Разговор с домовым (джен)

В том, что домовые существуют, я как-то никогда не сомневалась. Одно только — не могла представить себе его в своей малогабаритной съёмной однушке. Скорее всего, его можно обнаружить в каком-нибудь старом деревенском доме, переходящим по наследству, с историей... Я в таких никогда и не бывала. Впрочем, и своё временное пристанище я вполне любила, холила-лелеяла, отчего бы тут не поселиться домовому? Так что относилась я к нему на всякий случай всегда с уважением: как приду домой, обязательно поздороваюсь, а как за порог — расскажу ему прежде, куда собралась да зачем, да как долго меня не будет. Чтоб не скучал в одиночестве да не тревожился. Ну, и спасибо всякий раз говорить не забывала, что за домом присматривает да меня не обижает.

Говорить-то с ним говорила, а вот отвечает ли — не прислушивалась. А тут и решила — что бы и не попробовать? Вдруг он тоже сказать что хочет, а я и не ведаю. Прихожу домой, здороваюсь, а сама слушаю, чутко-чутко так... Да не ушами только — его душой слушать надо, чувствами, простой глаз его не видит. Навострила, значит, все чувства свои и понимаю: сидит мой миленький на потолке в комнате и поглядывает, меня встречает. И радостно ему оттого , что я с ним здороваюсь, доволен, значит. Я дальше прохожу и спрашиваю:

— Расскажи, как живётся тебе?

А он сразу:

— Потолки у тебя низкие!

Конечно, низкие, в хрущёвке-то... Да и вообще не развернёшься, не разгуляешься . Как хоть он тут ютится?

Показывает: в потолок ушёл, будто впитался, да тесно там, снова вынырнул, потом к стене скользнул, к ней прилип. По стене поползал, за батарею спрятался. Так и путешествует — по стенам да за шкафами.

— Ловок, — говорю. — А как бы тебе жить хотелось?

Он вздыхает.

— Просторно раньше люди жили...

Комнату большую показывает. Углов прямых там нет — многогранная. Печка у стены стоит, окошек много. Хозяев дома нет, а он вроде как за главного, присматривает. Важный такой, понимает, что от него порядок в доме зависит. Хочет — на серёдку комнаты выйдет, а хочет — по стеночке скользнёт. Как хозяева домой — он в уголок или за печку прячется. Все больше за печку, там хорошо, да и не мешает никому. Хотя если ребёночек его увидит, так и поиграет с ним. Нравятся ему детки.

А люди все весёлые были. Придут с улицы — детишки бегают, хохочут, много их. Женщины нежные да улыбчивые, а мужчины радостные да открытые. Придут домой, давай песни петь, смеяться. Домовой только притихнет да наблюдает за ними, хорошо ему.

Замечтался мой домовой, ушёл в воспоминания.

— Сейчас-то что? — спрашиваю.

— Сейчас всё люди больше об обидах своих думают, — отвечает. — Кроме боли своей, не замечают ничего. Обо мне и вовсе забыли. Я иногда стучу им, когда шибко разнервничаются, да не слышат. Думают, ветер в трубе гуляет. Холодно мне, когда люди страдают. Я ведь их всю боль сам чувствую. Тогда и стучать начинаю, когда невыносимо становится.

Сижу, думаю, вот ведь дела... Кто же он такой, домовой?

— Откуда ты в доме берёшься? — спрашиваю.

— Мы на другой планете рождаемся. Там семьи у нас. Но не так, как у людей. Мы для того, чтоб жить в домах людей, рождаемся, поэтому не тоскуем по своим. У нас и чувства такого нет. Хотя иногда с ними видимся. Если дом заброшен или долго пустой стоит, можем к себе на родину слетать. Там нет природы, как на Земле, пусто, но мы её любим и всегда потом возвращаемся.

— Ты прости меня, домовой, если что не так делаю, если обижаю тебя, — говорю. — Я ведь тоже — всё в суете да мыслях своих, о тебе и не вспоминаю. Я весёлой постараюсь быть, и песенку тебе напишу, и петь её тебе по вечерам буду, хочешь?

— Пой, — говорит.

Он доволен, что с ним наконец поговорили.