента с рядом ровных чернильных строк. Джордж пытается отнять письмо, но потом машет рукой.

— Это Анджелина. Она постоянно пишет мне. И я не понимаю, как мне быть.

— Что не так?

— Она мне нравится. Очень. Всегда нравилась. Но, мне кажется, Фред тоже хотел бы быть рядом с ней. И мне кажется, будто я предаю его.

— Ты напрасно переживаешь по этому поводу. Фреду нравилась Лаванда.

— Малышка Лав-Лав? — изумлённо переспрашивает Джордж.

— Вот именно поэтому ты и не знал. Фред, видимо, боялся, что мы его не поймём.

— Засмеём до смерти, ты хотела сказать? — Джордж выгибает бровь дугой и улыбается широкой улыбкой, на миг становясь прежним собой.

— Именно. К твоему сведению, они переписывались весь год.

— И откуда ты только всё знаешь?

— Лаванда рассказала. Думаешь, отчего это Фред не брал тебя на сеансы связи с Отрядом?

— Это разобьёт Ронни сердце, — псевдотрагичным тоном тянет Джордж.

— Ох, едва ли, — Джинни смеётся, смотря на прискорбную мину брата, и усаживается на подоконник, погружаясь в чтение.

1) © Пикник

Вернуться к тексту

2) "Мир" в смысле "peace", а не "world".

Вернуться к тексту